Он очень медленно поехал по улице — в такой-то гололед — а эти трое быстро заскользили обратно к себе.

«Прочитал ли Сильверман объявление и дал ли о себе знать? — размышлял Джо, когда оказался рядом с вокзалом. — Приедет ли он во Франкфурт на встречу с русскими? Джо Уильямс, это лучшее, что могло произойти. Нужно позаботиться о Сильвермане, а с русскими пока подождать. Есть только один опасный для тебя человек — Фред Сильверман. А с ним, Джо, ты уж точно справишься».

В квартире они разделись и сели за стол в гостиной. На круглом столе блестел латунный самовар. Его Василиса Ивановна купила в первую очередь, а советское посольство, которое всё оплачивало и контролировало расходы, не предъявляло к этому приобретению претензий, как к ненужной трате. Самовар и шахматная доска — предметы первой необходимости для настоящего жителя СССР.

— Итак, что у нас есть, — сказал Вахтер, протянул обе руки, взял горячую чашку чая и осторожно отхлебнул. — Мои дорогие, я полагаю, нет, я уверен, что мы на правильном пути. Нас хотят убить, потому что мы подошли к ним очень близко.

— И где конец этого пути? — Яна опустила ложку в банку с мёдом и подсластила чай.

— Мы должны его найти. Какие они идиоты! Так привлечь к себе внимание.

— Ты должен вернуться в Пушкин, отец, — сказал Николай.

— Сейчас? Именно сейчас? Ты так думаешь, сынок? — Вахтер отхлебнул ещё глоток чая. — Ха! Говори же, признавайся: ты боишься…

— Да, отец, за тебя. Если тебя убьют…

— А если убьют тебя? Я должен бояться ещё сильнее: у тебя жена и двое ребятишек… это ты должен ехать домой. Я уже старик. Да, признаю, моя жизнь уже прожита. Что ещё можно потерять? Если это необходимо, сынок, чтобы найти Янтарную комнату, пусть меня убьют, а ты будешь их преследовать, Николай, вынудишь выдать тайник, и тогда комната снова окажется в Екатерининском дворце и весь мир будет складывать руки в экстазе, восхищаясь такой красотой. Тогда смерть имеет смысл, правда, сынок? Для волка кровавый след — самый лучший…

— Красивые слова, красивая речь, — Николай стукнул кулаком по столу. — Назад в Ленинград полетишь ты!

— Нет!

— Не будь таким упрямым, отец!

— Меня не загонишь в угол!

— Чёрт! Тебе непременно хочется стать мучеником из-за Янтарной комнаты?

— Слушай, Василиса, слушай! Как сын оскорбляет отца! Как повышает на него голос! Разве так можно? Хочет меня услать, сейчас, когда я почти нашел Янтарную комнату! Теперь он, видите ли, боится, в самом конце, у цели, ты только посмотри на него! Глядит исподлобья, как бык во время грозы! Николай, я больше не хочу ни слова об этом слышать. Василиса, что скажешь?

— Ты должен послушать Николая. Это моё мнение.

— Улететь назад в Ленинград?

— Да, как можно быстрее.

Вахтер долго смотрела на сына и на Яблонскую, с грустью покачал головой и вышел из комнаты. В своей спальне он сел на кровать, раскрыл створки походной иконки, поставил триптих на колени и провёл указательным пальцем по фигуре благословляющего Христа.

— Господи, не оставляй меня, — тихо произнёс он. — Я должен исполнить свой долг. Испытай меня еще раз.

По чистой случайности Фридрих Зильберман в день выписки из больницы прочитал газету «Нью-Йорк таймс», в которой появилось объявление о розыске. Уже через час после его возвращения в свою квартиру в Вюрцбурге в дверь позвонили, и, открыв дверь, он увидел майора и капитана американской армии.

— Заходите! — сказал Зильберман и посторонился.

С первого взгляда он понял, что это люди из секретной службы. Он слишком долго сам так служил и умел определять это с первого взгляда.

Майор и капитан вошли в квартиру, даже не представившись, хотя могли бы назвать по крайней мере фальшивые имена.

— Я рад, что вы зашли, — дружелюбно начал Зильберман. — Виски? Нет? Есть настоящий бурбон. Нет? Садитесь, пожалуйста. Позвольте мне самому угадать, зачем вы пришли: хотите извиниться от имени своей организации. Правильно? Я только не знаю, какой… УСС или ЦРУ? Всё время в эти недели я спрашивал себя: почему только ножевые ранения? Почему не воткнуть нож точно в сердце или не пустить пулю между глаз? В моё время работали чище.

