Американец засветился серебряным крестом в небе с той же стороны, что и в прошлый раз. «Твою ж мать!» – ругнулся Иван и взял его в прицел. Знакомая картина повторялась с точностью до секунд. Американский самолёт приближался, мгновенно увеличиваясь в размерах, и держа курс точно на их корабль. Потом заложил вираж влево, блеснув на солнце стеклом кабины пилота, и направив её прямо на Матросова, в лобовую. Иван видел самодовольную американскую рожу с классической зубастой улыбкой. Самолёт несколько раз с рёвом спикировал на корабль, чуть не задевая мачту и тыча в лицо американским флагом, и снова ушёл в небо. У Ивана свело сжатые кулаки, но реагировать по-другому он не имел права. Это провокация, американцы дразнят, фиксируют на видео, проверяют нашу боевую готовность. Нагло, с уверенностью в собственной безнаказанности. Испытание для нервов непростое. Иван вытер взмокший лоб. Рёв американских моторов стоял в ушах. На БПК, большом противолодочном корабле, позади носовой башни находится реактивная бомбометная установка – РБУ. Залп у неё, как у Катюши, только мощнее. А он должен спокойно наблюдать, как американцы наглеют на глазах. Но система может быть приведена в действие только в случае «готовности № 1» – «по приказу командования в случае вооружённого конфликта или других угрожающих действий со стороны вероятного противника». Во всех прочих случаях он обязан сохранять спокойствие.

«Сохраняем, блин, спокойствие» – вслух сказал Иван, возвращаясь к наблюдению линии склейки неба и моря.

Вечером команда расслаблялась. Пили. О сегодняшнем «налёте» не говорили. Чего говорить? Все понимают, что сделать ничего нельзя. Но напряжение висело в воздухе. Не выдержал Василии, самый старый в команде. Прищурившись, он ленинским жестом обратился к Ивану:

– Вот ты, Матросов! Молодой, всё понимаю, но вот ты знаешь, кто прославил твою фамилию? Слыхал о подвиге тёзки твоего, Александра Матросова?

– Нет, – ответил Иван. – А что он сделал?

– Ээх, стыдоба-то какая! Офицер! Как же ты служить-то собрался, Родину защищать, если о тех героях, которые жизнь за неё отдали, понятия не имеешь! Что, уже в школе об этом не рассказывают?

– Мне не рассказали, – ответил Иван.

– Отменили, значит, патриотизм… – горестно вздохнул Василич, – всё, к чертям собачьим, отменили! Патриотизм, любовь к Родине, честь, совесть, доблесть! Давай, отменяй, зачем это все молодежи-то! Знай себе, жуй!

– Виноват, Василич, – сказал Иван, – ты напомни, в чём там дело, может, знал, да забыл.

– Знал, да забыл! – передразнил Василич. – Всё у вас так! Иваны, не помнящие родства! Гнилое поколение! – он посмотрел в торец шкафа и процитировал: «Я видел, как умирали мои товарищи. А сегодня комбат рассказал случай, как погиб один генерал, погиб, стоя лицом на запад. Я люблю жизнь, хочу жить, но фронт такая штука, что вот живёшь-живёшь, и вдруг пуля или осколок ставят точку в конце твоей жизни. Но если мне суждено погибнуть, я хотел бы умереть так, как этот наш генерал: в бою и лицом на запад». Это его слова, тёзки твоего, Матросова. Он их в письме девушке написал. А дело там в чем? В бою за деревню Чернушки комсомолец Матросовзакрыл амбразуру дзота своим телом, чем обеспечил продвижение наших бойцов вперед. Вот в чём! И не знать этого офицеру… не позволительно! – подобрал слово Василич и надул щёки.

– Круто! – сказал Иван. – Не знал. Но, слушай, Василич, я, как офицер, немного знаком с физикой. Этот случай противоречит элементарным законам. Закрыть телом пулемётную амбразуру невозможно. Одна винтовочная пуля, попадая в руку, сбивает взрослого человека с ног. А пулемётная очередь в упор сметёт с амбразуры любое, даже самое тяжёлое тело. Так что это, мягко говоря, лажа.

Василич побагровел.

– Ну ка, повтори, что ты сказал, салага! – он поднялся и пошёл на Ивана.

– Э, тих, тих! Мужики, вы чего! – вскочил Володя. – Матросов! Ты бы думал, что говоришь! И ты тоже, Василич, ну чё ты, нюхнул чуток и лезешь в бутылку! Хорош! Отвоевали, победили! Таких матросовых в России знаешь сколько было… Давай лучше о бабах. Я вот лично уже на любую согласен… Забыл как живая выглядит…

– Да ну, от живых проблемы одни, – буркнул Игорь.

