Я отрицательно качнула головой.

— Нет. Не беседовала.

Опустила глаза, уткнувшись взором в чашку, и призналась:

— Я не верю, что его нет.

— Я тоже, девочка.

И он ушел…

Окончательно промерзнув, я встала с лавочки, вырвав саму себя из свежих воспоминаний, и решала тут же позвонить Саше. Мы не разговаривали и не виделись ровно тридцать шесть дней. Теперь я считала каждые сутки, мысленно отмечая, что время ни черта не залечивает.

Мой одинокий раненный зверь канул в темноте и отыскать его значило — окунуться во все то дерьмо, через которое он прошел. Однако я не знала, с чего конкретно начать, потому, утерев слезы, набрала номер брата, медленно бредя в сторону метро.

— Наконец-то, — без приветствия отрезал Саша. Он был недоволен моим отсутствием. — Ты никак рехнулась, сеструха. Почему не отвечала на звонки? Хотя ладно. Говорить буду я. Слушай. Я знаю, что с тобой проводил беседу Филатов. Знаю, они хотят выведать, куда исчез Вадим. Подчеркиваю, сеструха, Фил именно исчез. Доказательств его смерти нет. Каспер не лжет. Он действительно не знает, где Вадим. Так вот… — Я внимала словам Сашки, затаив дыхание и не мигая таращась куда-то в пустоту. — Ничего я не скажу. Они прослушивают твой телефон, Марусь, так что помалкивай и ты. И да, мне жаль. Правда, сестра, мне очень жаль, — и добил напоследок, так и не дав мне выдавить ни словечка, — прости меня.

Обезумев от этих тайн, я едва не выбросила телефон в воду. Но вовремя взяла себя в руки и, спрятав технику, спустилась в метро, душой чуя абсолютную уверенность в каком-то нелепом плане, осуществленном благодаря Сашке, Наталье и самому Вадиму.

***

— Вы не можете это скрывать, — в который раз я выкрикнула в трубку, стоя у подъезда дома Фила. — Это же ваш сын. Что стряслось? Расскажите! Я жду вас, — и уже с надрывом, — пожалуйста…

Наталья так громко вздохнула, что я четко ощутила ее недовольство. Что-то мне подсказывало — она не переживает за сына так, как должна переживать родная мать. Хотя, собственно, это не удивляло. Но все же интуитивно я почувствовала некоторую фальшь данной ситуации. Что-то было не так.

Пока я дожидалась Наталью, стояла у стены дома и тихо напевала: «Счастье мое, где ты?» — любимая песня Фила.

Мать Вадима приехала достаточно быстро, помигала мне «аварийками», и я поспешила к машине. Устроилась на сиденье рядом с водительским и кивнула женщине. Она скользнула по мне недовольным и, кажется, испуганным взглядом, а после спросила, отводя глаза в сторону, чем еще больше взбесила меня:

— И? Что ты хочешь услышать?

— Правду. Это же очевидно. Где Вадим? Вы ведь знаете? Я хочу его отыскать.

— А что если он не хочет быть обнаруженным? — злобно выпалила Наталья и уже спокойнее, — просто оставь это дело. Все само наладится. Хорошо?

— Нет. Я не отступлюсь.

Она цокнула, закатывая глаза.

— Мария, мы с сыном упустили слишком много времени. А в последний день…

— Он и к вам заезжал проститься?

— Что? — мать Фила вытаращилась на меня, искренне удивляясь. — О чем это ты?

— О том, что Вадим и с отцом поговорил перед тем, как исчезнуть. Так вот что я вам скажу, Наталья, — бросила я, выскакивая из машины, и, наклонившись, добавила, — пошел в жопу ваш сын и вы, все вместе взятые! И передайте ему, что он… он… козел бессердечный!

— Маша! — выкрикнула женщина. — Вадим мертв!

— Теперь уже точно, — согласилась я и захлопнула дверцу автомобиля.

Эпилог

Как же я обожала весну, такую, которая была именно в этом году. Позеленевший город благоухал солнечными ароматами, но только не в центре, где всегда было много машин.

Я только-только вернулась от родителей, проведя у них целую неделю. Новая работа, на которую устроилась еще в конце декабря, была ничем не лучше предыдущей, но за нее хорошо платили и, пока меня это устраивало, я не жаловалась.

