Забастовку портовых рабочих пропустить было трудно — Виктору даже приходилось корректировать некоторые из его обычных маршрутов, чтобы избежать пересечения с пикетами, а в общественном транспорте нередко можно было услышать разговоры про лайнер «Empire Windrush» (11) и про его недавних пассажиров из Кингстона, которые варьировались от забавных до весьма подозрительных, но ситуация в Берлине каким-то образом полностью прошла мимо него.
«Вопрос, который скорее всего будет самым насущным для министра иностранных дел, заключается в том, как далеко мы теперь готовы зайти в нашей решимости оставаться в Берлине. Готовы ли мы, например, к риску применения силы и возможной войне? Эта проблема, сколь бы ужасной она ни казалась, уже была рассмотрена в обязательном порядке Соединенными Штатами до того, как наступил текущий Берлинский кризис».
Ему стало не по себе. В его уме и воспоминаниях Берлин существовал в странном континууме между довоенной славой и послевоенными руинами, на которые он оглядывался из кузова трясущегося военного грузовика чуть более трех лет назад. Берлин ассоциировался с серой формой гестапо и белым одеялом зимнего снега, с коричневой формой детей и кроваво-красными нацистскими повязками. Перед глазами вырастали здания, окрашенные в черный цвет артиллерийского дыма в вихрях горячих желтых искр сотен пожаров. Берлин — это люди, тысячи, миллионы людей, которым за пределами советского сектора теперь отключили электричество и перекрыли транспортные пути из-за якобы «технических сбоев».
«Такие оправдания, а именно этим они и являются, нельзя принимать за чистую монету», — высказал свое мнение корреспондент «Гардиан», и Виктор почувствовал еще одну волну тошноты. Не так давно он сам бы поверил в эти вещи, и часть его все еще хотела найти этому оправдание. Британская пресса не была «Правдой», конечно, но вряд ли они были свободны от своих собственных предубеждений; вопрос о введении новой немецкой марки в любом случае мог бы решаться более дипломатичными методами со стороны Запада. И маршал Соколовский конечно, конечно же не позволил бы людям западного Берлина просто голодать. Хотя Виктор растерял свои иллюзии относительно морали лидеров Советского Союза, объединение Берлина (12) под советским контролем в качестве новой цели могло бы обернуться серьезным тактическим промахом.
И они провоцировали американцев. Никто на свете не знал, о чем думал Трумэн (13), наблюдая из-за океана. Никто не знал, как быстро или медленно сила, которой он теперь обладал, породит безумие. Сталин и так уже был откровенно сумасшедшим, но он не мог послать ни одного бомбардировщика, чтобы уничтожить вмиг целый город. И сколько еще раз американцы будут позволять себя укусить, прежде чем решат прибить муху?
Виктор однажды уже жил, как в ловушке, за линией фронта. Он не был уверен, что снова пошел бы на это.
— Алеша! — веселое приветствие прорезалось сквозь печальные мысли Виктора, и он, подняв голову, кивнул, когда Попович сел на скамейку рядом с ним. Сняв пиджак, Попович перекинул его через плечо; отсутствие жилета восполнялось тем, что он носил ремень вместо подтяжек, как будто жил на самом острие моды. Он улыбнулся, словно они были старыми друзьями, и указал на реку рукой, в которой держал наполовину съеденный банан.
— Прекрасный день, не так ли? Ах, товарищ, боюсь, что я слишком полюбил этот город. Я скоро стану как человек, раздираемый между двумя великими любовями: верной женой, ждущей дома, и прекрасной иностранной любовницей, околдовавшей своими чарами.
Если бы ей приходилось терпеть это постоянно, уважаемая миссис Попович наверняка была бы рада любой причине, удерживающей мужа подальше от дома.
— У меня для тебя пакет из посольства, держи.
Попович в самом деле хлопнул в ладоши, когда Виктор отдал его. Разумеется, он наблюдал за Виктором так же пристально, как и за своими британскими агентами, но сейчас он, казалось, страшно переигрывал. А может, он просто был таким по жизни. Попович разорвал пакет с большим удовольствием и, пролистав несколько бумаг, вытащил небольшой конверт и прижал его к груди той рукой, в которой все еще сжимал банан.
