— Я еще покажу тебе, насколько я реальный, — сказал Юри, оторвавшись от поцелуя, который Виктор пытался углубить, — но сначала я хотел бы позавтракать.

Виктор рассмеялся:

— Ты сказал, что у тебя есть настоящие яйца? Так вот. Ты никогда в жизни не отведаешь омлета лучше, чем тот, что я приготовлю по рецепту моей бабушки!

— Мне бы это понравилось, — улыбка Юри излучала тепло, тая́ в себе обещания, и это было самым прекрасным, что Виктор когда-либо видел.

***

— Итак, — изрекла Минако, вытаскивая очередную коробку из багажника машины и аккуратно устраивая ее поверх штабеля из других коробок, уже находившихся в руках Юри, — расскажи мне о нем.

— О ком?

По крайней мере, у него в руках уже нагромоздилось достаточно барахла, чтобы его румянец оказался скрыт за ним. Он старался удерживать равновесие и выпрямил спину, когда сделал шаг на тротуар.

— Не пытайся играть со мной, Юри, — сказала она, закрывая дверь машины. — Я наблюдала, как в течение трех лет ты разбивал сердца половине молодых людей в Оксфорде. Я нутром чую, если у тебя кто-то появляется.

— Я не разбивал ничьих сердец! — запротестовал он, осторожно следуя за Минако по дорожке, заканчивающейся перед входной дверью.

— Разумеется, ты этого не делал, поэтому бедный сынок Дота провел три урока у Челестино, сморкаясь от горя в задачник по математике, так как ты не захотел видеть его снова после того случая, когда он позволил тебе упасть в Черуэлл.

Она, должно быть, преувеличивала. Эта дурацкая попытка поплавать на лодке была по-прежнему одной из самых смущающих вещей, которые когда-либо случались в жизни Юри; если он и не встречался с Горацио после этого, то только чтобы не умереть от стыда.

Минако открыла перед ним дверь.

— Я сразу вижу, когда ты пытаешься сменить тему. Я хочу знать, кто же заставляет тебя так улыбаться. Давненько такого не было.

— Позволь мне хотя бы сначала поставить эти коробки, — уклончиво ответил Юри.

Он и Виктор кратко обсудили, как подать тот факт, что их «познакомили» на концерте Фабианского общества, насколько Минако и Челестино было известно. Или ему придется лгать обо всем подряд — а Минако была, пожалуй, лучшей разоблачительницей лжи, когда-либо работавшей на МИ-6 — или понадобится создать полуправду о какой-нибудь связи, мгновенно возникшей тем вечером. Маленькая, своенравная часть Юри хотела сохранить Виктора только для себя, ни с кем ничем не делясь, но другая его часть испытывала головокружительное предвкушение от возможности поведать хотя бы немногое нескольким близким ему людям.

— О, просто положи их в гостиной. В этот раз я здесь всего на две ночи. Я смогу спокойно разобрать их, когда мы оба приедем сюда летом на более долгий срок. Сейчас я поставлю чайник, а после ты расскажешь мне все.

Лондонский дом Минако и Челестино был восхитительной эклектикой международных влияний: итальянская мебель, американские картины, красивый турецкий килим(6) в коридоре, ведущем на кухню. Чайник, начинающий свистеть на плите, был типично английским, но у Минако также имелся подходящий кюсу(7) и набор чашек из Хасецу, чтобы утонченно наслаждаться ее тщательно оберегаемым запасом настоящего сенча (8). Порой она передавала ему упаковку-другую, как если бы была его личным бакалейщиком и у него на чай было несколько купонов в год.

Юри присел, и Минако выжидающе посмотрела на него через кухонный стол.

— Ну, на самом деле это длится только две недели, — начал он. Две недели, в течение которых он и Виктор виделись друг с другом чаще, чем можно было позволить себе в Берлине в течение двух месяцев. Если бы Юри не согласился ранее встретиться с Минако в эту субботу, они с Виктором, несомненно, снова оказались бы полностью потерянными для внешнего мира в объятиях друг друга. — Но все… все очень хорошо.

— Так кто же он?

— Ну, это… Ты помнишь джентльмена, с которым Челестино познакомил меня в концертном зале «Blackheath»?

Чайник чуть не выпал из рук Минако, пока она заливала туда воду.

— Юри! После того, как я провела годы, представляя тебе всем самым красивым мужчинам, которых знаю, ты принял его выбор? Обидно.

