Все из вежливости ахают.

– Треск был такой, что на школьной парковке слышали, – добавляю я.

– Первой мыслью было, – продолжает Бет, качая головой, – как я матери скажу?

Все понимающе кивают.

– Но мне повезло, – ее холодный взгляд заставляет долговязых «могавков» поежиться. – Я была парализована всего шесть недель. На голову надели такое металлическое кольцо со штырями, чтобы шею на месте удерживать. Называется «гало».

Мы с ней снова понимаем друг друга без слов, как в старые добрые времена – до появления тренерши, до прошлого лета.

Я протягиваю руку и слегка касаюсь кончиками пальцев ее волос.

– Врачи сказали, что упади она на сантиметр правее или левее, – говорю я, – то умерла бы.

– Но я не умерла, – подхватывает Бет. – И ничто не смогло помешать мне продолжить тренировки. У меня был клевый фиолетовый гипс. А тренер до сих пор говорит, что лучшего флаера в жизни не видела.

В лучах стадионных прожекторов мы поднимаем Тейси вверх. Ее лицо раскраснелось, как мак, и выражает маниакальную решимость. Ее руки отпускают наши дрожащие плечи, и она взмывает вверх, расставляя ноги, прижимая руки к ушам и взлетая выше, чем я когда-либо видела.

Так высоко, что нас охватывает неконтролируемая дрожь, а руки, сложенные в «колыбельку», трепещут от изумления и страха.

Дрожь пробирает меня до костей, и я чувствую, как моя левая рука слабеет, совсем чуть-чуть. Меня начинает трясти, и лишь благодаря Рири, почувствовавшей мою слабость и бросившей на меня испуганный взгляд, мне удается снова собраться и взять под контроль свою кровь, мышцы и все свое тело.

И я снова становлюсь кремнем и железом ради Тейси, которая, кажется, в воздухе уже несколько минут, а может, часов – лучезарное создание с белыми волосами, взметнувшимися, как крыло. Наконец она падает нам на руки; она в безопасности, и радости ее нет предела.

Несколько часов спустя мы сидим в машине отца Эмили и прихлебываем ежевичный ликер, который стащили из гаража Рири – у ее брата там заначка.

Мы ждем на парковке у тату-салона; его неоновая вывеска навевает ассоциации с чем-то запретным, с хаосом, а ликер почти нестерпимо щиплет наши рты и желудки.

Раньше мы никогда не были на Хабер-Роуд, за исключением того раза, когда отправились с сестрицей Рири в гинекологическую клинику за офлоксацином[27]. Потом она рассказывала, как ее чуть не вырвало, когда ей в глотку сунули огромную ватную палочку, чтобы взять мазок. Но это все равно было лучше, чем то, что совал ей в глотку Тим Мартинсон.

Тогда мы смеялись, хотя на самом деле ничего смешного не было и никому из нас не хотелось оказаться на ее месте в клинике, за тонированными стеклами во всю стену, под жужжащими флуоресцентными лампами, напротив девчонки за стойкой в приемной, тихонько мурлыкающей себе под нос слова последнего клубного хита.

Проходит час, и вот Тейси наконец выходит из салона, приспуская джинсы пониже, чтобы все мы могли увидеть орла – эмблему команды «Саттон-Гроув». Я чуть не лопаюсь от зависти.

Тренер с нами не пошла, хотя мы просили. Но втихаря сунула Тейси сорок баксов на татуировку. Две хрустящие двадцатки, зажатые в дрожащей ладони нашего нового флаера.

Мы в жизни не слышали, чтобы тренеры делали что-то подобное.

Просовывая пальцы под бинт на пояснице Тейси, я трогаю воспаленный контур, и Тейси морщится от боли и удовольствия.

Я, я, я, это должна быть я.

– До меня дошли кое-какие слухи о мисс Колетт Френч, – заявляет Бет. – У меня, знаешь ли, есть связи.

– Бет, – осаживаю ее я. Мне знаком этот тон. Я знаю, так все и начинается.

– Пока у меня на нее ничего нет, – предупреждает она. – Но будь готова.

Как заноза, тихонько проскальзывающая под ноготь. Я чувствую: что-то назревает.

Одно успокаивает: Бет быстро наскучивают ее затеи.

