- Из утра поведу вас ко князю! Не послушает Борис - будем затворять храмы!

Глава 24

Князь Борис о московском посольстве узнал, когда уже московиты вступили на княжеский двор и ближний боярин позвал его встретить гостей. Борис, почувствовав недоброе, вышел на глядень. Внизу по двору шествовала, направляясь к княжескому терему, череда клириков, среди которых Борис увидел игумена Дионисия и незнакомых ему иерархов.

- Отколе?

- Из Москвы, от владыки Алексия посыл! - ответил боярин.

- Как пустили?! - выдохнул Борис.

- А как могли не пустить? - сказал, пожав плечами, боярин. - Они идут от Печёрского монастыря, ну а кто же из ратных наших игумена Дениса, да и с архимандритом московским, владыкой посланным, в город не пустит! И я не прикажу, и ты не прикажешь, княже!

- Почто они?!

- Мыслю, к суду с братом тебя созовут! - заключил Степан Михалыч, вздыхая. - Выдь, княже! Неподобно тово, духовных лиц от крыльца отгонять!

Борис обозрел нахмуренное лицо боярина, понял, что встречи не избежать и пошёл вниз по лестнице. Со сторон выбегали холопы, слуги, челядь, выскочил ключник, духовник Бориса скатился с лестницы.

Борису стало только стать в сенях и, целуя в ответ подставленные ему руки, принимать благословения московитов, которых тут же и наименовывали ему:

- Архимандрит Павел! Игумен Герасим! Игумен Сергий!

Это были главы посольства, а за ними следовали ещё попы, дьякона, служки, печёрские иноки и монастырские слуги в мирском платье.

Дионисий глянул на него с сожалением и сказал, благословляя Бориса:

- Внемли, княже!

Началась суета знакомств, усаживаний, добывания приборов, тарелок, мисок, вилок и ножей, дорогих рыбных блюд для монашествующей братии.

Архимандрит Павел сказал несколько слов о горестном времени, о засухе, о голоде, о моровой беде, которыми - казнимы христиане за грехи гордыни, ссор, свар, себялюбия и неисполнения Завета Христа о братней Любви. Борис слушал, темнея и жесточая лицом. Но повели он сейчас кметям вышвырнуть отсюда эту рясоносную свору - и ни у кого из дружинников не поднимется на сиё рука, и он, князь, останется, опозорен навеки. Приходилось терпеть!

Игумен Сергий, сначала почти незамеченный Борисом, вступил в разговор, высказав, то, ради чего московиты и прибыли сюда:

- Ты, князь, должен уступить брату своему старейшему!

Борис вперил в него взор, хотел усмехнуться, но усмешки не получилось.

- О княженьях решает хан! - почти выкрикнул он в лицо невеже-игумену.

- Суд над князем на Руси должен вершить глава духовный! - возразил московский посланец.

И князю почудилось, что они - только двое за столом, он и этот монах, про которого - вспомнил теперь! - ему уже не раз говорили, именуя его чуть ли не московским чудотворцем.

- Дмитрий сам оставил город! - выкрикнул он.

Архимандрит Павел снова вмешался в разговор и затеял речь с укоризнами от Писания, что Борис отверг, теряя власть над собой:

- Не отдам города!

- Паки помысли, сыне! - сказал, поднимаясь с кресла, архимандрит Павел. - Ныне ты - гневен и не можешь собой владеть, но помысли путём! Прощай!

Он двинулся к выходу, не благословив князя, и все последовали за ним. Сергий с порога обернулся к Борису, ждал, что тот опомнится и остановит духовных. Но Борис отмотнул головой.

Дионисий во время встречи молчал. Он колебался, и, не будь Сергия, всё дальнейшее не состоялось бы. Но Сергий был здесь.

Борис долго пил квас, приходя в себя, потом, помыслив, что посланцы митрополита уже уехали, велел оседлать коня и отправился проверять, как идёт отсыпка валов города.

Возвращаясь от городских ворот, он сначала ничего не понял, завидев толпу прихожан и гроб на паперти Спасского собора. Подъехал поближе. Бабы плакали. На дверях храма висел замок, замыкающий кованую полосу железа, продетую в скобу и перекрывшую путь внутрь.