Вот если бы она сочла нужным свести Юри с давно потерянной любовью его жизни…

— На той неделе мы случайно встретились еще раз — и понеслось, ну, ты знаешь.

Она подошла к стойке и поставила на стол все еще заваривающийся чайник и чайные чашки.

— Напомни, как там его зовут? Мистер Михайлович?

— Да, — подтвердил он. — Виктор.

Впервые Юри назвал это имя кому-то другому. Это было приятно.

— Значит, он русский? — она подняла крышку чайника, чтобы проверить готовность чая и, удовлетворившись, начала разливать его по чашкам. — Вот поэтому-то мы и думали, что ты мог бы сойтись с мистером Чуланонтом, а он — с тобой. Иногда проще всего с людьми, которые уже знают, каково это — не вписываться в общество.

Юри наклонился, чтобы вдохнуть насыщенный и изысканно горький запах. Минако могло быть далеко до мастера сенчадо (9), но напиток все равно был вкусным и до боли напоминал о доме.

— Каждый раз, когда я пил чай, приготовленный англичанами, то не мог не задумываться: зачем вести столько войн, чтобы в итоге заваривать его так бестолково?

— Англичане — идиоты, Юри, — ответила она, — и я говорю это как один британский гражданин другому. Кстати, Челестино рассказывал мне то, что узнал об этом Викторе, когда они встретились, но не так много. Он здесь как учитель?

— Да, преподает в колледже в Луишеме. И утверждает, что в этом он не очень хорош.

Было ли это реалистичной оценкой или просто проявлением скромности, Юри не мог сказать. Виктор всегда преуспевал в качестве актера, легко входя в роль, но терпение, не менее важное для их работы, а особенно — для преподавания языка начинающим, не всегда сопутствовало ему.

— Зато, видать, хорош в других вещах, —Минако подмигнула.

Юри почувствовал, что его лицо вспыхнуло, и попытался спрятаться за чашкой.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой! — буркнул он, и она рассмеялась.

— Да ладно! Я, быть может, и старая, но еще не мертвая. А что, когда я была в твоем возрасте, у меня был молодой французский любовник, который очень… — в шоке Юри зашелся внезапным, громким кашлем, и Минако, взглянув на него, подняла брови. — Хорошо, тогда я буду рассуждать сама по себе: он очень красивый, даже с этими волосами.

Волосы у Виктора могли бы отрасти хоть до пояса, и даже так он наверняка отлично бы смотрелся. Юри очень любил, как пепельные пряди падали на его лицо во время поцелуев, как они выглядели разметавшимися по подушке; Виктор показывал ему, как расчесывать их и собирать в хвост на затылке — и это Юри просто обожал. Минако устремила на него взгляд, который был в равной степени и любящим, и знающим, и похлопала его по руке.

— Мне действительно приятно, что ты снова выглядишь счастливым, Юри. Я хотела бы наблюдать такую улыбку на твоем лице все время.

— Я… он мне действительно нравится.

Это было чудовищное преуменьшение, как будто он сказал, что ему нравится дышать.

— Ну, Челестино будет отсутствовать большую часть июля и первую неделю августа — он и мистер Чуланонт посетят некоторые семинары в Институте перспективных исследований в Принстоне (10), но как только он вернется, может, ты и твой молодой человек хотели бы заглянуть к нам на ужин?

Это звучало невероятно нормально, почти так же, как если бы Минако и Челестино были пожилой английской парой, а Виктор — юной особой, которой Юри собирался сделать предложение. Не то чтобы у них впереди была вечность, но он не собирался упускать ни одного мгновения жизни с ним, пока мог.

— Сообщи мне дату, которая вам подойдет.

***

Независимо от того, сколько раз Виктор перечитывал заголовок, тот не менялся.

«ТРАГИЧЕСКИЙ ВЫБОР ПЕРЕД ЗАПАДНЫМИ СОЮЗНИКАМИ, — читал он. — РУССКИЕ ПРИЗЫВАЮТ К ОБЪЕДИНЕНИЮ С ВОСТОЧНОЙ ЗОНОЙ».

По правде говоря, Виктор уделял очень мало внимания новостям за последний месяц. Внезапно все пустоты его дней оказались заполненными до предела — и не только их тайными встречами с Юри; казалось, что летом Лондон расцвел романтикой, соперничая с Парижем, и Виктор хотел испытать это, хотел разглядывать корабли на реке и сидеть в парках, читая стихи, хотел по-настоящему пожить в этом городе до тех пор, пока это было возможно.