Худой понюхал пахучую белоснежную сигарету, которую со смехом протянула ему Эмма, и в его слегка раскосых темных глазах загорелся огонек интереса. Эмма услужливо достала из своего потайного кармашка мой подарок – зажигалку.

Офицер небрежно сунул сигарету в рот. Эмма поднесла зажигалку к сигаретному кончику и нажала на крышку, прикрывавшую фитиль.

Зажигалка звонко клацнула, словно миниатюрный пистолет затвором. Синеватым огоньком послушно вспыхнуло пламя. Худой закурил и вдруг сильно закашлялся.

Эмма расхохоталась.

– С непривычки гланды скрутило?

– Я… курил… раньше, но… бросил.

Худой перестал наконец кашлять, снова затянулся и с наслаждением выпустил из ноздрей дым. Кажется, он распробовал отменный табак.

Мы с Эммой тревожно переглянулись. Похоже, что зажигалка не подействовала.

Вдруг совершенно неожиданно худой взорвался оглушительным хохотом. Смех был настолько внезапным и сильным, что напарник худого офицера вздрогнул от неожиданности всем своим плотным бочкообразным телом, расширил глаза и цепко схватил развеселившегося компаньона за узкое плечо.

– Клаус, что с тобой?

– Ты посмотри на себя, Курт. Эй, Курт, бочонок, ты же круглый идиот!

– Клаус!

– Курт, тысяча свиней, посмотри, посмотри на себя в зеркало, ты же крыса, натуральная жирная крыса! Чего носиком шевелишь? Перестань, у меня сейчас будет истерика!

Курт, кажется, все понял. Он страшно изменился в лице, отшвырнул от себя Клауса, повернулся к Эмме и замахнулся на нее своей ладонью-лопатой так, словно решил одним ударом необычно большой руки снести ей голову с плеч.

– Какой газ, гадина, ты закачала в свою зажигалку?

Я успел подставить руку. Удар пришелся по предплечью. Он оказался настолько сильным, что я едва не вскрикнул от пронзительной боли. В первое мгновение мне показалось, что рука серьезно повреждена, возможно, сломана.

Курт резко развернулся ко мне.

– Или, может, сигарета? Гашиш? Шутить над офицерами рейха? Вам будет очень плохо!

Я хотел ответить ему, что не я, а они, офицеры рейха, устроили форменный балаган. Сказал же, что готов оговорить себя, готов сделать все, что они просят, лишь бы для несчастной Эммы все закончилось. Так в чем дело? Что их по-прежнему не устраивает?

Я не успел произнести ни слова. В следующий миг ладонь-лопата Курта так хлестнула мне по щеке, что моя голова, мотнувшись в сторону, в самом деле, кажется, едва не сорвалась с шейных позвонков.

Ах так, ребята?! Похоже, даже моему ангельскому терпению наступил конец.

Я подставил под удар вторую щеку, как будто желая убедиться, что засранец Курт встал на тот самый путь, который ведет очень далеко. Толстощекий Курт бросил на меня испепеляющий взгляд и снова ударил в лицо той же рукой, на этот раз наотмашь.

В последнюю секунду я подставил подсечку, и второй удар не получился. Правда, подсечка тоже не удалась.

Плотный Курт угадал мое движение, ухватился за меня и устоял на ногах, однако я знал, что делать, и в следующий миг четко, как учили, бросил его через бедро. Курт, распластав в воздухе руки, как крылья, с силой влетел головой в стену, едва не пробив ее насквозь, затем мгновенно обмяк, рухнул на пол и затих.

Клаус продолжал жизнерадостно хохотать. Давясь от смеха, он указал пальцем на пузатое тело Курта, безжизненно замершее на полу животом вверх.

В глазах Клауса дико заплясали озорные мальчишеские смешинки.

– Крыса сдохла, крыса сдохла! А носик, Курт, все равно шевелится…

Похоже, Клаус впал в полное безумие. Продолжая дико хохотать, он вывалился из комнаты.

Бедняга Курт упал крайне неудачно. Мало того что он врезался в стену, по пути он задел своим жирным виском острый угол добротного кофейного столика.

Кровь алыми фонтанчиками брызнула во все стороны. Вся комната оказалась забрызгана так, словно здесь полчаса резали и никак не могли зарезать свинью.

