То, что мы не можем назвать, может стать причиной беды. «Один паренек из Каталины прислал мне фотографию улитки, которую он нашел, — говорит Дэйтон. — Улитка двигалась на север. Она не должна была оказаться там, где этот молодой человек ее нашел. Значит, что-то происходит с этой улиткой или с окружающей ее средой». Глобальное потепление? Возможно. «Но если вы не знаете, как ведет себя этот вид, вы не уловите и перемен». Легче всего обвинить в таком поголовном невежестве школу, но Дэйтон большую долю ответственности относит на счет того доминирующего положения, которое заняла в высшем образовании молекулярная биология. Непосредственно против молекулярной биологии он, конечно, ничего не имеет; нельзя сказать, что он не сталкивался с профессорами, которые по-иному смотрят на вещи. Но, как он говорит, в современном высшем образовании в сфере естественных наук четко прослеживается одна тенденция: записать все «ологии» — зоологию беспозвоночных, ихтиологию, маммологию, орнитологию, герпетологию — в «раздел наук девятнадцатого века, которому они принадлежат». Через некоторое время после нашего разговора с Полом Дэйтоном в его рабочем кабинете в Скриппсе он представил документ на симпозиуме Американского общества натуралистов, который сейчас пользуется большим спросом. В нем он подчеркивает возросшую угрозу:

«Ушедший век стал свидетелем невероятного провала в вопросах охраны окружающей среды: многие популяции находятся в состоянии упадка, их экосистемы претерпели обширные изменения… Этот экологический кризис совпал с фактическим изгнанием естественно-научных дисциплин из академий. В результате и молодые ученые, и общество в целом лишились возможности изучать те основополагающие принципы, которые позволяют предвидеть уровень развития популяций, а также ответную реакцию комплексных систем на изменения окружающей среды… Группы, работающие в области молекулярной биологии и теоретической экологии, добились больших успехов в своих областях и перешли к специализации по разным направлениям. Специалисты совершили настоящий прорыв в этих чрезвычайно уважаемых мной сферах. Однако… столь суженный подход мало что дает для фактического решения все более обостряющихся серьезных глобальных проблем, таких как упадок популяций, исчезновение видов или утрата среды обитания… Мы должны восстановить естественно-научные дисциплины во всех учебных институтах, обеспечить студентам возможность познавать природу экспериментальным путем и получать знания по фундаментальным естественно-научным дисциплинам».

Какова специфика действий, спросил я Дэйтона, которые должны быть предприняты для улучшения создавшейся ситуации? Его ответ не был обнадеживающим: «Здесь сказывается не только некое высокомерное предубеждение против естествознания и предпочтение микробиологии, тут сама экономика управляет изменениями, так как хорошие классы по естествознанию должны быть небольшими». И все же Дэйтон надеется, что если общество будет иметь представление о реальных масштабах дефицита природы, то это повлияет на политиков, и они будут «настаивать на необходимости изучения в институтах фундаментальных принципов биологии и об обязательном включении конкретных разделов естествознания в систему фундаментальных знаний».

К сожалению, найти специалистов, обладающих достаточным багажом знаний в этой области, для преподавания в таких классах будет трудно. Дэйтон предлагает, чтобы на базе высшего образования «были организованы курсы, и для работы на них нужно подобрать молодых профессоров, готовых послужить общему делу», а также убедить натуралистов старшего поколения взять под опеку студентов, которым «никогда не предоставлялась возможность изучать естествознание». По крайне мере, одна организация, Западное общество натуралистов, сделала шаг в направлении поддержки молодых специалистов. Если система образования и другие силы намеренно или ненамеренно будут продолжать препятствовать тому, чтобы молодые люди изучали природу в естественных условиях, то цена, которую придется за это заплатить, будет очень велика. Большинство сегодняшних ученых свою карьеру, по сути, начинали в детстве, когда охотились на жуков и змей, собирали пауков. Тогдашние дети испытывали благоговение перед природой. А коль скоро такие «грязные» занятия стали ныне исчезать из детской жизни, то как же будущие ученые смогут изучать природу?

«Боюсь, что они и не будут, — говорит Дэйтон, задумчиво глядя на затерявшийся вдали горизонт. — Никто даже и не подозревает, что у студентов забрали всю мудрость этого мира».

Рашид Салахуддин, директор средней школы, который ведет мою недельную программу обучения на природе в местной школе, отмечает, сколь разрушителен страх перед природой. «Слишком у многих детей природа ассоциируется со страхом и катастрофами, у них нет контакта со средой, которая находится за пределами помещения», — говорит он. Салахуддин взял с собой в горы шестиклассников и показал им, как чудесна природа. «Некоторые дети приехали из Восточной Европы, Африки и Среднего Востока. Они смотрят на открытое пространство, на леса как на нечто опасное. Для них все это ассоциируется с войной, с необходимостью прятаться. Или они рассматривают природу исключительно с утилитарных позиций. Это место, где можно набрать дров».

Дети исключительно городские, вне зависимости от их этнической принадлежности, демонстрируют аналогичную реакцию, говорит он. Некоторые из них никогда не были в горах, или на берегу моря, или даже в зоопарке, несмотря на то, что его видно из окон их дома. Некоторые провели все детство под крышей и живут в страхе, поскольку природа у них ассоциируется с соседним парком, где все контролируется бандитами. «Что можно сказать о будущем? — спрашивает Салахуддин. — Природу захватили киллеры, которым до нее нет абсолютно никакого дела. Нам необходимо вернуть ее себе».

12. Откуда прибудут будущие заботливые хозяева природы?

[Имеет ли значение] исчезновение кондора для ребенка, который никогда не видел простого крапивника?

Роберт Майкл Пайл, натуралист

1 я спросил увлеченного своим делом специалиста по проблемам окружающей среды и активного участника создания Южнокалифорнийского речного парка Сан-Диегуито «От гор до океана»: «Когда создание парка будет завершено и обширные пространства земли и воды превратятся в заповедник, смогут ли в нем играть дети?»

«В общем, они смогут ходить сюда в походы вместе с родителями…»

Он помедлил.

Но сможет ли ребенок свободно бродить по этой земле или, скажем, построить дом-дерево? Мой друг задумался: «Нет, думаю, что нет. То есть я хочу сказать, что существует множество более действенных способов, которые помогают почувствовать себя частью природы».

Но когда я спросил, каков его первый опыт взаимодействия с окружающим миром, мой эколог робко ответил: «Я строил форты и дома-деревья».

Он чувствует парадокс, но плохо себе представляет, что можно сделать. Множество традиционных занятий на природе ведет к ее разрушению. Для некоторых строительство дома-дерева или форта-крепости в лесу мало чем отличается от гонок на внедорожниках по дюнам. Разница совсем небольшая: в одном случае вы испытываете радость от общения с природой и это приводит вас в восторженное состояние, в другом — ваши ощущения тонут в шуме и выхлопных газах и вы оставляете за собой следы разрушения, которые не исчезнут тысячи лет.

Понять подобные различия не так-то просто. Но коль скоро забота о природе все больше становится интеллектуальным занятием, никак не связанным с радостью ощущения природы, остается только недоумевать, откуда же возьмутся будущие специалисты по ее охране.

Если экологические группы вместе со скаутами и другими традиционно ориентированными на природоохранную деятельность организациями не растеряют того, что было сделано, и включатся в работу по охране природы, они не смогут игнорировать детскую потребность исследовать окружающую среду. Они должны понять, что здесь не обоитись без запачканных детских ладошек и промокших ботинок. И еще они должны помочь побороть страх, который отделяет детей от природы.