- Пойдём к игумену! - сказал он брату, прерывая поток излияний Варфоломея, и брат смолк, встал, вытянувшись, прижимая к груди малахай.
Он уже - готов, он и в лес бы сейчас пошёл, не вздохнув и не вздрогнув, с братом, хоть ему - и вдомёк, что надо запастись дорожной справой, сухарями, кое-какой снастью, взять с собой топоры, сменную пару лаптей, кожаные поршни, посудинку...
На дворе уже - темно. Сторож бил в било, отмечая часы. С крыльца, соступив на непротаявшую землю, они окунулись в холод и тишину, в сырь весны. Небо уже - в звёздах. Ветви деревьев тянулись ввысь и в стороны. Они шли друг за другом. Похрустывала земля. Они обоняли запах свежести, воспринимаемый ими как призыв. Разговор с игуменом предстоял долгий и трудный, и надо успеть довершить его до ночной службы...
В келье игумена полутемно. Пока келейник возжигал свечи в медном кованом стоянце, братья молчали, а игумен соображал и почти догадался, о чём пойдёт разговор. Хотьковская обитель - бедна. Разорённые и только-только устраивавшиеся ростовчане почти не давали ей дохода. Скуднота наличествовала во всём. Порой недоставало воска и ладана, недоставало масла для лампад, справы и утвари. Даже в снедном обилии ощущалась постоянная недостача. Иноки в большинстве своём были к тому же убогими старцами, а трудников на обработку огородов монастыря всегда не хватало. Из-за покосов и рыбных ловлей творились непрестанные споры с владельцами окрестных земель. Хотьковского игумена порой охватывало такое безразличие усталости, что ему становилось страшно за себя.
И этот день болела спина. На литургии дважды пристигало головокружение. А теперь добивал его своим решением этот сын покойного боярина Кирилла, и разговор пошёл не так и почти не о том, чего ждал и побаивался Стефан. Игумен сидел с обострившимися морщинами лица и внимал братьям. Да он и не верил, что выученик Григорьевского затвора Стефан останется тут, в Хотьковской обители навсегда. Но уходить в лес?! Не в Переяславль, не во Владимир, не в Москву? Не к славе, не к почестям?! Новая Фиваида? Тут, у них, в засыпанных снегом до полугода чащобах? Возможно ли такое? А если возможно, то, может... Он с надеждой взглянул в лицо Стефана.
- Да, конечно, когда возможно священника, дабы служить литургию, пришлю! Да вот, хотя отец Митрофан, живущий ныне на покое невдали от обители... Он и возможет...
Да, конечно, с аввой Митрофаном он, игумен, поговорит. Старик смотрел без улыбки, ищущим взором, на двоих мужей, дерзнувших на Великое. Спросил:
- Не разучитесь говорить тамо, в лесе?
Проводив братьев, вздохнул и долго молился. То, что затеяли Стефан с братом, вызывало его уважение: вослед древним старцам земли египетской! Эко! А может, и станет Стефан со временем русским Антонием? Ну, хоть Феодосием Печёрским? Пошли ему, Господи!
Нет, он не стал ни воспрещать, ни удерживать, чего ожидал Стефан. И теперь братья уже собирали дорожную справу, дабы с зарёй выступить в путь. Пошли им, Господи!
Глава 2
- А ты способен молчать год, два, три? Или говорить только с Господом?
Стефан шагал широко, перескакивая через лесины, и Варфоломей, отвечая ему и задумываясь, то и дело спотыкался, с трудом удерживая равновесие и ускоряя шаг, чтобы догнать брата и не пропустить ни слова из того, что он говорил.
- Мы ведь будем вместе! - сказал Варфоломей.
- Я не о том говорю! - перебил его Стефан. - Греческие монахи, возлюбившие исихию, умолкали на годы, творя умную молитву, погружая себя в Покой! В Безмолвие! Ты - способен на такое?
"Способен ли я?" - думал Варфоломей, перепрыгивая через лесину.
Он не знал и не умел ответить, а потому молчал, прикидывая в душе, что бы он стал делать, оставшись в лесу в одиночестве? Главное - молиться непрестанно, в этом - спасение! А губы уже произносили священные слова. Он едва не пропустил следующего словоизвержения Стефана относительно современных греческих ревнителей православия. Не верилось даже, что эти люди живут в наши дни! Как-то там? Жара, солнце, акриды. Как же их всё-таки едят?
