Алексий прошёл, слегка согбенный, легчающий, но ещё крепкий умом духовный водитель страны. Он не делал замечаний и смотрел отстранённо, оценивая этот свой труд глазами ещё не рождённых поколений... Он устал. И кто-то из писцов, задумав спросить о какой-то надобности Алексия, подняв взор и узрев обращённые вдаль отуманенные глаза владыки, вздрогнул и, опустив глаза, начал тщательнее расставлять буковки полуустава.
Алексий отворил следующую дверь. Тут узорят рукописи, пахнет клеем и разведённой на яйце краской. И народ здесь - иной, более буйный и нравный. Изограф, к которому подошёл Алексий, сейчас, намазав клеем кусочек золота, прижал его и держал, разглаживая и полируя рыбьим зубом, потом, посматривая искоса на владыку, стал венчиком очищать лишние закраинки, сметая золотую пыль в кипарисовый ящичек. Отложив лист, залюбовался своей работой. В человечках со священными реликвиями в руках, в выписных "горках", в розово-палевых, сиреневых, белых и голубых дворцах творится жизнь, очищенная от земного праха, вознесённая и заключённая в цветное сияние; художество, указующее на то, чему следует быть. И даже палачи, усекающие голову святому мужу, здесь - нестрашны, неужасны, ибо они - лишь намёк на испытанные святыми мучения, они словно тоже исполняют благостный танец и вот-вот обратятся к Господу, между тем как страстотерпца уже ждёт потустороннее вознаграждение, хоры праведников, жаждущих заключить его в свои ряды...
Алексий посмотрел. Тут не хватало парения Духа, Горнего торжества! Он ощутил надобность в ином изографе, может ещё не рождённом, не ведая ещё об отроке Андрее Рублёве, не познакомившись ни с греческим мастером Феофаном, который только ещё собирался на Русь... Но мука ожидания чуда уже подступила и просилась явить себя миру, чтобы утвердить торжество Духа над плотью!
Алексий прошёл дальше. Он открыл вторую дверцу и втиснулся в узкий проход с крутой полутёмной лестницей, ведущей наверх. По ней ходил только он да ещё избранные им немногие клирики: Аввакум, Леонтий, Прохор, Спасский архимандрит. Но сейчас ему нужен только Леонтий, ибо Алексий ожидал в гости Сергия, его ежегодного, всегда в эту пору, пришествия на Москву. И, по слухам, Сергий уже - в Симонове, у Фёдора.
Глава 10
Сергий был там. Проделав нынче путь из обители Святой Троицы за два дня, он сидел в келье племянника и радовался. Стучали топоры, монахи-плотники что-то продолжали строить, довершать. Фёдор хвалился изографами, переписчиками книг. Сказал, что изучает греческий, чтобы не только читать, но и говорить на нём. Развернулся, хозяином стал! И Сергий понимал теперь, что Фёдор был прав, не захотев остаться с ним. Появилась деловая властность взора! Не подавлял ли он Фёдора? Может, слишком любил и тем мешал ему расправить крылья! В небольшой срок, протёкший от начала игуменства, он стал из ученика соратником.
Скольких он уже воспитал, устроителей общежительных киновий, у себя в обители! Сильвестр, о котором недавно дошли вести, поставил монастырь на реке Обноре, за Волгой. Андроника он предложил Алексию и не ошибся в выборе. Авраамий-молчальник, который жил у него с первых лет, ушёл в леса, за Галич, и там основывал уже не первый монастырь. Дмитрий сейчас - в Вологде и тоже основал монастырь. Месяц назад у него гостил Стефан, выученик Григорьевского затвора, этот собирался на Печору, к зырянам, хочет проповедовать там слово Божье. На расставании они беседовали всю ночь, и Стефан был полон сил, веры и воли к замыслу. Недавно дошла благая весть от Романа, оставленного игуменствовать в монастыре на Киржаче. Успешно справлялся с делом и Афанасий. Нелады были у Стефана Махрищенского. Гонимый местным володетелем, он покинул обитель и уже основал монастырь на реке Сухоне, в вологодских пределах. Ныне князь зовёт его назад. Об этом Сергий и хотел поговорить с Алексием.
