хоть раз, а всякий здесь курил.

И всякий в руки брал гитару,

случайно вроде, не всерьез,

и примерял (опустошивши тару)

парик на лоб, а нос на нос,

как будто черт его понес.

Как популярна клоунада!

Но, нежно выпрастав гитару,

как женщину, из грубых рук,

привычный клоун из бывалых

играл саму судьбу на слух.

И всякий думал - Так и надо.

На целых тридцать пять минут,

пока таксисты еще ждут.

1 нояб.

Он засиделся. Темнело небо.

Хотя до брега веслом подать...

"Но еще снасти собирать,

пока совсем не потемнело,

садок пустой, пятерку донок,

с прикормкой вытряхнуть мешок,

взглянуть разок, на посошок,

на то, сколь дальний берег тонок".

Волна прощаться не хотела,

и стайка донок ей в ответ

кивала головой - Привет,

а под волною что-то рдело,

как набухающий рассвет.

Ан нет, не рдела, а летела

речная нимфа в цвете лет

и головой вокруг вертела.

Вот замер он, разинув рот,

еще вот-вот и - шлеп за борт,

да ухватил за шиворот,

не знаю кто, быть может, черт,

а, может, бог, к всему причастный,

но лишь плеснул водоворот,

и скрылась нимфа, облик страстный,

да рыбы полон стал садок.

А возле дома кошек стая

тоскливо выла на луну,

садок на травку вытряхая,

он думал - лучше бы ко дну!

на что мне рыба неживая!

И, вскипятив на кухне чайник,

сидел мыслитель и молчальник,

и чай молчал, боясь нарушить тишину.

2 нояб.

Когда идешь домой,

по улице другой

шагает и она,

проворна и легка.

Наушники. В ушах

звучат Король и Шут,

и сапоги не жмут,

и радостна душа.

Как открываешь дверь

на пятом этаже,

приходится и ей,

и в том же все ключе,

отыскивать ключи,

прокручивать в замках,

и аромат ночи

ютится на плечах.

А как зайдешь и ты

в пустынный коридор,

сквозь сумрак темноты

откроется зазор

далекой проходной

в квартиру всех квартир,

и профиль дорогой

собой закроет мир.

Но кто-то включит свет...

привычка и рука.

Два желтых уголька

останутся в ответ

в глазах ее, твоих

от дальней проходной,

единой для двоих,

пока идешь домой.

9 нояб.

Достала гнома суета

и каверзы погоды,

сложил на донышко мешка

краюху хлеба, два лучка

из репчатой породы,

в мешочке соль, и соизволь

на этом оступиться,

покуда всюду есть доколь

студеная водица.

Покинул гном развалы гор,

в лесах уединился.

Куда ни кинет око взор,

тут всяко зеленеет бор:

береза, листвиница,

сосна, в подлеске на песке

ольшанник и багульник,

и травы дремлют в тишине,

и неба треугольник.

Прошло не знаю, сколько дней,

а, может, лет минуло,

но гномов, словно бы взашей,

как от напасти лютых вшей,

в леса, вдруг, потянуло

и соизволили артель

собрать в лесу собратья,

а страй гном, что жил досель,

так получилось - батя.

Гном новоселам не мешал -

живут себе, и ладно.

И все же этот день настал,

когда подобьем грозных скал,

явился Помыкайло.

Прыщавый гном насупил нос,

разнос устроил чинно:

вот-вот окончится покос,

а братия, как видно,

филонит, сидя у ручья

и обсуждая склоки.

Как батя должен ты сполна

всем, кто трезвонил у ручья

представить оки-доки,

как должно гному средь лесов

вести себя прилично,

всю правду-матку до основ,

желательно, публично.

Гном улыбнулся, взор погас

кивнул в знак пониманья,

но, только утра глянул час,

как прах с сандалий, пыль оттряс,

собрал все заклинанья

и вместе до неба вознес,

собрал мешок, как прежде,

и пошагал он в новый лес

в сомненьях и надежде.

По мотивам истории из жизни Сергия Радонежского.

12 нояб.

Ах, как востребован китайский!

Куда ни плюнь - повсюду он.

И новогодний блеск бенгальский,

и тонких струн гитарный стон -

повсюду виден иероглиф

производителя-жнеца.

Давай, мы скажем дружно "пофиг"

с улыбкой нежной мудреца.

Давай учить язык французский -

Камю и Сартра, и любви.

Так, на авось, дорогой узкой

пройдем, восторгами полны,

спредшит доходов и расходов,

разводов и галиматью,

ах, сногсшибательных восходов,

влекущих за ноги ко дну.

Давай учить язык французский.

Лишь ты и я, совсем одни.

И поцелуями искусно

покроем логово любви.

Лишь я и ты.

Лишь я и ты.

13 нояб.

Как угаснет солнца свет,

всходит ночь на трон,

так на твой, Аменхотеп,

сел Тутанхамон.

Раб Осириса и тьмы

сладостный альков.

Бог Атон, едины мы,

и нет других богов.

Как и не было оков

все семнадцать лет.

Словно всякий был готов,

старый или нет,

сам светиться без мерил

солнцем в вышине,

словно пламя всех светил

умножал вдвойне.

Все потухшие сердца

полыхали вновь,

все искусства естества,

вечная любовь.

Нефертити - дочь, сестра

и жена твоя,

Эхнатон-Аменхотеп,

пила все до дна.

Чашу знаний и любви,

и в мерцаньи звезд

ей мерещились огни

новых вешних рос.

Перед вами пантеон

всех богов - вертеп,

Нефертити, бог Атон

и Аменхотеп.

14 нояб.

Мчат кометы, как ракеты,

и планеты хороводом

там, за облачным восходом

и закатом неприметным

ни огнем, ни облаками,

в жаркий полдень,

в полночь, в темень,

мириады солнц на небе

алым тубером болеют.

Харкают потоком лавы

звездных магм протуберанцы.

Собирая лавы в ранцы,

смогут стать миллионеры

миллионом стоекратно.

Далеки, однако, звезды,

лишь одна, на все согласна,

золотиста и прекрасна,

шлет закаты и восходы.

В них колышется планета

голубыми зеркалами,

отражает лед и пламя,

не сходя с пути при этом.

Светлоока, крутобока,

пышка посреди скелетов

х-лучей, фотонов света,

одурев от полушарий,