Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Оставлять документы, свидетельствующие о своей роли в поражениях, было просто глупо. А так как кампанию в России почти официально прозвали севастопольским разгромом,* [*С легкой руки адъютанта генерала Хрулёва М. Вроченского (Вроченский М. А. Севастопольский разгром. Воспоминания участника славной обороны Севастополя. Киев, 1893 г.)] то и опасно. Поэтому дошедшее до нас – это в лучшем случае воспоминания очевидцев, в которых при внимательном изучении обнаруживается целый ряд неточностей, некоторые из них допущены явно умышленно. Цели преследовались разные. Если мы их видим у старших начальников, то есть тех, чьи действия в сражении в той или иной степени определили его исход, то противоречия мотивируются самооправданием. Цель очевидна – за этим стоит плохо прикрытая попытка обойти истинные причины поражения, выгородить себя.

Начальники полкового, батальонного и ротного звеньев более откровенны в деталях, ибо писали по принципу: «что видел, о том и говорю». От них чаще всего мало что зависело, и они пытаются быть объективными, но не умалять своей роли и значения подчиненного подразделения.

Отдельные источники представляют собой панегирик заслуг начальника или лиц, приближенных ко двору. Это в большей степени свойственно людям, с их помощью самим пытавшимся войти в историю: адъютантам, чинам штаба и сопровождавших армию журналистам. Есть и откровенное восхваление собственных доблестей. Хотя нельзя не согласиться с легендарным бисмарковским «Нигде так не врут, как на войне…»,* [*«Нигде не врут так, как на охоте и на войне», – сказал князь Бисмарк, ходивший на охоту на медведя вместе с Александром II.] признаем – после войны начинают сочинять еще больше. Особенно бушует воображение винтиков военной машины – рядовых и сержантов. Иногда они делают это столь убедительно, что ловишь себя на невольном желании безоговорочно поверить. Хотя при некотором старании и из самых невероятных сочинений можно выудить нужный объем интересной информации.

К сожалению, заранее предвижу критику в адрес автора, связанную с преобладающим в сочинении взглядом на сражение со стороны союзников и использование иностранных источников. Да, я не спорю, но действительно – в сравнении с французскими и английскими очень мало воспоминаний о сражении, трезво анализирующих его ход, оставлено русскими участниками. Складывается ощущение, что каждый офицер или сержант союзных армий стремился оставить потомкам память о своем доблестном участии в Крымской войне. У нас хуже. Не спорю, я не использовал абсолютно все источники, имеющие место быть, а только те, которые смог найти. Но то, что я обнаружил, позволяет сделать определенные выводы. Например, для российской армии характерно малое число свидетельств современников из числа рядового или унтер-офицерского состава. Точнее, есть, но они сумбурны и не всегда точны. Чаще всего это записки из бесед с нижними чинами, перенесенные на бумагу с чужих слов, обработанные и отредактированные. Вообще, к солдатским воспоминаниям, кто бы ни был их автором, нужно относиться осторожно. Даже при том, что русский солдат гораздо меньше, чем английский, старался показать важность своей роли в событии.

Но одно стало ясно сразу, как только начался процесс изучения источников. События этого дня оказались настолько запутанными, что дел по развязыванию этого гордиева узла хватит всем и надолго. Потому мои многочисленные оппоненты могут не волноваться – скучать не придется, только работайте.

Как пишут

Мы поняли, что пишут, писали и будут писать много. Теперь сделаем попытку разобраться в качестве. Бумага все стерпит, но вот читатель далеко не все вытерпеть может.