Батюшка, разводя руками, приблизился к князю и, глядя в закипающие гневом глаза, пояснил, что церкви закрывают по воле митрополита Алексия московские посланцы: архимандрит Павел, Герасим и Сергий с игуменом Дионисием, и до разрешения владыки не велено ни крестить, ни венчать, ни петь часы, ни служить, ни отпевать мёртвых.

Борис, огрев плетью коня, помчался к церкви в слободе и уже издали увидел толпу народа и московских посланцев, замыкающих входы в храм. Подскакав, князь вырвал из ножен саблю. Толпа шарахнулась по сторонам. Старуха с воплем кинулась впереймы, не давая Борису достичь московского архимандрита, который глянул и сказал:

- Отойди, князь! То - воля Алексиева!

Ужас толпы и вспятившей собственной дружины отрезвил князя. Понял, что ни приказать, ни велеть тут ничего нельзя. Положим, его послушают дружинники, взломают двери храмов, а дальше? Кто из попов посмеет служить, нарушая запрет митрополита? А люди мрут, и скоро гробы переполнят город.

Игумен Сергий приблизился к князю. Кругом шептали, вскрикивали: "Сергий! Сергий! Сам!" - падали на колени, просили благословения. Трое княжьих дружинников спрыгнули с сёдел и подошли, склонившись, под благословение московита. Князь, на которого уже не обращали внимания, высился, сидя на коне, оставленный всеми, и не знал, что делать.

Сергия, оказывается, знали, и знали лучше, чем князь Борис. Слышали о Сергии и теперь толпой устремились следом: прикоснуться, получить осеняющий знак руки. Переговаривались друг с другом, толкуя, что теперь-то, с явлением радонежского подвижника, утихнет и мор!

Борис подумал устремиться за Сергием, но упрямство превозмогло. Только на третий день князь с ближней дружиной поехал в Печорский монастырь, где остановились московиты.

Игумен Дионисий встретил его во дворе обители, дождался, когда князь слезет с седла и сказал:

- Княже, духовная власть - от Господа! Смиренья не имеши! - помолчал, обозрел Бориса и сказал. - Повинись, да не потеряешь удела своего!

Тут только Борис взял в толк, что и Нижегородский и Городецкий уделы отошли под духовную власть митрополита Алексия и ему приходится теперь воевать не только с братом и Москвой, но и с церковью.

Его долго отчитывали и стыдили, в основном московский архимандрит. Игумен Сергий молчал, но от его молчания князю становилось неловко. Он мрачнел, низил взор, обещал собрать думу.

Дума была собрана. Бояре сказали: "Не устоять!" Обезлюженный чумой город не мог сопротивляться всей земле. В конце концов, Борису предлагали всего лишь вернуться в свой удел и подписать отказную грамоту, по которой владимирский стол становился вотчиной Москвы. Силу этой грамоты Борис, приученный к скорым ордынским переворотам, не почувствовал. Один хан дал, другой заберёт назад! А Нижний, в очередь после Дмитрия, согласно лествичному праву, всё равно перейдёт к нему.

Храмы продолжали оставаться закрытыми, и потому посольство во главе с думным боярином Василием Олексичем отправилось на Москву в тот же день. Борис, всё ещё не отрекаясь от Нижнего Новгорода, просил владыку Алексия урядить его с братом.

Посол Бориса, избегнув засады, устроенной Василием Кирдяпой (старавшимся сорвать переговоры с Москвой, которые, в случае успеха, лишали его прав на великое Владимирское княжение), прибыл на Москву во время пожара города. Малолетний князь принимал посла на Воробьёвых горах, и Василий Олексич приободрился, пока его не принял митрополит Алексий.

Тут только, глядя в глаза под монашеским клобуком с воскрылиями, на руки старца с владычным золотым перстнем на одной руке, слушая этот голос, Василий Олексич понял, что перед ним власть Москвы, а то, что было перед этим, только её украса, и что на престоле мог быть посажен и младенец, дела это не переменило бы. Пока этот старец - жив и здесь, московская дума будет в кулаке и великий владимирский стол не выйдет из-под власти московских государей.