— Расскажи мне все, когда будешь на месте, — голос Юри переполняло мягкое тепло, не меркнущее сквозь километры телефонных проводов.

Виктор вжал трубку в ухо:

— Я попрошу машиниста поспешить.

Возможно, Виктор приукрасил несколько деталей позже, сидя за кухонным столом Юри и угощаясь простым ужином, но в пересказе его выходка не звучала так импульсивно; все фразы начали казаться намного более комичными и учтивыми, чем были на самом деле. Спрятав лицо в ладонях, Юри практически завыл от смеха, когда Виктор начал перечислять достоинства советских часов, работающих более четко и эффективно благодаря объединению всех шестеренок и пружинок в колхоз — они же не поддадутся капиталистическому угнетению, чтобы отбивать комендантский час по первому капризу хозяев!

— Короче говоря, — сказал он, когда оба в целом успокоились, — ты не подскажешь, нужно ли мне завтра начать искать жилье где-нибудь еще или подождать? Я не хочу путаться у тебя под ногами все выходные.

Юри созерцательно обвел его взглядом, положив подбородок на руки, и заговорил:

— Знаешь… у меня есть свободная комната, — он нервно отвел глаза, а затем снова посмотрел Виктору в лицо. — Это не так уж необычно, если одинокий работающий человек сдаст комнату другому жильцу. Если ты этого хочешь.

Виктор чуть не выронил вилку. Конечно, это было полностью в духе Юри — в течение одного дня перевернуть всю его жизнь и сделать из плохой ситуации такую хорошую, какую только можно было вообразить.

— Ты действительно… это хорошая идея?

В посольстве значился его адрес в Дептфорде, но они еще ни разу ничего ему не отправляли и никого не посылали. Что может случиться, если Виктор просто не сообщит им, что переехал? Стоит ли рискнуть ради того, чтобы жить с Юри, готовить ему завтрак, приходить к нему домой и засыпать в его объятиях каждую ночь?

— Я имею в виду, если ты не хочешь, конечно, я могу помочь тебе найти комнату где-то в другом месте, или ты просто можешь спать в свободной комнате, это абсолютно нормально, но…

Юри покраснел, и Виктор прервал его, схватив за руки. Как будто проблема заключалась в том, что он мог этого не хотеть.

— Если я когда-нибудь скажу «нет» перспективам просыпаться рядом с тобой каждое утро, надеюсь, ты сразу вызовешь доктора, — вымолвил он, гладя большими пальцами его костяшки.

Виктор поднес одну из кистей к губам для поцелуя и заметил, как в глазах Юри что-то смягчилось и все его лицо переполнили эмоции. Это было больше, чем его самые смелые, самые сочные мечты, больше, чем Виктор мог себе представить в те безумные дни в Берлине, когда его симпатия к Юри и восхищение им превратились в любовь. После войны настал мир, пусть шаткий, и теперь он мог иметь хотя бы это.

Затащив его чемоданы наверх по лестнице в спальню, Юри открыл двери гардероба и ящики комода.

— Позволь мне помочь тебе распаковаться, — предложил он, занявшись застежками первого чемодана; Виктор сел на полу рядом с ним, скрестив ноги, и когда Юри поднял крышку, то замер. Поверх наспех уложенных рубашек лежала тонкая, читаная-перечитаная книга с порванной обложкой, скрепленной лентой, и пятнами сажи по краям страниц. Взяв книгу, Юри стал разглядывать ее. — Ты не очень хорошо заботился о ней, — невнятно сказал он.

— Ну, видишь ли, шла война.

— Я не стал покупать еще одну. Мне хотелось, но при этом… Я думаю, это было бы все равно что признать, что эта потеряна навсегда.

Виктор наклонился и положил голову на плечо Юри, проведя носом вдоль его челюсти.

— Она выглядит так не потому, что преодолела со мной всю дорогу обратно до Москвы. Я ее перечитывал. Много раз. К концу войны выучил наизусть половину стихотворений, — признался он и повернул голову, вдыхая запах вечернего пота и сигаретного дыма с кожи Юри. — Это не облегчало жизнь, но она заставляла меня чувствовать, что я не совсем потерял тебя.

