Когда Юра все же вошел в комнату, зацепившись босой ногой за низкий деревянный порожек и зашипев сквозь зубы, Отабек оторвался от телефона и поднял на него взгляд. Он лежал на уже разобранной кровати поверх тонкого одеяла в шортах и темной футболке; его лицо подсвечивалось белым от включенного экрана.

Юра споткнулся второй раз уже на ровном месте, когда разглядел, что это была за футболка. Та самая. С тигром.

Он закрыл балкон, стянул со своей кровати наброшенное утром в спешке покрывало прямо на пол и тоже улегся на одеяло, утопив лицо в подушке. Не хотелось ни думать, ни пытаться снова принимать какие-то решения, которые в конечном счете все равно шли лесом. Что же ему делать, если он человек такой — как взорвется внутри, как разойдется кислотной лавой, что сдержаться просто невозможно? При этом спорта это все на удивление не касалось: в обычные дни Юра строго следил за питанием и формой, не позволял себе ничего лишнего и, как штык, являлся в балетный класс к Лилии или на каток к Якову. Наверное, вкусная еда и всякие гулянки с одноклассниками или еще кем просто не вызывали такую бурю эмоций, как это делали люди. Вон несколько лет назад он же рванул в Японию, напугав даже мать в Америке, которой потом наплел какую-то чушь про спортивные сборы. А она и поверила. И из-за чего это было? Правильно, из-за Никифорова, который обещал, а значит, должен был свое слово сдержать. Тот тоже молодец — что им еще руководило, если не эмоции, когда он свалил Юри тренировать? Юра выдохнул в подушку, из-за чего лицу стало очень жарко. Поэтому что ли ему Витя говорил, что он похож на него?

— Юра?

От этого тихого голоса по позвоночнику как плетью погладили. Между лопаток зачесалось, и Юра изогнулся в дугу, пытаясь достать рукой до зудевшего места. Потом повернулся на бок, повозившись и все же утолкавшись спиной под одеяло, и посмотрел сквозь ссыпавшуюся на лицо челку на соседнюю кровать, которую было едва видно в темноте. Телефон Отабек все же выключил.

— Что? — шепнул Юра.

Как в детском лагере, когда можно было лежать вот так вот каждый на своей койке и тихо переговариваться. И ведь слышно же было друг друга, хотя еле-еле шептали, чтобы не получить нагоняй. Или не разбудить привидение, которое жило в проулке между жилым корпусом и спортивным залом. Юра знал прекрасно, что привидением был сторож Василий Николаевич, который любил ходить с фонариком и светить себе на лицо, чтобы дети его боялись и не шлялись по ночам на вверенной ему территории. Но думать про призрака было эпичнее.

— Ты в порядке? — так же тихо спросил Отабек и тоже зашуршал одеялом, переворачиваясь со спины на бок лицом к Юре.

В комнате становилось прохладно — Отабек успел врубить кондиционер, пока Юра общался с Лилией. По голым рукам забегали мурашки, и Юра запихнул их обе под подушку.

— Да, — Юра даже кивнул для убедительности, пошуршав ухом и еще влажными, недосушенными после душа волосами по наволочке. — Просто накатило. Насмотрелся этих жутких фотографий, потом еще история эта. Жалко же всех. Кем вообще надо быть, чтобы вот так вот раз и уничтожить целый город?

— Война, — коротко ответил Отабек. — Никем для этого быть не нужно. Это было выполнение приказа. И кто после этого хуже спать должен — кто его отдал или тот, кто на кнопку нажал?

— Оба, — мрачно отрезал Юра, кутаясь в одеяло.

— Проще было в бою умереть или на самолете разбиться, чем приказ не выполнить. Мне бабушка много про войну рассказывала. И не все там было так справедливо и правильно, героически, как в книжках и учебниках пишут, — шепотом сказал Отабек. — Ты замерз?

— Не, норм, — ответил Юра. — Бабушка Зара рассказывала?

— Да. Она очень хорошо всегда рассказывала истории. Никогда она не читала мне сказок, не пела колыбельных, когда я совсем маленьким был. Она просто садилась в кресло, брала в руки шитье или плетение и говорила. Тихо, но так четко и вдумчиво, что все прислушивались. И про юность свою, и про войну, и про то, как с дедом они жили. Я его почти не помню, но, благодаря бабушкиным рассказам, много о нем знаю.

