В полицейском участке ему предъявили обвинение в избиении и изнасиловании госпожи Кай. Обвинение это было со всех сторон абсурдным, и прежде всего потому, что Кристоф, будучи деревенским парнем старой закалки, никак не мог взять в толк, как можно «изнасиловать» собственную жену.
– Разве же не долг и обязанность мужней женщины – удовлетворять страсть того, кто оказал ей честь, взяв ее в жены? – рассуждал он в полиции. – Где ж это видано?! Как можно говорить тут об изнасиловании?! Иной раз и оприходует человек супружницу в часы ее нерасположения, ну и что с того? На то она и семья…
Ну, а во-вторых, как мы уже упоминали, гордый инвалид вот уже пару лет, как не притрагивался к Перпетуе ни законным, ни «преступным» образом. Он был убежден в том, что нормальный мужик не терпит брюзжания, оправданий и отказов, не скандалит, не добивается внимания к себе упреками (ибо это унизило бы его) и не пытается втянуть живот или приосаниться при виде жены, чтобы добиться ее благосклонности, а ведет себя достойно – прекращает пустые попытки, отправляется спать спокойно (без мысли «А вдруг?!») и, если есть еще порох в пороховницах, без промедления заводит себе пару-тройку бабенок из тех, что без комплексов, – не в отместку, но по необходимости. Вот и все.
Впрочем, нет, не все. Поразмыслив немного, Кристоф Кай счел нужным добавить, что, дескать, тот, кто хотя бы немного знает жизнь, не принимает на веру рассказы об усталости, тяготе забот и головных болях – он знает, что в этом случае, если речь идет о молодой здоровой бабе, то она идет и о неком третьем лице, которое дамочка именует «последней большой любовью», а вся округа – просто хахалем (а то и посочнее словечко подбирают). Потом она расскажет мужу, что «этот необыкновенный человек заставил ее почувствовать себя женщиной», и поведает о том, как ей «жаль, что она не встретила его раньше». Она изумится толстокожести невежи-мужа и придет в ужас оттого, что «столько лет жила с ним и не подозревала, что вышла замуж за чудовище!»
Все это сказал Кристоф Кай в полиции, и все это его не спасло. Следователь рассказал ему, что час назад его жена Перпетуя, вбежав в участок, сползла по стенке на пол и, заливаясь слезами, попросила избавить ее «от этого зверя». Муж набросился на нее, словно коршун, и бесчеловечно, с применением побоев и угрожая причинить вред их ребенку, изнасиловал, избрав для этого постыдного действа самые извращенные, унижающие добропорядочную женщину способы. Она заявила, что происходит это не в первый раз, и лишь жалость к калеке и робкая надежда на то, что он когда-нибудь образумится, удерживали ее от решительного шага. Но на этот раз домашний тиран перешел всякие границы! Особенно страшны были его угрозы расправиться с маленьким Вилли, так что выбора он ей не оставил… Развод и тюрьма! Нет, лучше сначала тюрьма, а там уж и развод!
Комиссар полиции, который поведал Кристофу Каю эту душещипательную предысторию, учился когда-то в сельской школе двумя годами позже него, и скамейка его семьи в местной церкви находилась прямо перед скамейкой семьи Кристофа, так что обоих мужчин связывало давнее знакомство. Если бы читатель видел глаза комиссара в тот день, то разглядел бы в них неприкрытую злость на несправедливость этого мира и безмерную досаду на невозможность помочь сидящему напротив него однорукому человеку. Слуга закона, пожалуй, дал бы отсечь и себе руку за то, чтобы иметь право отпустить работягу и добряка Кристофа восвояси! Кристофа, что спас его когда-то от разъяренного пса старика Хаймерля; Кристофа, что показывал ему в детстве, как половчее выудить из-под бревна упрямую уклейку; Кристофа, который первым ринулся тогда, морозным февральским утром, в горящий дом отца нынешнего комиссара полиции и вынес из огня не только его сестренку, но и собаку по кличке Грей… Кристофа, который – полицейский был уверен в этом – никогда не унизился бы до того, чтобы силой брать собственную жену, тем более будучи трезвым.