Вскоре, к своей радости, узнаю, что Бет, кажется, нашла, чем заняться. Точнее, кем.

В понедельник утром в коридоре первого этажа у кабинетов английского появляется стол.

Плакат бьет по глазам красным; колышется флаг с эмблемой.

Ступи на дорогу чести.

Армейским рекрутерам нужна наша свежая, здоровая подростковая кровь.

– Да кому нужен этот чирлидинг? – бросает Бет. – Я записываюсь.

Они и в прошлом году приходили. Всегда присылают самых широкоплечих и голубоглазых, с крепкими, как дубовые стволы, руками и звучными голосами, слышными в самом конце коридора.

Но на этот год прислали сержанта Уилла – совсем другого поля ягоду. С квадратной челюстью и гладкой прической, разделенной четким пробором, он красив, но не той красотой, к которой мы привыкли. Это взрослый мужчина – мужчина из реальной жизни.

При взгляде на сержанта у нас дрожат коленки. Жесткость и мягкость, гранитный профиль и нежные губы, лучистые морщинки вокруг глаз – глаз, которые, кажется, видят то, чего не видим мы, щурясь под светом флуоресцентных ламп. Он словно замечает то, что ускользает от нашего внимания, и это заставляет его глубоко задуматься.

Он старше тех, кого мы привыкли видеть – ему, наверное, года тридцать два. И он мужественней всех, кого мы знаем, всех, кого когда-либо знали.

Перед тренировкой или в обеденный перерыв девчонки крутятся рядом и листают брошюры. «Расправьте крылья», – призывают те.

Рири недавно рассталась с католиком Патриком и так и вьется у стола, склоняется над ним, прижимая руки к бокам так, чтобы между грудями появилась ложбинка. Она проводит стопой по лодыжке другой ноги – говорит, мужчинам это нравится.

– А по мне так им нравится, когда я задираю юбку выше головы, – замечает Бет. Мы сидим на полу у ее шкафчика. – Попробуй как-нибудь.

– Может, тебе пора попробовать что-нибудь новенькое? – зевает Рири, не сводя с сержанта Уилла горящего взора. – Это сработало с учителем физкультуры в восьмом классе, но не факт, что подействует на универсального солдата.

Тут-то все и начинается. Бет встает, словно поднимая брошенную перчатку, и спрашивает у Рири, не хочет ли она поспорить, кто кого.

По лицу Рири я вижу, что она совсем не хочет, но вызов брошен. Это как в вестерне; над «Саттон-Гроув» взошло полуденное солнце. Звезда шерифа позвякивает у Бет на груди.

А по мне так пусть лучше она сцепится с пустышкой Рири, чем с тренершей.

Обычно Бет ни перед кем не расстилается, но если это случается, она становится звездой, новостью номер один. Так было с Беном Траммелом или в тот раз, когда все видели их с Майком Ласаллем в зарослях остролиста после матча. Черное дерево и слоновая кость. Колючие листья, приставшие к рукавам его спортивной куртки; покрасневшая шея.

Об этом говорили все, кому не лень, но лишь я одна видела ее после. Ее лицо искажала боль, словно она не понимала, зачем это сделала; в глазах была паника, как будто ее пронзило стрелой.

Мы продолжали закидывать удочки – по крайней мере, я. Тренер, а где вы живете? Нам бы так хотелось познакомиться с малышкой Кейтлин.

Тренер, покажите, покажите! Впустите нас.

Мы и не думали, что она согласится. Пять недель пытались ее умаслить. Я мечтала об этом, проезжая мимо ее дома, как влюбленный мальчишка.

В следующую субботу матч был на нашем поле, и Тейси исполнила «баскет-тосс» так, будто делала его всю жизнь. А еще добавила той-тач, и мы сделали «висячую пирамиду». Эмили и Тейси качались на руках Рири, как на качелях; толпа вконец обезумела.

Какое чувство легкости нам это внушало! На парковке после выступления мы чувствовали себя так хорошо, словно нам под силу было уничтожить вторгнувшуюся армию противника, дойти до региональных соревнований, до уровня штата.

Бет зажала между пальцев тоненькую бутылочку пряного рома, которую раздобыла у какого-то парня из «Норсменов». Парень хочет праздновать с нами и обещает, что в квартире у его дяди на Фар-Ридж будет очень весело.