Речной вокзал был солидной деревянной постройкой со всеми необходимыми вокзальными помещениями и рестораном, расположенном на втором этаже с большим балконом. К пристани от вокзала спускалась широкая деревянная лестница.

Александр направлялся в г. Сольвычегодск, где у тетки временно жила его мать. Мать написала своим детям, разбросанных войной, приглашения собраться вместе и ждала всех в июне.

Теплоход на Сольвычегодск отправлялся нескоро в 15⁰⁰ и, купив билет, он пошел побродить по городу. На привокзальном рынке он купил несколько вареных картофелин, поллитровку растительного масла и небольшую лепешку хлеба домашней выпечки.

Вернувшись назад к речному вокзалу, он устроился на ступенях широкой лестницы и не спеша, подкрепился картошкой с хлебом, полив его маслом. Поев, он, с наслаждением вдыхая свежий речной воздух, стал смотреть на речные просторы и не заметил, как из широкой щели в лестнице появилась рука и тихо взяла его бутылку с маслом и исчезла. Пропажу он обнаружил не сразу, и лишь тогда, когда подумал, что надо бы заменить бумажную пробку в бутылке – деревянной, выстругав ее из ветки, рядом растущего кустарника. Бутылки не было. Озадаченный он осмотрелся и понял свою ошибку: под лестницей было пространство, в котором свободно мог пройти человек, а через щель стащить бутылку. Задумавшись, он стал мысленно последовательно раскручивать время и события назад и вспомнил, что какой– то сутулый мужик попадал в поле его зрения на рынке, на вокзале и даже здесь у лестницы. Утвердившись в своей догадке, он, не спеша собрался и, поднявшись на балкон вокзала некоторое время наблюдал за пассажирами, потом пошел на рынок и, забравшись в тамбур старого заброшенного вагона, стал ждать, осматривая всю площадь. Минут через тридцать он увидел его. Тот вышел из пивной и куда-то направился.

Александр неожиданно вырос перед ним и, схватив рукой за ворот рубахи толкнул и, прижав к забору, злобно тихо сказал:

– Отдай масло, гад.

– Быстро ты меня нашел, командир – опомнился вор, не смутившись и не пытаясь оправдываться.

– Ну! – тряхнул он вора

– Не могу…уже пропил твое масло, – нагло улыбаясь, заявил вор. Что– то давно знакомое показалось Александру в той усмешке, но злоба уже закипела, и он замахнулся, чтобы ударить вора в голову, но тот легко уклонился и Александр почувствовал, что нож уперся ему в бок. Александру мешал его мешок и, оттолкнув парня, плюнул, выругался и пошел к пристани.

В 15

⁰⁰

закончив посадку, матрос теплохода убрал трап, отдал швартовые и теплоход, урча моторами, медленно отвалил от причала. Александр стоял у борта и наблюдал, как отдаляется речной вокзал. Ему показалось, что в толпе провожающих мелькнуло лицо его обидчика. Нет, не показалось. Вор действительно, стараясь быть незамеченным, стоял позади группы старушек и, виновато улыбаясь, смотрел на Александра. Потом он робко махнул рукой и исчез… У Александра от догадки защемило сердце – Алекс!

Теплоход был уже далеко, провожающие разошлись, а сутулый мужик все сидел на лавке причала, глядел на уменьшающийся в точку белый теплоход и слушал волны Северной Двины, шлепающие о причал.

Он вспомнил село, где родился, отца – высокого сильного эстонца, сосланного в Вятский край на поселение, мать – невысокую милую и тихую женщину, приятелей мальчишек, которых не видел уже более 15 лет. Сашку, появившегося на станции в образе бравого солдата, он узнал сразу, но подойти не решался, кружил около и наблюдал. Но тут представился случай, пошутить, который он, как «специалист» своего дела пропустить не мог. Бывало, в детстве Алекс любил разыгрывать Сашку и потом весело смеялся над тем, как он кипятился. Они часто тузили друг друга и, соревнуясь в силе и ловкости, барахтались на песчаном берегу реки Моломы.