Подумал обо всем этом комиссар полиции и едва не заплакал. Как же так? Что же это за профессия у него такая? Зачем дана ему власть, если он не может пользоваться этой властью по справедливости? Почему он, грозный служитель закона, не в состоянии спасти от навета невиновного человека, не может опровергнуть ложь наглой самки и привлечь ее саму к суду за клевету? Он – местный житель и слышал, что говорят люди! Он знает, как Кристоф переживал за сынишку и как эта блудливая тварь издевалась над ними обоими! Ему известно, что ее папаша – старый хрыч, падкий на чужое добро, – исподтишка обворовывал зятя, подделывая купчие, и, конечно же, комиссар был наслышан о «прелестях» и безотказности этой чертовой Перпетуи, будь она неладна! Так как же быть?!
Полицейский в растерянности молчал. Мысли в его голове скакали, что кузнечики на газоне, – врассыпную и безо всякого толку. Он еще рассуждал по старинке, и его возмущала необходимость давать ход этому делу. Это через несколько лет комиссар привыкнет к тому, что даже самые бредовые утверждения дам никаких доказательств не требуют, и успокоится, но в 1953 году матриархат еще не набрал силу, и иллюзия справедливости еще жила в некоторых романтических натурах…
Дальше – хуже. Для доказательства в тот же день была проведена медицинская экспертиза, которая показала, что Перпетуя действительно имела неоднократные «нежные» отношения с представителем противоположного пола, в том числе, как и поведала женщина, в довольно необычных для консервативного общества формах. Время генетических экспертиз еще не наступило, а посему никаких более точных исследований не требовалось. Возмущенная до глубины души тощая потрепанная прокурорша потребовала для изувера-мужа самого сурового наказания, и желающий ей угодить престарелый сластолюбец-судья счел предъявленные доказательства достаточными, а показания самого Кая и его друзей – попыткой выгородить подлеца. Маленький Вилли ничего не понимал, но чувствовал трагедию и рыдал, бессовестно пачкая новенькую голубую блузку матери соплями, а юрист по разводу лихорадочно подготавливал план раздела имущества.
Тем дело и кончилось. Кристоф Кай получил семь лет тюрьмы по позорной статье, «так-то верная, но оскорбленная» жена его Перпетуя – половину его собственности, а общественность в лице кумушек из женского комитета – глубочайшее удовлетворение. Вторая же половина состояния до освобождения отца перешла к Вильгельму Теодору, но, учитывая тот факт, что Вилли был несовершеннолетним, должна была управляться его ближайшей родственницей, то есть все той же Перпетуей. Приложив к глазам платок и картинно всхлипнув, женщина не смогла скрыть от суда, что «в глубине души все еще любит» Кая и не исключает возможности воссоединения семьи после его освобождения, при условии, конечно, что он осознает всю тяжесть и гнусность своего проступка.
Услышав это, всегда сдержанный и осторожный Кристоф Кай перечеркнул всякую возможность своего досрочного освобождения, во всеуслышание прокляв жену и поклявшись, что, выйдя из тюрьмы, первым делом расправится с «мразью». Тут конвойный по знаку судьи коротко, но памятно ткнул в зубы подсудимому прикладом, и заседание закрыли.
Чтобы закончить историю несчастного Кристофа Кая, скажем, что ему не удалось исполнить обещанное, так как до освобождения дело так и не дошло: на пятом месяце заключения он в драке отметелил зарвавшегося сокамерника, а следующей ночью был задушен во сне. Убийцу не нашли, да особо-то и не искали: в негласном указании тюремному персоналу Кай значился как «неисправимый и крайне опасный преступник, чье возвращение в общество, несмотря на относительно небольшой срок, очень нежелательно». Так сгинул, исчез с лица земли отец Вилли, оставив после себя лишь этого неразумного мальчишку и горькое недоумение в сердцах немногих своих друзей.
Словно очнувшись ото сна, доктор Шольц встрепенулся и взглянул на часы.
– У-у, дорогой мой, а мы с тобой засиделись! Твои монашки, чего доброго, начнут беспокоиться!