Вваливаясь в квартиру, я случайно обнаружила конверт, что был подсунут под резиновый коврик. Удивленно потоптавшись на месте, подхватила письмо и вошла в прихожую, попутно захлопнув дверь. Поставила сумку на пол, конверт швырнула на тумбу и, почему-то жутко боясь даже смотреть в его сторону, отправилась заниматься своими делами. Решила, что распечатаю письмо позже.

Так оно пролежало еще неделю. А когда до меня вдруг дошло, что его нужно немедленно прочесть, я, вернувшись поздно вечером с работы, влетела в квартиру и, не разуваясь, схватила послание, сразу же дрожащими руками надрывая конверт.

«Я ломал стекло, как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе. Я смотрел в эти лица и не мог им простить того, что у них нет тебя, и они могут жить…

Но я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой…» — было написано на небольшом квадратике, вырезанном из бумаги. И в самом низу приписка: «Ты ведь не захочешь лететь самолетом, я знаю. Тогда на автобусе».

С колотящимся сердцем я вытащила из конверта билет до Берлина на тридцатое мая, что наступит всего через пару недель. Путь без пересадок, прямой и долгий рейс, с группой людей, что отправляются туда на экскурсию. Так дешевле, я знала, и намного интереснее. И еще спасибо Сашке за то, что…

Ах, сукин сын! Вот почему он уговорил меня сделать визу.

Протерев вдруг предательски защипавшие глаза тыльной стороной ладони, я внезапно все поняла. Абсолютно все встало на свои места: Сашка на пару с Натальей помог Филу покинуть страну без шума и привлечения лишнего внимания. Потом мой брат или его друзья — неважно — подставили Касперовичей. Все скрывали правду. Кроме Олега Ивановича. Но и он как-то внезапно отстал от меня сразу после новогодних праздников. Значит ему тоже стало известно о местонахождении сына. Только я оставалась в неведении.

Столько темных, мрачных месяцев, столько дерьмовых ночей, выворачивающих душу своим одиночеством, и все потому, что Филатов решил не сообщать мне о реабилитации в клинику? Это ведь его мать оплатила лечение, очевидно же.

Боже… я поеду. Но там убью этого недоумка. Собственными руками убью…

***

«Все мои игрушки, мама, разметало ураганом, нету больше сказки, мама, мама…»

Агата Кристи «Ураган» ©

В тот день стояла какая-то слишком жуткая погодка. Мелкий дождь швырял капли мне в лицо, а небо и не думало освобождаться от гнета тяжелых облаков. Стало сыро и промозгло. Или это особенный климат Германии?

Пройдя пропускной пункт лечебницы, где мне пришлось задержаться по причине заграничного паспорта, я, наконец, вошла в светлое здание и тут же была встречена приветливой молодой женщиной в форме секьюрити. Она заговорила со мной на немецком, но я, протянув ей пропускную карточку, ответила по-русски:

— Извините, мне нужен Филатов. Вадим Филатов.

Та кивнула, расслышав фамилию — наверное, уже предупредили, — и что-то проговорила в рацию. Видимо ответили согласием, и женщина, махнув мне головой, пошла через холл к лифтам.

Мы вышли на четвертом этаже. Там сопровождающая меня сотрудница окликнула мужчину в белом халате, а сама отправилась обратно к лифту.

Я снова назвала фамилию Вадима, и доктор заговорил на русском, но с акцентом:

— Вы родственница?

— Нет. Я… я его девушка.

— Окей, — кивнул мужчина. — У нас часто бывать пациенты из вашей страны. Идемте.*

— Данки шон, — выпалила я, и доктор улыбнулся.

Признаться, если бы все больницы в Беларуси были такими, как этот реабилитационный центр, я, пожалуй, не выписывалась бы из них. Светлые стены, паркет на полу, все отделано по последнему слову моды. Ни намека на «совковый период», как у нас. Тут была Европа во всем. Пахло отнюдь не медикаментами или мочой пациентов, а чем-то приятным, вероятно, освежителем воздуха. Более того, приоткрытые окна в небольшом холле у административной стойки впускали в помещение дурманящий запах весеннего дождя. И хотя до этого весь мир казался мне чем-то удручающе-негативным, то в этом месте веяло надеждой и верой в лучшее будущее.