Позже выяснилось, что Курт всего лишь повредил вену на виске, его медный череп остался в целости и сохранности, но в тот момент нам с Эммой показалось, что у Курта пробита височная кость и его мозги, перемешавшись с кровью, брызнули во все стороны.

Мы отчаянно пытались привести Курта в чувство, но безуспешно. Его тело как будто онемело от мороза. Ужасное впечатление!

Эмма то изрыгала площадные ругательства, то ревела белугой. Все было бесполезно. Курт не подавал признаков жизни.

В конце концов она распахнула окно комнаты и приказала мне прыгать вниз. Милая Эмма так искренне хотела мне помочь!

Я забрался на подоконник. Оставалось лишь шагнуть вниз, за край оконного слива.

Вдруг в комнату ворвались крепкие коротко подстриженные мужчины в строгих темных костюмах во главе с тем рыжим парнем-спортсменом в сером костюмчике, который, преградив нам путь на галерее, заварил всю кашу. Парень, как потом рассказала Эмма, недолго думая, схватил один из горшков с землей, которые теснились в углу у стены, и с силой бросил мне в спину.

Прыгать с верхнего этажа пивной мне было не впервой. Я сделал шаг, но в этот миг сильнейший удар в позвоночник отразился вспышкой в глазах и, как показалось, в самой глубине мозга.

Позже от Эммы я узнал, что объемистый глиняный горшок угодил мне в спину точно между лопаток. В тот момент я ничего не понял, просто потерял сознание и опрокинулся обратно в комнату.

Когда очнулся, сознание оставалось сумеречным. Мужчины, как я теперь понял, гестаповцы, грубо подхватили меня под мышки и, не обращая внимания на яростные стенания Эммы, поволокли к выходу. Дальше все было, как во сне.

Помню, что меня тащили по галерее, затем стащили вниз по ступенькам лестницы в зал. Здесь я немного пришел в себя, хотя в глазах по-прежнему стоял кровавый туман.

Меня энергично поставили на ноги, затем повели к выходу из пивной. Все летчики, опьянев, по-прежнему спали там, где каждого одолел друг Морфей, – кто под столом, кто на столе, кто на лавке, кто под лавкой, кто в углу зала.

Неожиданно раздался громкий женский окрик:

– Ребята, а я не хотела бы, чтобы гестаповские крысы вот так вот, ни с того ни с сего, волокли к себе в подвал заслуженного летчика!

Пилоты люфтваффе знали голос своей Королевы, они узнали бы его в десятимиллионном хоре женских голосов. Летчики мгновенно пробудились, вскочили на ноги и встревоженно протерли свои отяжелевшие от пива веки, которые еще миг назад, как казалось, ничто в мире не могло открыть.

Я не буду описывать подробно, что происходило в следующие несколько минут. Драка есть драка, она всегда жестока и неприглядна.

Однако та памятная драка в пивной могла бы, наверное, войти в анналы батального искусства. Бросание скамеек и опрокидывание столов происходило настолько живописно, что если бы не клацанье зубов и истошные крики, сцена вполне потянула бы на масштабную битву светлых и темных сил, исподволь тлеющий конфликт между которыми внезапно вылился в грандиозное сражение, причем полем битвы стала берлинская пивная, где, как в зеркалах ее бара, вдруг отразились истинный облик и истинные цели противоборствующих сил.

Короче говоря, гестаповским парням пришлось туго. Зря они стали упираться и не отдали меня летчикам сразу.

Позже мне рассказывали, что гестаповцев выносили из пивной, как бревна, и складывали в грузовик штабелями, чтобы отвезти в госпиталь. Просто удивительно, что никто из них не погиб, все выжили, хотя многие остались без зубов.

Я едва стоял на ногах, но, насколько помню, порывался вступить в сражение. Хелен вовремя увела меня из зала и вывела на задний двор через черный ход.

В уютном внутреннем дворике она усадила меня в машину, я не разобрал какую, заметил лишь, что автомобиль был с открытым верхом, но не «хорьх», и повезла прочь. Я с облегчением откинулся на спинку мягкого удобного сиденья, обитого пахучей кожей.

Однако не все гестаповцы участвовали в драке. Те, кто не участвовал, заметили наш отъезд и бросились в погоню.