— Разве кто-то может, после всего этого?

— Если у Вас еще остались дом и семья, то почему бы и нет, — голос Эмиля

стал горьким. — Мой дядя был священником. Он сдуру решил, что когда нацисты разбивают лагерь на пороге, то надо лишь молиться Христу и все. И моя мать, будучи еще более глупой, считала так же. И вся моя деревня… Ну, Вы читали газеты. Думаю, можете угадать. В общем, у меня больше никого не осталось.

— Мне… Мне очень жаль, — голос Юри дрогнул.

Иногда это было просто — жить в городе, далеко от линии фронта, где уже девять месяцев не было воздушных налетов, а война напоминала о себе только с заголовков газет и из телеграмм, но не свежей горячей кровью.

— Не знаю, как… как так вышло, что у нас завелись общие друзья, и я не знаю Вашей ситуации, но есть разница между тем, чтобы просто уйти из дома, и тем, когда дом уже сожжен дотла за твоей спиной, — он немного подтолкнул Юри локтем, и это был дружеский жест, но чуть резче, чем нужно. — Так что если Вы нашли себе подругу, которая приносит Вам счастье, так будьте счастливы, но не кичьтесь этим.

— Я знаю.

Они подождали, пока проходившие мимо ребята в форме гитлерюгенда не скрылась из виду, а потом Эмиль склонился перед массивным дубом и сдвинул несколько камней около его корней, открыв небольшую ямку в земле. Достав оттуда старую, вычищенную жестянку из-под кофе, которую Юри припрятал там еще с утра по пути на работу, он сказал, заулыбавшись:

— Ах, кофе, моя любовь! Вы всегда снабжаете меня самым лучшим, герр Юри.

— Надеюсь, это соответствует Вашим ожиданиям.

— А вот это мне придется обсудить уже с настоящим ценителем, — Эмиль кратко посмотрел по сторонам, а потом пожал руку Юри. — Увидимся в следующем месяце.

***

Итальянцы ни разу не проявляли ни капли интереса в приобретении продукта текстильных мануфактур «Риттбергер» за все то время, что Виктор находился в Берлине, поэтому когда его пригласили в посольство Италии в связи с массовым заказом шерстяной саржи, Виктор понял, что это максимально приемлемый предлог, по которому Сара Криспино могла вызвать его на личную встречу. Он кивал, произносил необходимые междометия и даже благостно улыбался, когда напыщенные военные портные Муссолини галдели о «проклятой русской зиме», и, когда секретарша пришла проводить его «к послу на пару слов», он вздохнул с облегчением, но тихо-тихо.

Виктор не ждал, что его поведут прямо в кабинет посла, но на миг испытал беспокойство, когда его подтолкнули в узкий коридор, а потом к тайной двери; когда он заметил, что внутри помещения перед окном на стуле с высокой спинкой сидела маленькая женщина с распущенными волосами, его напряжение тут же развеялось с легким смехом. Виктор не удивился бы, если бы в следующий раз она вызвала его в городской театр и ей аккомпанировал бы какой-нибудь кордебалет.

— Спасибо, что устроили эту встречу, синьорина Криспино, — сказал Виктор, кланяясь так, как сделал бы это Юри.

— Нам нужно поговорить, — сообщила она, и ее голос прозвучал так, как никогда раньше: в нем были не просто вспышки неудовольствия, а настоящий холодный гнев. Его пульс снова ускорился, и он медленно подошел к ней. У Виктора не было с собой пистолета, и хотя идея стрелять в кого-либо, тем более в дочь посла посреди переполненного людьми здания, была абсурдной, он не мог не почувствовать уязвимость от отсутствия оружия на теле.

— Синьорина, если Вам по какой-либо причине не по душе наше соглашение, только скажите мне.

Она оборвала его на полуслове, но не очередной фразой, а листком бумаги, запущенным по поверхности стола в его сторону. Виктор поймал его, немного прищурился, чтобы различить, что текст, написанный микроскопическим почерком, был на немецком, а не на итальянском, и начал читать.