– Вот щас не поонял! – привстал Володя. – У тебя труп красотки под койкой, что ль, Игорёк?

– Да нет, ты что! – замотал головой Игорь. – Кукла…

Дальнейшие объяснения счастливого обладателя единственной женщины на корабле утонули во всеобщем гуле и улюлюканье. У проговорившегося бегали глазки, но было поздно. Пришлось демонстрировать даму. Игорь принёс обычный с виду чемодан и извлёк оттуда куклу неимоверной красоты. Повисла тишина. Искусственная девушка отличалась от живой лишь молчаливостью. Волосы – настоящие, длинные, тёмные, блестящие. Бархатная кожа, тончайшее кружевное белье, большая грудь с торчащими сосками, пухлый рот округлен буквой «О» и вагина без волос, со всеми анатомическими подробностями.

Иван вышел на палубу, укутанную чёрным одеялом ночи в прострелах звёзд. Море ощущалось только по запаху, но миллионы тонн солёной воды ни с чем не перепутаешь. Он вспомнил, как мальчишкой мечтал стать морским офицером, как поссорился с матерью из-за этого, как уехал учиться, как был счастлив, когда попал на ВПК «Прямолинейный». И вот он здесь, в своей солёно-звёздной мечте, а на душе муторно…. Наташка… Ну что, Наташка… Если любит, дождётся…

– Ты чего ж ушёл-то, боец? – раздался рядом голос Василича. – Там мужики групповое изнасилование устроили с особым цинизмом, – он засмеялся и пальцами разгладил усы.

– Да не знаю, – тихо отозвался Иван. – Меня невеста ждет. А тут… ну измена не измена, а все равно как-то противно…

– Три тыщи зелёных такая игрушка стоит, представляешь? Игорёк-то, жук, её ещё полгода назад прикупил, а проболтался только сейчас! А что противно, это ты точно сказал.

– Не понравилось? – улыбнулся в ночь Иван.

– Да я и не пробовал, – махнул рукой Василич. – Посмотрел, как эти здоровые дураки резвятся и ушёл. Старый я уже для таких новшеств. Я по старинке. Повесишь в каютке фотку красоточки какой-нибудь и вручную! – он захихикал, тронув уже отглаженные усы. – Когда по три месяца на боевом дежурстве в море, чего ещё делать? Хорошо, что каюта двухместная и сосед на вахте, когда ты с неё приходишь. А в иллюминаторе море до горизонта. Свихнуться можно запросто. Как тут без рукоблудия, когда по сто дней без баб. Зато потом на берегу кабаки гудели от разгула! А уж там баб – завались! Мы Севастополь так и называли: «город камней, блядей и бескозырок». Офицеры гудели в кабаках, матросики – на дискотеках. Случаев изнасилования тьма! Бывали случаи, когда девчонку приводили на корабль, и если он стоял у стенки на ремонте или ждал выхода на боевую, её держали где-нибудь в дальней каморке, кормили и потрахивали поочереди. Это, правда, пресекалось строго. Да только из энтузиасток всегда очередь выстраивалась. Мужиков-то видных и при бабках тучи! Да и бабы были нечета этой резиновой! Красивые бабы были в Севастополе! Да и в других городах Крыма. Тогда он был наш… А мы стояли в Новоозерном, там сейчас база флота Украины. Хотя уже кирдык их флоту. Корабли у них были старые, наши… – Василич замолчал, тяжело вздохнув. – А ты, Ваня, молодец! – вдруг хлопнул он Ивана по плечу. – Невеста это правильно…

Солнце било из амбразуры облаков точно в мишень зрачка. Иван на секунду отвернулся, но солнечная «очередь» продолжала пульсировать перед глазами. Американец вывалился из тучи неожиданно – сразу огромный, острокрылый, наглый. Левый вираж и он снова спикировал на корабль, чуть не задевая брюхом мачту и дразня звёздно-полосатым флагом. «Три, четыре, пять…» – считал Иван количество заходов и сглатывал заложенность в ушах от рёва самолетных турбин. В прошлый раз было двенадцать, а в позапрошлый – девять. Американец вошёл во вкус, летает к ним как на работу. «Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…» – вслух считал Иван, чувствуя, что ему все труднее сохранять спокойствие. «…Девятнадцать, двадцать, двадцать один!!! На!!!»