Вскоре после высадки союзников в Крыму и Альминского сражения, по воспоминаниям А.Ф. Погосского,* [*Погосский Александр Фомич (1816–1874 гг.) – известный писатель для народа и деятель в пользу народного образования. Образование получил в Петербурге, в училище высших наук. По мнению Н. Лескова, «…самым выдающимся писателем в новой солдатской литературе был без сомнения недавно умерший писатель Александр Фомич Погосский, по рождению – поляк, по положению – отставной офицер русской службы». Выступив на литературном поприще в сороковых годах рассказами, появившимися в «Чтении для солдат», Погосский поставил себе задачей борьбу с невежественной лубочной литературой. С этой целью он в 1858 г. стал издавать маленький журнал под названием «Солдатская беседа».] выяснилось, что ни один из его участников не мог толком понять, что же произошло. Наступило массовое потрясение, эмоциональный момент истины, когда каждый искал свой ответ на вопрос: почему армия, готовая шапками закидать неприятеля, достаточно многочисленная, сытая, в основной своей части свежая, полная сил и энергии, настроенная на сокрушение врага и его разгром, потерпела столь неожиданное поражение? И не просто поражение, а обидный и чувствительный удар по самолюбию воспитанного на прошлых победах русского солдата и офицера. И от кого! Его нанесли батальоны и батареи союзных войск, измотанных болезнями, уставших, полуголодных, обессилевших после нескольких дней пребывания в Крыму на чужой, для них незнакомой негостеприимной земле. Может быть, поверим адмиралу британскому Слейду, считавшему, что армия рабов в солдатских мундирах не будет сражаться с энтузиазмом?* [*Slade, Adolphus, Rear-admiral, K.C.B. (Mushaver Pasha) Turkey and the Crimean war : a narrative of historical events, London, 1867, р. 300.]

Хотя, не так все просто, как может показаться. Конечно, такое явление, как русский солдат николаевских времен – сложное, и еще не одно поколение историков будет ломать копья в спорах о его сути.

А.Ф. Погосский, посетив незадолго до боя на Альме лагерь русских войск, обратил внимание на царивший высокий дух, правда, граничивший с самоуверенностью. Он стал одним из первых, кому эти настроения стали внушать не радость, а опасения, полностью подтвердившиеся позже.

«Беспрестанное крейсирование английских пароходов в виду крепости не производило никакого отчетливого влияния на умы нашего гарнизона. Вера в штыки наши обаяла всю военную часть населения, правда, обаяние это не сообщалось сословию мирных жителей, между ними носились неясные слухи о предстоящей блокаде крепости и кое-какое опасение; женщины были, по обычаю прекрасных, на стороне смелых и не верили посещению западных гостей.

Я навестил кое-кого из старых моих сослуживцев в Мамадашском (или Мамалашском, не помню) лагере на северной стороне крепости. Там расположение умов также не выходило из обычной колеи всех лагерных стоянок, при речи о высадке неприятеля слышались возгласы: «О если бы да кабы! Да они не дураки – не полезут, как куры во щи! Мы их шапками закидаем!».* [*Погосский А.Ф. Из заметок проезжего. Воспоминания.//Крымский архив, № 9, 2003 г., Симферополь, с.19.]

Давайте не будем уподобляться некоторым исследователям и с упорством, достойным лучшего применения, искать автора этих слов, ставшими едва ли не главной крылатой фразой периода кампании. Иные краеведы и филологи до сих пор видят в этих словах едва ли не великий смысл всего Альминского сражения.

Если быть объективным и не заниматься самобичеванием, особенно сейчас модным, то нужно попытаться понять психологию армии Николая I. В сентябре 1854 г. её моральный дух был действительно высоким, действительно граничащим с самоуверенностью, которая, как известно, наказуема, так как не имеет никакого отношения к боевому духу. Это была психология парада, которая срабатывает успешно только в одном случае – когда армия наступает. Результат подобного эмоционального состояния при отчаянном сопротивлении неприятеля или, как в нашем случае, его активному нападению предсказуем. Это не прецедент, а явление, в истории войн распространенное. Очень часто армия, уверенная в легкой победе, при первых признаках того, что противник гораздо сильнее, чем представлялось в застольных беседах на биваке, легко впадает в другую крайность – панику, уклонение от боя, отход, бегство. Примеров тому – масса. Их мы обнаружим и в глубокой древности, и в последних событиях. Это, например, дезорганизация грузинской армии после первых же удачных ударов российской артиллерии в августе 2008 г.

6
{"b":"604064","o":1}