После первого абзаца ему уже не нужно было дочитывать письмо, чтобы понять, кто его написал; после второго и третьего его живот начало скручивать тошнотой, а руки покрылись гусиной кожей. Он не поднимал глаз, но тяжесть взгляда Сары давила на него, как осуждающий взор какого-то несуществующего божества — суровый и совершенно беспощадный. Подпись в конце страницы представляла из себя нечитаемый росчерк и изображение молнии поверх четко отпечатанных инициалов «АГ».

Виктор посмотрел на Сару.

— Что вы творите? — прошипела она тоном более леденящим, чем сотня русских зим. — Говорите немедленно. Почему он хочет послать задержанных нами евреев в Польшу?

Пальцы Виктора напряглись, оставляя вмятины на письме.

— Поверите ли Вы мне, если я скажу, что не имею об этом совершенно никакого представления?..

— А кто имеет, я что ли?!

— Не все немцы являются его доверенными лицами, разве Вы не знаете?

Сара безэмоционально посмотрела на него.

— Я точно знаю одно: все немцы позволили победить ему на чертовых выборах. Что касается нашего диктатора, я хотя бы могу свалить все на монархию.

— Ваш диктатор поместил итальянских евреев в лагеря так же, как и наш.

— И Вы находите это нормальным, я смотрю, — уязвила она, поднимаясь со стула с таким видом, словно ее метр с половиной роста возвышался над Виктором заоблачной скалой. — Я надеялась, что хотя бы Вы другой, но Вы такой же, как и они. Вперед! Выбрасывайте всех неугодных людей из общества, превращайте женщин в какие-то сосуды, завоевывайте, жгите, сносите с лица земли то, что вы не можете заполучить. И если кто-то другой делает всю грязную работу, чтобы расчистить вам дорогу, тем же лучше. Вы даже не представляете, как много я спорила с отцом, как я лично писала в правительство, как я злилась годами на все это, но я надеялась, что то, что Вы делаете, могло бы как-то сказаться на этой дьявольской войне и вызвать перемены, и поэтому я помогала Вам. Но Вы — высокомерный кусок дерьма, вот Вы кто.

— Сара…

— Молчать, — рявкнула она. — Даже если Вы не знали, неужели Вы настолько глупы, чтобы не догадаться, что там затевает ваш хваленый фюрер, отправляя людей на поездах в Польшу с билетом в один конец? Только не говорите, что не читали его идиотскую книгу. А то с чего бы ему предлагать нам избавиться от нашей маленькой «проблемы»?

— Сара, честно говорю: я не знал, — повторил Виктор, и черт с тем, что он раньше никогда не использовал ее имя, черт с тем, что он был в опасной близости от признания в самых секретных вещах, составлявших его подноготную. — Я не… Я никогда бы…

— И что же Вы можете сделать с этим, Стефан? Что-что? Ничего?

Виктор не имел понятия, как устроена религия у итальянцев, но если чистый моральный авторитет имел вес, то Сара просто напрашивалась в проповедники.

— А что можете тогда Вы? — раздраженно возразил он, хотя не желал того.

Она презрительно усмехнулась в ответ, а потом схватила со стола ручку и клочок бумаги. Ее рука быстро зачиркала по ней, и он увидел надпись «Отониель Криспино», выведенную аккуратным знакомым почерком.

— Уже в десять лет я могла подделать подпись отца, — сказала она и продолжила писать размашистыми завитушками. На бумаге появилось новое имя: «Бенито Муссолини». — А это мой новый навык, неплохо вышло, да? С этим я могу рассылать любые письма, какие только захочу. Говорить любым людям «нет».

Если мужчины, окружающие Сару Криспино, недооценивали ее, то Виктору на этот раз пришлось причислить себя к их числу. Он снова поклонился, без всякого шутовства.

— Синьорина, я… Вы правы. Я не могу говорить, что не согласен, и при этом ничего не делать, — он с трудом сглотнул. — Но мы с Вами схожи в этом, так как я не тот, кем кажусь на первый взгляд. Но, к сожалению, не могу ничего сообщить сверх этого.

Отвращение на ее лице мгновенно превратилось в острую сосредоточенность, и Виктор практически видел, как она пробегалась по списку в своей голове: англичанин, американец, русский, поляк, француз, чех… Его немецкий не имел акцента, и он теоретически мог сойти за любого из них. В итоге Сара медленно кивнула.

— Думаю, это хорошо, — сказала она, — потому что сначала я собиралась прекратить наши общие дела.