Смолкнув на полуслове, мастер мазками доканчивал фигуру святого воина. Подмастерья вперились глазами в икону, позабыв об ином. У них на глазах творилось чудо.

Никто не заметил и не услышал скрипа саней на улице, и, только когда открылась дверь, впустив в облаке пара череду клириков, стало ясно, что пожаловал важный гость. Феофан не ждал уже никого из великих и потому растерялся, поняв, что к нему пожаловал митрополит Пимен.

Владыка был чёрен и полноват, он бегал глазками, а улыбаясь или говоря что-либо, морщил нос, вздёргивая верхней губой. Готовых работ почти не было. Пимен смотрел, кивал, выслушивал объяснения мастера, так и не дав понять, по нраву ли ему то, что он видит. Запоздав, в покой вступил Фёдор Симоновский. Начался разговор с воздыханиями и жалобами на церковную скудоту. Получалось, что с росписью храмов надо подождать, и Киприан был не прав, столь рано вызвав мастера из Великого Новгорода. Доколе, мол, град Московский не будет отстроен вновь, невподъём затевать художество.

Феофан слушал, наливаясь гневом и каменея лицом, что у него происходило всегда, когда мастер впадал в бешенство. Захотелось бросить всё и выехать из Москвы.

Впрочем, повздыхав, посуетясь, посовавшись во все углы хоромины, покивав на объяснения Фёдора, высказанные вполголоса, "Великий князь знает?" - только и услышал Феофан вопрос Пимена, которого, понял он, не интересовала ни живопись, ни мастерство, ни талант, ни даже известность мастера, а лишь сложные отношения московской боярской господы. И то, что великий князь всё ещё не принял грека, имело для Пимена, как кажется, большее значение, чем всё увиденное им. На уходе Пимен приказал оставить всё как есть, не лишая художника монастырской руги.

Таковы были дела изографа, когда епископ Дионисий, вернувшийся из Царьграда, появился на Москве.

Дионисий приветствовал Феофана как старого знакомца и перезвал к себе в Нижний Новгород - поновлять обгоревшие росписи в Спасе.

На отъезд мастера набежало много новых знакомцев. Пили отвальную, просили не забывать.

Епифаний попросил:

- Отче! Ежели будет у тебя мал час, напиши мне Софию Цареградскую! Со всеми переходами и с бронзовым Юстинианом на коне!

Феофан улыбнулся:

- Всего изобразить не можно, но очерк храма я тебе напишу.

(Этот рисунок, созданный на глазах, долго хранился потом, неоднократно списываемый московскими изографами.)

Вот о чём, о какой потере для московского художества толковали иноки в Симоновом монастыре в день прихода туда игумена Сергия, так в этот раз и не встретившегося с греческим изографом. А Андрейка Рублёв познакомился с Феофаном много позже, когда тот вернулся на Москву.

Глава 8

Новую ссору с Олегом Рязанским затеял Дмитрий сразу после Тохтамышева нашествия.

Избавившись от Киприана и не обретя помощника в Пимене, великий князь тонул в суедневных делах.

Татары требовали увеличения дани, и надо было соглашаться на дань, чтобы избегнуть нового набега. Мелкие князья, почувствовав ослабу, тянули поврозь. Не хватало леса, хлеба, лопоти, серебра. И он, Дмитрий, был в ответе за всю землю, весь язык русский, а выгнав митрополита, и за духовное окормление русичей, в чём ему права были вручены Господом, во что Дмитрий верил. О том и покойный батька Олексей говорил ему не единожды!

При этом большое путалось с малым, хворали малыши, недомогала простуженная в бегах Евдокия. Фряги мешали сурожской торговле. Соли и той не было вдоволь, и в оттепель под Рождество пропало неисчислимое количество пудов мороженой рыбы. А бояре ссорились друг с другом, хоть и дружно отстраивали Москву. "На своё хватает серебра! - думал князь, тут же и окорачивая себя. - Пусть строят! Будет что защищать!" Это князь понимал. И всё же от бухарских ковров и от изразцовых печей, как и от белой посуды из Чина, ныне приходилось отказываться. И всё это было сполгоря, суета сует, лишь бы не потерять главного: великого Владимирского княжества, ставшего Московским!

