— Данные соответствуют, — сказала Яблонская, снова сидящая за ворохом документов. Они сняли квартиру во Франкфурте, откуда выезжали в Граслебен и места находок в районе Гёттингена. В противоположность Тюрингии и Саксонии западно-германские органы власти оказались в высшей степени недружелюбными и даже агрессивными, прежде всего, когда Василиса Петровна предъявляла им советскую доверенность.

— Вот оно как! — сказали ей в городском совете. — Приходят русские и начинают вынюхивать! Про украденные художественные ценности! Какая дерзость! А что они сами украли? Половину Австрии! Кёнигсберг назвали Калининградом! Вы нам уже поперек горла стоите!

За полгода они обнаружили сотни следов, но ни одного верного.

— Если суммировать все данные, — сказала Яблонская, — то получается, что Янтарная комната побывала одновременно в сорока различных местах. Где же она была на самом деле?

— Это может знать только Сильверман. — Михаил Вахтер оторвался от лежащих перед ним листов. — Объявление в «Нью-Йорк Таймс» — действительно единственная возможность найти его.

Незадолго до Рождества в самой читаемой ежедневной американской газете появилось объявление:

«Мы просим Фреда Сильвермана, бывшего капитана американской армии в Германии, находившегося в районе Меркерса в 1945 году, сообщить о себе. Хотелось бы снова встретиться. Фред, сообщи о себе и напиши по следующему адресу…

Они не указали имён, а только улицу, номер дом и этаж. Объявление обошлось в немалую сумму, но счёт оплатило советское посольство в Роландзеке.

— Теперь нам остаётся только ждать, — сказал Николай.

Близилось Рождество. С тяжёлым сердцем он думал о том, что в этом году не сможет посидеть с детьми под рождественской ёлкой, украшенной на немецкий манер, и петь немецкие рождественские гимны, а также пропустит советский праздник с дедушкой Морозом. С грустью он думал и о Яне, с которой за эти полгода только два раза поговорил по телефону, ее письма, приходящие во Франкфурт, звучали радостно, но в них чувствовалась скрытая тоска. Снова и снова он озабоченно спрашивал себя: «Зачем всё это? Мы ведь никогда не найдём Янтарную комнату!»

У старого Вахтера было предчувствие, и оно придавало ему новые силы.

— Она ещё существует! — убежденно говорил. — Ее не уничтожили, просто где-то спрятали. А раз она существует, то есть надежда, что мы обнаружим верный след. Надо всегда говорить о ней, не упускать возможности побуждать людей, держать глаза открытыми и наблюдать, да, мои дорогие, людей, а не органы власти. От государственных учреждений нам нечего ждать. Для них мы только неудобные, раздражающие, дерзкие коммунисты, которым запрещено давать любую информацию, любые документы в архивах, любые записи прошлых лет. Мы одни, совсем одни… и надеяться можем только на случай, на намёк от людей, который укажет нам правильный путь. Поэтому нельзя успокаиваться, нужно кричать на всю страну: «Что вы знаете о Янтарной комнате? Что вы видели в 1945 году или сегодня? Скажите нам! Важна любая информация».

Наступило Рождество. Василиса Ивановна и Вахтеры встретили праздник в своей квартире с украшенной ёлочкой, с жареным гусем, красным вином, печеньем, рождественским кексом и пряниками. Для Яблонской это было первое немецкое Рождество. Ее воспитывали настоящей коммунисткой, в доме ее родителей никогда не отмечали Рождество: комсомольцы смеялись над этим христианским праздником и говорили, что рождение Ленина важнее, чем рождение Христа. Что он принёс? Только беспокойство, религиозные войны, безумную инквизицию и неповторимый капитализм. А Ленин создал государство, новую Россию, страну Советов, совершенно новое общество, скалу социализма в заражённом капитализмом мире.

Теперь Яблонская сидела перед ёлкой, на которой мерцали свечи, слушала по радио немецкие рождественские песни и чувствовала удивительное умиление, которое ощущают все, когда комнату наполняет тишина сочельника. Николай отправил Яне и детям в Пушкин длинное письмо. Для Петра он купил дистанционно управляемый кран, а для Янины — говорящую куклу с закрывающимися глазами. Дойдут ли эти подарки — можно было только надеяться. Посылка из Франкфурта до Ленинграда пройдёт через многие руки.