Посланцы владыки не заставили себя долго ждать. Сергий, облобызав, распростился с Фёдором, которого и до сего дня ощущал, по сладкому стеснению в сердце, словно своим сыном, и вскоре последовал за посланным к башням Кремника.
Сергий осенил горожан крестным знамением. Посторонился, прижмурясь, когда мимо с гигиканьем и свистом, взметая снежную пыль, пронеслись богато разубранные сани. Его посох, торба, грубый вотол и лапти не дали возможности угадать издалека, кто шёл. Но вот те сани, развернувшись, уже мчались ему вслед, осадили в опор, и хмельной красавец в распахнутой бобровой шубе, забежав и сорвав шапку с головы, рухнул перед ним в снег:
- Прости, батюшко! Хмелен! Не признал! - и склонил голову, а Сергий благословил его, прикусив губу, чтобы не улыбнуться.
Алексий ждал Сергия, и Сергий уведал, что дело тут - не в Стефане Махрищенском, а в усталости митрополита и в одиночестве, охватившем его после измены патриарха Филофея.
О Стефане разговор был короток. Сергий повестил о дошедшем до него желании великого князя вернуть Стефана на Махрище.
- Это - и моё желание! - сказал Алексий.
- Владыке должно быть известно, почему Стефан покинул обитель. Бояра, владельцы земли, сотворялись ссоры, пакости монастырю...
Алексий не дал договорить Сергию:
- С владельцами земель я уже говорил, и великий князь согласен дать им отступное, но просил, чтобы Стефан вернулся назад!
Сергий кивнул головой. Знал, что по его слову Стефан вернётся домой. Он ожидал иных вопросов или жалобы о патриархии, но Алексий медлил, и Сергий уведал почему. Дело было в нём, в Сергии, в том, что он пережил недавно, и что отразилось в его облике.
Глава 11
Алексий угадал, да и трудно было не заметить этого. У Сергия нынче были необычные глаза. Взгляд стал таким, как в прежние годы. ("Отче! Почему у тебя юные глаза?!" - хотелось спросить Алексию.) Алексий, однако, спросил осторожнее: не совершилось ли чего в киновии или с игуменом?
Сергий оказался нынче невнимателен и чуть не признался Алексию в том, что ему было видение Света.
Он стоял на ночном правиле, одержимый скорбью, и уже в полудрёме услышал, как его дважды окликнули: "Сергий!" Отодвинув окошко, он увидел, что всё вокруг залито Светом.
- Смотри! - продолжил голос. - Всё это - твои иноки!
Сергий как был, без шапки и зипуна, выбежал на мороз.
Сияние покрывало каждую хвоинку пламенем. Лес был словно в сверкающем серебре, и в этом Сиянии кружилось множество птиц, переливающихся разными цветами, кто с длинными хвостами, кто с хохолками из золотых, увенчанных яхонтами тычинок, иные с рубиновыми клювами или красными лапками. Птицы сидели на деревьях и ограде, порхали в воздухе. Являлись всё новые из-за ограды монастыря. Птицы кружились, и ему стало понятно, что этот хоровод - его ученики, настоящие и грядущие подвижники, устроители обителей, и что его молитва услышана и ему дано утешение от Господа таким знамением.
- Симон! - закричал он, желая иметь свидетеля, подбежал, увязая в снегу, к соседней келье, постучал и позвал. Но старик Симон по дряхлости долго копошился, не отворял, а птицы всё реяли со щебетом у него над головой!
Но вот Свет стал меркнуть, и вылезший, наконец, на крыльцо Симон увидел только отблеск, цветные трепещущие полосы, исчезающие во тьме, и не понял бы ничего, если бы Сергий не рассказал ему о своём видении.
А теперь он сидел перед Алексием, полный радости, и не ведал, рассказывать ли. Едва не сорвалось: рассказать всё и Алексию. Но что-то замкнуло уста. Видение было ему одному, даже Симон не увидел птиц, знаменующих умножившихся учеников и продолжателей его дела. И нелепо было рассказывать о том даже Алексию. Или же он, Сергий, не верит знамению? Он смотрел сияющим взором на Алексия, кивал головой и молчал. Только повторил, что вернёт Стефана...