Власть определяет всё: зажиток, силу княжества, независимость русской церкви от натиска латинов. И бытиё русского языка, как верил Дмитрий, зависело от того, сохранит ли он власть в Русской земле. Потому и на Олега Рязанского посылал рати! Тем оправдывал себя, чувствуя, что с Олегом зарвался и был не прав, хоть и толкали его на эту прю Акинфычи!

Вечерами, когда стихала работа топоров, проходил в изложню, в покои жены.

- Полежи со мной, донюшка, - попросила Евдокия, - только не трогай меня!

И князь, понимая, что и в болезни жены виноват, как и в разгроме княжества, прятал лицо в её распущенных на ночь волосах, а она гладила его по волосам, перебирала вихры и шептала:

- Ничего, ладо мой! Переживём, выстанем!

А тут, мало тех бед, приходилось, по зову хана, старшего сына отсылать в Орду.

По всему дому суета, волочат сундуки и укладки. В Орде без подарков делать нечего! Дмитрий наставляет старшего сына, одиннадцатилетнего Василия:

- В татарском седле сидишь, откидывайся больше назад, так легше! И не робей! Я в твои годы уже рати водил!

Дмитрий гневался, что всё ещё нет игумена Сергия, который давеча, передавали, явился с Маковца. Сидит в Симонове, в хлебне, поди! Будучи зван к великому князю, беседует с хлебопёком! Впрочем, на Сергия обижаться не следовало - святой муж!

- Игумен Сергий будет сейчас! - подсказал сын. - Я проезжал, а он уже выходил из монастыря!

- Пеш ходит...

- Кажется, явился! Суета внизу.

Василий вприпрыжку убежал встречать маковецкого игумена, а Дмитрий осенил себя крестным знамением, заранее каясь в проявленной слабости и нынешних мрачных мыслях, ибо уныние, также как и гордыня, грех, непристойный христианину.

- Отче! - попросил он, глядя на икону в мерцающем жемчужном окладе. - Прости и укрепи! Что бы я делал и без тебя тоже, святой муж среди соблазнов и страстей света сего? Без тебя с Фёдором! - поправил себя князь, понимая, что Пимен не может заменить Алексия на престоле духовного владыки Руси.

Сейчас будет, в присутствии духовных, прочтена душевая грамота, по которой Василию оставляется, на старейший путь, великое княжение, треть Москвы, град Коломенский, сёла, угодья, стада и прочее. Благословить сына - и в путь! Тверские князья уже давно устремились в Орду, ярославцы, ростовчане и суздальцы давно уже там!

Глава 9

В мае, да и в июне, было ни до чего. В разорённом войной княжестве следовало вспахать и засеять всю пашню, заново срубить порушенные избы, добыть скот. И Дмитрий мотался по волостям, сутками не слезая с седла.

Хозяином Дмитрий был хорошим. И когда уже стало ясно, что главное, на чём стоит земля, - хлеб - нынче спасено, стало можно вздохнуть, перевести дух и принять по давно обещанной просьбе нижегородского архиепископа Дионисия со своим духовником, игуменом Фёдором Симоновским ради дел, от которых, как предупредил Фёдор, будет зависеть судьба Русской земли.

Сергия не было в этот раз на совещании церковных иерархов, пришедших к князю с одним требованием: сместить с митрополичьего престола Пимена и заменить его архиепископом Дионисием, оказавшим после своего возвращения из Константинополя рачение о церковных делах. Сергия не было, но за всем, что говорилось и как говорилось тут, стоял он, вдохновляя речи Фёдора Симоновского, ободряя иных, колеблющихся, освящая своим авторитетом личность Дионисия, столь долго бывшего главой Суздальско-Нижегородского княжества, что и помыслить о нём иначе князь Дмитрий, без понуды Сергия, не смог бы. Но Сергий прислал грамоту, и духовная власть его, облечённая в плоть этого куска пергамента, дошла до князя.