На второй день Рождества Василиса Ивановна, Николай и Михаил Вахтер вышли из квартиры. Им захотелось сходить в небольшое кафе, где старший официант ещё носил фрак и каждого гостя приветствовал поклоном. В это вечер было холодно, и мокрый снег на улице покрылся коркой льда. Идти надо было очень осторожно, а лучше держась друг за друга и медленно, маленькими шажками.

— Если бы я не чуял еду, — радостно сказал Вахтер, — то остался бы сидеть в тёплом кресле дома. Но я уже чувствую запах! Мои дорогие, возьмёмся за руки… Разве нас можно испугать гололедом? Вспомните зиму в Пушкине! Мы с этим выросли.

Больше он не произнёс ни слова. Откуда то из темноты, не то впереди, не то сбоку, то ли из подъезда, то ли из окна или из-за угла грохнул выстрел. Совершенно случайно Николай в эту секунду поскользнулся, но это спасло ему жизнь. Пуля чиркнула рядом с его головой, врезалась в стену и ушла рикошетом отлетела мимо старого Вахтера.

Старик среагировал мгновенно и правильно. Он упал, а поскольку они держались друг за друга, то остальные тоже упали рядом. Вторая пуля прошла над ними на высоте в половину роста. Если бы они стояли, то она попала бы ому-нибудь в живот.

Некоторое время они лежали на промёрзшей мостовой неподвижно. Потом старый Вахтер поднял голову, осторожно, как волк на охоте, посмотрел по сторонам, встал на колени и положил руки на спины Николая и Василисы.

— Мы на верном пути и в нужном месте, — сказал он по-русски. — Мы рядом с Янтарной комнатой, раз нас хотят убить. — Он встал, прислонился к стене и подождал, пока Яблонская и сын тоже поднимутся. — Какое чудесное Рождество, дорогие мои! Нам дарят Янтарную комнату… осталось лишь забрать ее. И мы найдём ее благодаря терпению, мужеству и с Божьей помощью.

Двадцать ящиков вместе с сельскохозяйственным оборудованием благополучно пересекли на «Лукреции» океан. Греческий капитан сначала взял курс на маленькую, невзрачную гавань Агиаба в Калифорнийском заливе. За этой дырой простиралось болотистая местность с озером, кишащая москитами и паразитами. Для Джо Уильямса не составило труда послать к стоявшей у побережья на якоре «Лукреции» две плоскодонки, забрать двадцать ящиков и доставить их на сушу, заплатив сельскому старосте пять тысяч долларов. Джо прибыл в Мехико уже три недели назад, потом вылетел в Чиуауа и оттуда поехал в Навохоа, где его и застала радиотелеграмма с «Лукреции». Капитан приплыл в Агиабу со второй лодкой и протянул Джо руку. Тот без промедления заплатил ему оставшуюся сумму.

— Вы — джентльмен, мистер, — сказал капитан. — А ведь могли бы сказать: «Отвали! Сгинь, пока не отделал».

— И как бы вы тогда поступили?

— Позвонил бы в ближайший полицейский участок.

— Вот видите, дружище! Поэтому вы и получили свои деньги. — Голос Джо вдруг стал жёстким и холодным. — Даже если бы я вам не заплатил, вы не смогли бы меня выдать. — Он показал на прибрежный песок. — Вы бы лежали там с дырой в теле.

— Я поэтому и сказал, что вы джентльмен. — Капитан спрятал деньги и отдал честь, приложив руку к фуражке. — Всего хорошего, мистер! Надеюсь, что больше никогда вас не увижу.

— Можете на это рассчитывать. Счастливого пути!

— Будьте счастливы со своими ящиками! Кстати, а что там внутри?

— Пойманные солнечные лучи…

— Ага! — Капитан усмехнулся, постучал себя по лбу и отплыл на «Лукрецию». «Одним сумасшедшим американцем больше, — подумал он. — Должно быть, деньги действительно размягчают мозг».

Он пощупал куртку, почувствовал в сумке пачку долларовых купюр и был рад, что ему встретился такой сумасшедший. Джо Уильямс научился тому, что дано не каждому американцу: терпению. Он не спешил, не стремился снова набить карманы после совершённых сделок, не пытался обогнать конкурентов… он в этом не нуждался. Он доставил двадцать ящиков из Агиабы в Сьюдад-Хуарес, на границу со штатом Нью-Мексико, как раз напротив Эль-Пасо. Здесь он арендовал склад, поставил старые ящики туда, запер двери и поехал в Эль-Пасо, чтобы как следует поесть, снять номер в отеле и девочку с длинными чёрными локонами и таким образом тайно отпраздновать свой триумф.