Сашка был невысок, но крепок и настырен, Алекс наоборот худ и долговяз и соперничество их шло с переменным успехом. Алекс вспомнил, как он с Сашкой, забравшись на черемуху в соседнем огороде, объедались вязкими ягодами и как улепетывали потом от сердитой хозяйки по крапиве, больно обжигая голые коленки, как любили по вечерам на берегу реки жечь костер, печь картошку и болтать до потемок, пока матери не загонят их по домам.

Беззаботное детство кончилось, когда власти вновь арестовали отца, а заодно и мать. Мать была из местных, но сирота, родственников у них не было и Алекса отправили в детский дом. Оттуда он сбежал, потом скитался по области, промышлял воровством на железной дороге и два раза сидел в тюрьме.

Всю войну он проработал в лагере на лесоповале. Тяжелая жизнь сильно изменила его внешность: он стал сутул, лицо приобрело мужскую суровость, обветрилось, а глубокие морщины и шрам на брови изменили прищур его глаз. Мудрено было его узнать.

Теплоход тем временем подходил к Сольвычегодску и мысли Александра переключились на предстоящую встречу с родными. Вдали уже виднелась высокая колокольня собора с длинным острым шпилем.

43. На реке

Как-то летним вечером я услышал стук по батарее отопления – условный сигнал моего приятеля Олега, жившего этажом выше: «Та‑Та‑Та». Я взял ложку и так же трижды постучал по батарее. На стук «ТиТи»– предложения о встрече, я ответил согласием «ТиТи». Встретились на лестничной площадке и уговорились идти на рыбалку.

Ночью мы обычно рыбачили на подпуска с плотов. Подпуск -длинный шнур с 10…20 крючками, привязанными на поводках-жилках. Один конец подпуска с кормушкой топился с грузом и привязывался к плоту, а другой – свободный с наживленными крючками отпускался по течению. Сборы были недолги: накопав за сараем червей для насадки, взяв корзинки со снастями да по ломтю хлеба, мы отправились к реке.

Когда перешли деревянный мост через Вятку, уже стемнело. Было тепло и тихо. Прошли бор заречного парка, деревеньку Нахаловку и луг до начала плотов. На реке стояла моль – свободно плавающие бревна, сдерживаемые плотами– бонами с которых мы и собирались рыбачить. На боны можно было попасть, обойдя с берега метров сто. Напрямую было всего 7…10 метров и днем мальчишки перебегали на боны прямо по моли ловко и быстро, перескакивая с бревна на бревно. Я, было, собрался бежать, но Олег сказал, что пойдем в обход… «Чо слабо?» – спросил я. «Да нет. Просто я обещал бабушке не бегать по моли». Спорить с ним было бесполезно, и мы отправились в обход. Тут стоит рассказать об Олеге.

Олег был родом из Ленинграда. Перед войной в 1940 году он с мамой и бабушкой переехал в наш город, поменяв свою ленинградскую квартиру на небольшую отдельную двухкомнатную квартиру в нашем доме. Мать и дочь были типичной еврейской внешности. Олег был русоголов и совсем не походил на мать. Это обстоятельство не давало покоя досужным теткам нашего дома, вызывая среди них разные толки. Семья жила независимо и замкнуто и тактично пресекала все попытки вопрошателей выведать их семейные тайны. Ходили слухи, что эти женщины усыновили мальчика-сироту после гибели его родителей. Это было в духе времени, в какой-то мере объясняло причину их переезда и толки стихли. Олег соблюдал режим дня, был начитан и отлично учился в школе. Если наша дворовая братия в большинстве одевалась небрежно: носили универсальные шаровары на резинке, а рубахи донашивали от старших братьев и соседей, то Олег по погоде носил модную детскую одежду, любовно сшитую бабушкой по его размеру, всегда был чист, причесан и опрятен. Мать и бабушка не сдерживали его темперамента, и он как все его сверстники бегал во дворе, играл, катался на велике, ходил на реку. Однако в мальчишеские ссоры не ввязывался, был независим и самостоятелен, и лидером быть не стремился.