Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Лисовин набросил лямку своей котомки на шею, покрепче уперся спиной в стену, затем поднял ногу и принялся нащупывать подошвой сапога опору понадежнее на противоположной стенке шахты. В центре этой неровной окружности его тактика не принесла бы успеха, поскольку от стены до стены было слишком широко, а Лисовин ростом был вовсе не из великанов. Упершись, друид подтянул вверх другую ногу и превратился в подобие живого мостика между стенами шахты. Он осторожно передвинул руки и ноги, убедился, что может осторожно подниматься таким необычным способом, пусть и с трудом, и, обернувшись, свистнул Гвинпину. Кукле ничего не оставалось делать, как вскарабкаться друиду прямо на живот. Гвинпин неуклюже залез в мешок и улегся у бородача на груди, стоически глядя вверх. Бородач мысленно вознес молитву всем известным ему духам, включая и тех, кто не вызывал у него особого доверия, и медленно стал подниматься, что есть силы упираясь руками и ногами в камни.

Видимо, кое-кто из этих духов не водил дружбы ни с друидами, ни с бородачами, а, может быть, и с самим Лисовином, потому что дважды оба приятеля срывались со стен и шлепались наземь. Причем вторично – уже с немалой высоты, и Лисовину пришлось, как смог, тормозить падение, обдирая о камень локти и кулаки. И еще раз сапог друида однажды заскользил по стене, когда падать было уже просто опасно, а спасение было уже близко. Лисовин, отчаянно раскачивая ногой и чувствуя, что Гвинпин на его животе наливается свинцовой тяжестью, сумел-таки упереться в острый камешек, по счастливой случайности выступающий из стены. Гвинпин тоже повел себя молодцом: завидев, что поверхность земли уже близко, он заерзал, выпростал из котомки друида одну за другой ноги и массивное брюшко, после чего резко оттолкнулся от многострадального живота Лисовина, едва не продавив его. Он соколом, как ему показалось, взвился в небо, тяжело перевалился через край колодца и плюхнулся носом в изрядный сугроб, по счастливой случайности едва не задев головой полуразвалившуюся плиту грязно-белого камня, выглядевшую как могила на бедном кладбище. Пока кукла выбиралась из снега, друид уже кое-как вылез из шахты и перевалился подальше от отверстия совершенно без сил. Очнулся он только, когда Гвинпин начал всячески тормошить и трясти его.

– Чего тебе? – страдальчески пробормотал бородач, от души желая, чтобы гвинпинов клюв не заслонял ему серое и безрадостное зимнее небо, которое казалось ему сейчас самым прекрасным из всего, что в последние несколько дней возвышалось у него над головой.

– Ты смотри, Лис! – возбужденно зашептала кукла. – Ты смотри, что у них тут творится!

– И что у них тут творится? – еле выговорил тяжелым, заплетающимся языком Лисовин, желая лишь одного: чтобы его оставили в покое хоть на несколько минут.

– Да снег! – заорал Гвинпин и, быстро оглянувшись, осекся и повторил уже громким шепотом. – Тут уже лежит снег, видишь?

Но Лисовин только прикрыл глаза и пробормотал что-то ругательное. Лисовин с минуту взирал на товарища с глубоким сожалением, но не осуждая, затем обернулся на заваленное огромными сугробами кладбище и обалдело покачал головой.

– Ну и дела! Снег… Интересно бы знать, откуда они только его тут взяли?!

Старое кладбище не случайно в свое время прозвали Воеводским. История его началась с того, что поблизости был найден мертвым воевода, что происходил из некогда знатного, но позже – уже захиревшего придворного рода белых полян. Сколько ни мудрили дознаватели, которых отрядили по личному приказу тогдашней королевы Ядвиги, как ни расспрашивали местных деревенщин из близлежащих сел, так никто и не сумел пролить свет на странную смерть знатного, пусть и не достатком, но зато фамилией, вельможи. Однако что-то нехорошее дознаватели все же прознали или же прискакали в Литвинию, уже представляя, что должно было случиться, потому что против всех полянских обычаев не повезли воеводу домой, в родовое поместье, а схоронили неподалеку от того места, где белый полянин и принял свою смерть. Одинокая могилка, довольно-таки скромная по чину покойного, в одиночестве простояла под снегами и дождем недолго. Слухи о дородстве и знатности погребенного тут воеводы разрослись необычайно, чему способствовали и более чем странные обстоятельства его гибели. И бесхитростные селяне, смекнув, что и покойникам будет не в пример ладнее лежать рядом с таким важным господином, мало-помалу стали хоронить здесь своих односельчан. Возле воеводской плиты выросла сначала одна могилка, затем – другая, и понемногу кладбище, как город вкруг моста, стало обрастать печальными приютами местных усопших.