Юра ткнулся носом в подушку, задержал дыхание. Отабек давно не упоминал бабушку. Юра ее видел лишь один раз, когда гостил у него в Алматы летом. Она была женщиной с очень пронзительным взглядом, сильными, натруженными руками и строгим, низким голосом. У Отабека были очень ровные и хорошие отношения со всей семьей: и с покладистым, очень добрым отцом, который всегда отмачивал такие шутки, что Юра сползал по стулу под обеденный стол, и со спокойной, немного отстраненной матерью — красавицей, Отабек глазами и некоторыми чертами лица очень в нее был, — и с младшей сестрой Сарой, которая из братца веревки вила с малолетства, отказать ей было невозможно. Однако без сомнений главой этой семьи была именно бабушка Зара — мать отца. Она и правда всегда говорила тихо, но очень пронзительно и четко, что невольно замолчишь и станешь слушать. Многое в Отабеке было именно от нее, в том числе и эта удивительная способность открывать рот только по делу, а свои чувства выражать действиями, а не словами.

И ушла она так же тихо, никому не доставив хлопот — во сне.

— Я тогда так и не сказал тебе, — выдохнув, когда легкие закололо от сдерживаемого в них воздуха, произнес Юра едва слышно, — мне очень жаль.

— Я знаю, Юр, — отозвался Отабек. — Все нормально.

Ты всегда такой сильный, подумал Юра. Как же с вами с такими тяжело — когда реально хочешь поддержать, дать понять, что ты рядом, что бы там ни было, а как подойти, подступиться — неизвестно. И молчание ваше пугает больше, чем даже самые обидные слова, потому что никогда не знаешь, что за ним кроется.

— Бек, — Юра вытащил одну руку из-под подушки и прижал ее пухлый бок ладонью, подпихивая под щеку.

— Да?

— Почему ты тогда… ну, год назад не захотел, чтобы я приехал?

Отабек вздохнул, снова перевернулся на спину. Юра лежал и смотрел. Глаза полностью привыкли к темноте и теперь различали чуть больше, чем раньше.

— Я хотел, — после короткого молчания ответил Отабек. — Но я это понял только позже. Я тогда был не в себе. И чего я точно не хотел — так это чтобы это совершенно незаслуженно отразилось на тебе.

— Я бы это понял, — горячо возразил Юра. — Я бы все понял, не стал бы тебя ни в чем упрекать. Да и разве можно это в такой ситуации?

— Ты — да. Ты бы понял. Но я бы себе потом этого не простил, — сказал Отабек. Совсем тихо, Юра едва разобрал его слова.

Внутри опять что-то болезненно натянулось. Руку, которая все еще лежала под подушкой, мелко закололо, и Юра перевернулся, запутавшись в одеяле, а потом поднялся и сел на край матраса. По босым ногам прошелся охлажденный кондиционером воздух.

— Покурим? — Юра ощупал карманы домашних штанов на предмет сигарет, потом вспомнил, что с приезда из Киото так и не вынимал их из рюкзака.

— Вредно, Юр, — сказал Отабек, но из-под одеяла вылез, тоже сел, похрустел руками.

— Да по фиг, — Юра притянул к себе так и не разобранный рюкзак, притулившийся у изножья кровати, открыл боковой карман с брелком кота на замке и выудил оттуда уже измятую пачку.

На балконе, по сравнению с комнатой, было жарко. В воздухе витал уже привычный ночной запах влаги и остывающего после изнурительного летнего пекла асфальта. Обгрызенный кусок луны лениво плавал в темно-синем мареве.

Юра повел плечами, разминая шею, облокотился на парапет. Услышал, как открылась и с тихим глухим звуком закрылась балконная дверь. Отабек встал рядом, и Юра молча протянул ему раскрытую пачку. Чиркнул зажигалкой, затянулся дымом, передал зажигалку, не глядя. Потом опустил голову — волосы прокатились кончиками по спине, ссыпались по сторонам лица.

Сбоку щелкнула зажигалка. Отабек выдохнул дым, и Юра, смотревший строго перед собой, увидел сизое облачко, которое почти сразу растаяло в темноте.

— Я тогда очень за тебя переживал, — тихо сказал Юра и снова затянулся дымом. — Мне было сложно находиться так далеко от тебя. Знать, что тебе плохо, и при этом абсолютно, совершенно не находить способа помочь. Меня просто наизнанку вытряхивало от этого.