Юри развернулся верхней частью туловища, чтобы запечатлеть на губах Виктора долгий поцелуй, более насыщенный и сладкий, чем тысяча стихов. На кончике языка Виктора затрепетали обещания, слова «никогда» и «всегда», наслаивающиеся друг на друга — до тех пор, пока они не высказаны вслух, они не превратятся в ложь. Он скользнул рукой вдоль талии Юри и прикусил его нижнюю губу. В ответ Юри сделал небольшой рывок за его галстук, после чего дернул его к себе гораздо резче. Они опрокинулись назад неуклюжим, восхитительным клубком, и Юри оказался на спине на полу спальни, а Виктор — над ним, не останавливаясь в своих поцелуях ни на мгновение. Его ноги раздвинулись, чтобы Виктор разместился между ними. Тяжесть пройденных лет и затаившиеся глубины эмоций заставляли его кровь вскипать только сильнее. Юри хотел, нуждался в Викторе до потери пульса, и это пугало. Другой рукой он распустил пепельные волосы и провел босой пяткой по его икре.

— Я думаю, — выдохнул Виктор, когда Юри припал губами к нежной коже под его челюстью, — что я… а-ах… Я распакуюсь утром.

— Хорошая идея, — тихо ответил он и продолжил ласку.

— Итак, может, нам… в кровать?

— Хм, — Юри откинул голову назад, оценивая ситуацию. — Нет, так нормально.

Его ступня все еще соблазняюще гуляла по ноге Виктора.

— Но я же старик, что если я надорву спину?

— Тебе тридцать четыре года.

— Точно. Практически древний.

— Виктор, — терпеливо сказал Юри, — ты здесь уже живешь. Неужели ты собрался оскорблять щепетильную английскую мораль только на одном предмете мебели? — он напустил на себя вид глубокой обиды. — У меня… У нас… столько мебели!

Он акцентировал это заявление, немного двинув бедрами вверх, что заставило Виктора громко и непроизвольно выругаться по-русски.

— Хорошее и своевременное замечание.

Юри усмехнулся и снова потянул его за галстук, завлекая в бездну поцелуя.

В открытом чемодане рядом с ними лежал немало пропутешествовавший, потрепанный войной экземпляр «Романсов без слов» Поля Верлена, наконец-то вернувшийся домой.

***

Одна из многих особенностей, выделявших Юри, заключалась в том, что за все тридцать лет жизни он еще ни разу ни с кем не пожил вместе, словно истинный «убежденный холостяк». В родительском доме он был еще ребенком, а потом — очень близко к этому состоянию, когда оставался с Минако и Челестино в Оксфорде; позже были полтора года временных пристанищ в Токио, прежде чем его отправили в Берлин. Юри всегда нуждался в своем личном убежище — еще до того, как это стало необходимо для его настоящей работы — и переселился в эту квартиру, приобретенную по смешной цене от Чолмондели, как только вернулся со службы в 1944 году.

Поэтому теперь было дико странно просыпаться каждое утро в постели рядом с теплым телом другого человека, видеть еще одну зубную щетку и бритву в ванной рядом со своими, заходить на кухню и натыкаться на беспорядок и горы посуды вокруг того, кто хозяйничал там в этот момент. А еще Юри с большим удивлением обнаружил в себе придирчивость к мелочам: на какой стороне раковины должно лежать мыло, в каком порядке должен стоять его скудный набор баночек с травами и специями, и не только. А как часто по пути из дома на работу к нему приходило осознание, что его рубашка сидит на нем как-то странно! А дело было в том, что это была вовсе не его рубашка.

Но самое странно фантастическое, прекрасное и невероятное заключалось в том, что причиной всех его забавных неурядиц и неожиданностей был Виктор. Он и раньше знал, что спать рядом с ним было все равно что спать рядом с очень ласковой печью, знал о его способностях превращать скудные пайки в настоящие блюда, но не мог даже близко представить, каково было бы возвращаться домой к Виктору, обнаруживая того читающим в гостиной, или открывать шкаф и видеть их одежду, висящую вместе, или целовать его легко, по-родному и в полной уверенности, что он сможет повторить это снова в любой момент, когда захочет.

Это было полное безумие, и любой врач из Национального здравоохранения отправил бы Юри прямиком в психушку за то, что он разделил и дом, и постель с человеком, который, как он знал, являлся советским шпионом. Но ему было все равно. Ему казалось, что когда-то он был мертв и наполовину похоронен — теперь же снова внезапно ожил. Словно Юри существовал в темноте, а Виктор зажег спичку.