— Так и знал, что скоро получу от нее весточку, — Попович обеспокоенно взглянул на Виктора. — Ты ведь не собираешься уничтожить мою корреспонденцию после того, как я прочитаю ее?
— Если в ее письме не содержатся какие-нибудь государственные секреты, ты можешь делать с ним все, что захочешь.
Честно говоря, Виктору было все равно. Даже если бы Поповича арестовали и при невероятных обстоятельствах британская полиция выяснила бы из его сентиментальных писем, что он советский агент, там все равно не обнаружилось бы ничего конкретного, указывающего на его связь с Виктором или с посольством. Все подопечные шпионы Виктора висели на концах своих собственных шелковых катушек.
— О, замечательно. Просто я знаю, что такие вещи случались с товарищами в Германии, — он снова взглянул на Виктора, уже с большим любопытством. — Я слыхал, у тебя есть медаль «За взятие Берлина», Алеша?
— Не знал, что являюсь объектом таких сплетен.
— Разве является сплетнями восхищение чьей-либо службой? Что было бы с нами без восхищения героями, вдохновляющими нас на то, чтобы устремляться вперед?
Как будто в какой-то версии реальности Виктора можно было бы считать героем.
— Я прослужил в Берлине несколько лет. Там была не та ситуация, чтобы получать много личных писем. Нам гораздо свободнее и безопаснее здесь, где нас защищает посольство.
— В самом деле, нам очень повезло, — Попович указал на газету, все еще лежащую на коленях Виктора. — Должно быть, ты рад видеть, насколько мы сейчас близки к тому, чтобы победить в Берлине во второй раз, после славного…
Для Виктора это стало такой же неожиданностью, как и для Поповича, когда он схватил его за запястье, заставив остатки банана грустно шлепнуться на тротуар.
— Ты на самом деле видел настоящие бои, Крестник, или ты провел войну, пилотируя за своим письменным столом?
Попович ощетинился. Такое раздражение на его лице Виктор увидел впервые.
— Я командовал стрелковым отрядом в Курске. Если ты помнишь, именно там мы наконец повернули наступление немцев вспять. И я искоренил большое количество шпионов в СМЕРШ (14).
— Открытое поле битвы — это одно. А борьба на улицах города — совсем другое, — Виктор покачал головой, отпуская руку Поповича. — Ничего славного в этом не было. Мы боролись не на жизнь, а на смерть за каждый угол улицы и площадь, за каждую комнату в каждом здании. Я не пожелал бы войны Берлину еще тысячу лет. Если ты все еще считаешь это славным, то, когда снова будешь дома, прокатись со своей молодой женой на поезде в Ленинград на денек и убедись сам, что война может сотворить с городом.
Попович все еще хмуро смотрел на него, словно был оскорблен едким вторжением реальности в его мечты. Сложив газету, Виктор бросил ее на скамейку и встал.
— Ну, до следующего раза.
_______________
1. А́ртур И́влин Сент-Джон Во (28 октября 1903 года, Лондон — 10 апреля 1966 года, Сомерсет) — английский писатель-романист, автор беллетризованных биографий, путевых заметок и справочников для путешествующих, оставивший, помимо прочего, заметный след в журналистике и литературной критике. Ивлин Во считается одним из тончайших стилистов в английской прозе прошлого века.
2. «Доброе утро» — по-немецки.
3. Майданек — лагерь смерти Третьего рейха на окраине польского города Люблин. Ликвидирован Красной армией 22 июля 1944 года. После прихода Красной армии лагерь некоторое время использовался НКВД для содержания немецких военнопленных и польских «врагов народа», в число последних входили бойцы из Армия Крайова (польского движения Сопротивления). Через него прошли тысячи членов польского Сопротивления.
4. Концентрационный лагерь и лагерь смерти Освенцим — комплекс немецких концентрационных лагерей и лагерей смерти, располагавшийся в 1940–1945 годах к западу от Генерал-губернаторства, около города Освенцим, который в 1939 г. указом Гитлера был присоединен к территории Третьего рейха, в 60 км к западу от Кракова. Лагерь освобожден 27 января 1945 года советскими войсками.