Лес веял холодом, под ёлками лежал снег, земля ещё не протаяла, и спать на ней нельзя, пока не разведёшь костёр, не прогреешь землю, и тогда, сдвинув тлеющий валежник, только и ложись на пепел пожоги! А там, наверно, старцы зарывались в песок? Ночью-то всё одно и у них не жарко!
- Ежели хочешь стать монахом во всей премудрости, то сперва чти "Духовные беседы" Макария Египетского! - сказал Стефан. - А также Евагрия, которого осуждали за любовь к Оригену; также "Слово подвижническое" Диадоха Фотикийского, Дорофея, а паче всего - Иоанна Лествичника и Максима Исповедника, эти тебе дадут боле всего! Фалассия не забудь, Исаака Сирина, Исихия Синайского... Говорил я тебе, лапти обуй! В поршнях ноги побьёшь! Какой дурень в лес в мягкой обутке прёт!
- Да у меня...
Варфоломей едва не зашипел, хватив ногой сук.
- Да у меня и лапти с собой взяты, дак... ты остановись хотя!
- Фёдора Едесского надо знать, "Сто душеполезных глав" Симеона Нового Богослова, - продолжал перечислять Стефан, останавливаясь и глядя на переобувающегося брата. - А вот кого у нас не достать, так это Никифора, да Григория Синаита. Оба сии - живы. И ещё Григория Паламу.
По лицу Стефана тенью прошло сожаление о невозможности досягнуть туда, в столицу православия, поучаствовать в тамошних спорах, встретиться с Григорием Синаитом или Паламой. Он вздохнул, глядя, как брат затягивал оборы лаптей.
- Сам плёл? - спросил Стефан.
- Сам! - ответил Варфоломей, расцветая улыбкой, когда Стефан прибавил:
- Добрые лапти! Таки ещё только покойный Тюха плёл! Помнишь его?
- Дак я у Тюхи и учился! - сказал Варфоломей, зарозовев и поднимаясь на ноги.
- То-то! - сказал Стефан, добавив. - Ну, пошли! Когда молишь Господа, надобно собрать ум в сердце и отрешить от себя всё земное. Не то, как у той бабы, что посадила пирог в печь и стала на молитву. Да и молвит вместо "у порога твоего" - "у пирога твоего". Если, моля Господа, ни о чём боле не мыслишь, тогда сердце разогревается, и возможно узреть Фаворский Свет!
- А ты того достигал? - спросил младший, догоняя брата и идя с ним плечо в плечо.
- Я всего достигал! Токмо одного не возмог достичь - Бесстрастия! Не умел себя побороть... И не ведаю нынче, к хорошу - то али к худу...
Они шли по лесу, два мужика в лаптях, долгой сряде, с мешками за спиной. У каждого за поясом - топор в кожаном чехле, на поясе нож и берестяной кошель, где укрыты точильный брус, трут, кремень и кресало. Шли, изредка переговариваясь о Божественном. Тропа, по которой шли давеча, окончилась. Они шли, ещё не решив куда. За кустами журчала река. Лес молчал, над елями яснело. Облака, в розовом окрасе, побежали по небосводу. Вот-вот встанет столб солнечных лучей над лесом, и тогда наступит рассвет.
Кое-где в траве лезли первые подснежники. Стволы осин зеленели, и берёзки зарозовели. Вот кто-то, ломая кусты, метнулся в стороне и исчез, замолк в ельнике.
- Далеко-то от жила забираться не след! - сказал старший, сплёвывая. - По первости хоша досягнуть куда, да и иерей надобен, сам ить литургию вести не станешь.
- А ты? - спросил младший.
- Я - не рукоположен! - ответил Стефан.
Скоро показалась река.
- Гляди! Ежели тут! Рыбаки будут приставать, ушицу варить!
- То и плохо! - сказал Варфоломей.
Стефан глянул искоса на лицо брата и промолчал.
Развели костёр. И когда костёр разгорелся, вокруг уже стояла ночь, и только река светлела в берегах. Поели хлеба, взяв по сушёной рыбине. Запили травяным отваром из медного котелка, что несли с собой, черпая по очереди отвар деревянными ложками. После встали на молитву. Молились вполголоса. Уже когда, сдвинув костёр, укладывались спать, к ним подошёл, произнеся: "Мир вам!" - старец, как оказалось - рыбак. Пожаловался, что давеча были какие-то, опружили верши, порвали тетиву. "И рыбу-то, почитай не всю, раскидали по сторонам! - покачал головой. - Озорной нонече стал народ! Иных и не поймёшь: разбойники али мирские люди?"