— Не знаю, Фред, о чём вы говорите, — равнодушно ответил майор. Слова Зильбермана не произвели на него никакого впечатления. — Об этом нападении мы услышали от вас и пришли потому, что по-прежнему считаем вас своим. Мы хотим вам помочь.

— Очень трогательная забота УСС. — Зильберман налил себе бурбон. — Как вы хотите мне помочь?

— Прежде всего советом: возвращайтесь в Штаты.

— Я работаю доцентом в Вюрцбурге и прекрасно себя здесь чувствую.

— Зачем говорить глупости, Фред. — Капитан решительно подался вперёд. — Мы точно знаем, чем вы здесь, в Германии, занимаетесь.

— Конечно, это ваша работа.

— Разве не так?

— Так. Может, вам известно, где Янтарная комната?

— Не будем говорить об этом здесь, Фред, — сердито буркнул майор. — Правительство хотело бы прекратить слухи о том, что американские войска в 1945 году разворовывали художественные ценности, как сороки. Об этом снова и снова пишет немецкая и международная пресса. Мы выглядим хуже русских! Вот, прочтите на досуге, здесь пишут о нацистских сокровищах, которые мы забрали. — глотнул бурбона. — Если вы, Фред, продолжите суету вокруг Янтарной комнаты, слухи никогда не прекратятся.

— Никакой суеты не будет, я буду искать бесшумно.

— Предположим, вы обнаружите Янтарную комнату.

— Это был бы мой триумф.

— Что тогда? Тогда вы начнёте кричать об этом так громко, что рухнут стены. Причем вно есть Вашингтоне! Фред, мы изучили ваше сообщение от 1945 года. После этого все двадцать ящиков вместе с тремя грузовиками и тремя солдатами исчезли. Ответственность лежала на нас.

— Совершенно верно. Я тогда посчитал это личным поражением и теперь хочу вычеркнуть его из моей жизни. Это нетрудно понять.

— Конечно, Фред, но с тех пор времена и политика значительно изменились. Восток — это большой, грязный мужик, а мы должны быть чистыми, очень чистыми. Безобразное пятно из-за грабежа художественных ценностей должно исчезнуть, Фред. Не делайте его ещё больше… это просьба. — Майор откинулся на спинку кресла. — Фред, вы работаете доцентом в Вюрцбурге. Профессура в Принстоне вас не заинтересует?

— Нет. И зовут меня не Фред Сильверман, а Фридрих Зильберман. Я снова стал немцем. Моя семья погибла в концлагере, а я сумел выбраться. Теперь я вернулся, потому что вопреки всему тоскую по родине. Оставьте меня в покое, господа, не преследуйте больше. Нас достаточно преследовали, как немецких евреев, а теперь я наконец-то вернулся домой. Так оставьте меня в покое!

На этом дискуссия закончилась, тема беседа исчерпала себя. Майор и капитан встали, надели фуражки и после дружественного «Подумайте над этим, Фред!» покинули квартиру.

Зильберман вернулся в комнату, снова налил себе виски, поскольку майор всё выпил, развернул «Нью-Йорк таймс» и начал искать статью о вывозе американцами художественных ценностей. Перелистывая газету, уголком глаза он заметил объявление в рамке и остановился — ему показалось, что он видит своё имя — пролистал назад и прочитал текст. «Это я, — подумал он, немного удивлённо, немного испуганно. — Да, это я! Кто-то меня ищет. Агент? Или это ловушка? Решать тебе, Фред — ехать туда или забыть про объявление?»

Тем же вечером он добрался до Франкфурта на скором поезде Мюнхен — Кёльн, доехал на такси до отеля «Франкфуртер хоф» и снял номер. Вестибюль отеля украшали большая ёлка и многочисленные еловые ветки, и только сейчас Зильберман вспомнил, что завтра Сочельник — в детстве этот праздник отмечали каждый год. Тогда всегда на столе стояли медовый пирог и острые орешки, в доме пахло пряниками, ванилью и всегда на столе была маца, праздничный хлеб евреев. Он никогда её не любил, но смело ел, чтобы потом получить рождественский кекс и шоколадные фигурки.

«Смело, — подумал он. — А смел ли я теперь? Рискну ли я жизнью, чтобы вернуть Янтарную комнату? Куда меня заманивают этим объявлением? Почему предполагают, что я прочитаю «Нью-Йорк таймс»? Кто знает меня во Франкфурте?»