Так продолжалось, покуда на Воеводском, как его стали величать все в округе, кладбище не стали происходить странные случаи. Слухи вокруг смерти старого полянского воеводы разрастались и с годами превращались в сказки и легенды, чаще всего – со страшным оттенком. Такие истории в глухих деревнях и селах всегда попадают на благодатную почву, обрастая всяческими темными слухами и «правдивыми» эпизодами. В результате это кладбище ни за что ни про что стали считать неправедным, нехорошим местом, хоронили тут все реже, да и то по большей части бродяг, утопленников да тех, кто сам наложил на себя руки. И с окрестных мест сюда частенько свозили такого же рода покойников. Когда же началась война, здесь стали хоронить погибших северян по особому распоряжению таинников, от которых привозили сюда мертвецов больше всего, и часто – со следами жестоких пыток, обожженных, с отрезанными руками или ногами. Среди прочих чужих здесь покоился и неприметный северный мечник, а на деле – человек с дальних восточных земель Шедув, настоящего имени которого не знал никто.

Лисовин сразу признал погост, на котором они встретили Хозяина кладбища. Признал – и не поверил собственным глазам. Они с Гвинпином сейчас никак не могли оказаться в этом месте, поскольку тут неподалеку были берега Святого, а оттуда – рукой подать до Коростелева дома. А ведь он рассчитывал очутиться там, откуда и попал в Подземелья – в замке Храмовников. К тому же Лисовин никак не мог взять в толк, как они могли за такой короткий срок отмахать такое приличное расстояние. Тут определенно что-то было не так, и прежде чем избрать себе дальнейший путь в поисках сотоварищей-друидов или зорзов и Птицелова, Лисовин призадумался всерьез. Он уже понимал, что когда они с Гвинпином уходили через подземный ход, Другие Дороги, по всей видимости, как-то искривились или же напротив – спрямили им путь. Того, что это случилось под воздействием разрушенного Яном заклинания Птицелова, Лисовин, понятное дело, знать не мог. Но он благодарил судьбу уже и за то, что их хотя бы не выбросило где-нибудь возле Аукмера прямо в реку с ледяной водой.

Покуда его товарищ предавался глубокомысленным размышлениям, Гвинпин решил исследовать округу. Он никогда не бывал прежде на погостах, кроме, разве что, потаенного кладбища друидов. Да и что было делать на кладбищах маленькому кукольному театрику, болтавшемуся за спиной молчаливого сурового зорза Кукольника в большом крепком мешке?

Хотя в подобных местах Гвиннеус и не бывал, он сразу смекнул назначение странного места, усеянного большими отесанными камнями и гладкими, потемневшими от времени и сырости плитами. Смерть его не очень смущала, поскольку он редко сталкивался с ее проявлениями, а вот чисто философский интерес к этому явлению он испытывал, и немалый. Поэтому Гвинпин с интересом совершал экскурсию по воеводскому кладбищу, приглядываясь к непонятным надписям на плитах, удивляясь строгой и простой красоте памятников, морща нос от изъеденных деревянных досок провалившихся могил и осторожно ступая по снегу, которого тут намело изрядные сугробы.

«И зачем только люди прячут своих мертвых под землю?» – размышлял деревянный философ, окидывая взглядом очередную занесенную снегом аллейку. «Наверное, они их просто очень боятся, небось. Ведь за свое земное существование они им так насолили, что опасаются, как бы мертвецы не начали вдруг сводить с ними счеты. А так ведь очень удобно, если подумать: взял и сунул в яму, землей засыпал, притоптал – и все. И как будто не было ни обманов, ни предательств, ни пустых обещаний, ни лживых слов. Старшина кукол как-то рассказывал, что когда люди хоронят своих мертвых, в это время они всегда говорят о них всякие хорошие слова, всячески превозносят их, будто бы и не поносили их при жизни и не норовили подложить свинью своему ближнему по каждому удобному поводу. Кого они хотят обмануть при этом, интересно бы знать! Смотрят друг на друга, обманывают и лгут друг другу прямо в глаза, и каждого устраивает этот обман… Может быть, похороны у людей – это попросту некая хитрая игра, и у нее такие вот правила, и ничего не попишешь? А кто их устанавливает, эти правила? И почему их никто и никогда не нарушает? Странно. Странно и непонятно».

60
{"b":"6041","o":1}