Было темно. Мы не видели лиц друг друга. Не видели выражения глаз. Лишь где-то впереди, слабо освещая улицу, горел пыльный фонарь. Мы приближались к нему.

— Мы обсудили все до мелочей, — начал я внешне спокойно, — но меня волнует одна вещь. Допустим, я не смогу скрыться. Скажем, меня ранят или произойдет что-нибудь другое. Как мне поступить? Покончить с собой или позволить им взять меня в плен?

Мика остановился и пристально посмотрел на меня. Я ждал ответа.

— Это очень сложный вопрос, — начал он медленно, подчеркивая каждое слово. — На него сразу не ответишь. Я только могу тебе сказать, как мы на это смотрим.

Этот разговор возник не случайно. Мне нужно было знать, как поступить, ибо речь шла о моей жизни. С большим вниманием слушал я Мику.

— Самое дорогое, — начал Мика, — что можно принести в жертву своему народу, — это жизнь. Но тут же возникает другой вопрос. Имеем ли мы право, в какой бы сложной ситуации мы ни находились, сами лишать себя жизни?

Он умолк и посмотрел мне в глаза.

— Тебя когда-нибудь арестовывали? — спросил он.

— Нет.

— А ты слышал что-нибудь об арестах и пытках в тюрьмах?

— Слышал.

— Тогда ты знаешь, как обходится полиция с нашими товарищами. Ты знаешь, как умирали революционеры в Советской России и у нас?

— Я много слышал об этом.

— Тогда мне легче будет ответить тебе. С классовым врагом, с оккупантами нужно бороться всеми силами и до последнего дыхания. И умирать надо, как умирают коммунисты, — непобежденными…

Мика говорил со все возрастающим волнением. Я жадно глотал каждое его слово.

— На смерть нужно идти бодро, с песней, славя свободу.

Мы остановились. Мика рассказал мне, как погибали наши товарищи при расстрелах демонстраций, как их истязали в застенках, но они не произносили ни слова. Слова Мики рождали во мне гнев и ненависть.

— Знаю, — возразил я, — какие муки выдерживали наши товарищи. Но мне-то никогда не приходилось переживать ничего подобного. Я не знаю, что я способен вынести и что нет.

— Ты любишь своих товарищей и свой народ? — спросил Мика, глядя мне в глаза.

— Люблю.

— Если когда-нибудь тебя будут пытать, думай всегда о товарищах и помни, что они будут презирать тебя, если ты предашь их. Думай о своем народе, о своей чести…

Однако прямого ответа он мне не дал, а я хотел слышать его.

— Нет, ты скажи мне прямо, что я должен делать, если мне не удастся убежать?

Я видел, что своим вопросом поставил Мику в затруднительное положение. Он остановился и задумался, не переставая смотреть на меня.

— Если тебя схватят живым, наверняка расстреляют. Сейчас не то, что было раньше. Идет война. А прежде чем расстрелять, тебя наверняка будут пытать, чтобы ты выдал организацию, товарищей… Если ты уверен, — продолжал он, подчеркивая каждое слово, — что сможешь выдержать все это и ничего не сказать, тогда все пули из своего револьвера потрать на них. А если не уверен, оставь последний патрон для себя. Ты должен решать сам. — Он многозначительно посмотрел на меня.

Теперь Мика мне все объяснил. Итак, решать придется самому. Мы шли по разбитой мостовой. Над головой мигали фонари. Изредка навстречу нам попадались прохожие. Мика взял меня под руку, собираясь сказать еще что-то.

— Мне хотелось бы обратить твое внимание и на другую сторону вопроса.

— Что ты имеешь в виду?

— Я уже говорил тебе, что человек не имеет права сам лишать себя жизни. Она дана ему природой, и только природа может отнять ее.

— Но это недостаточно веская причина, если вспомнить то, о чем ты сейчас говорил, — заметил я.

— Нет. Это скорее теоретическая проблема. Если человек кончает самоубийством в тяжелую минуту, это своего рода помощь врагу.

Мика умолк.

Он чувствовал, что в душе моей зреет какое-то решение, и не хотел мне мешать.

— При чем же тут помощь врагу? — спросил я.

— Если ты окружен, у тебя безвыходное положение и ты стреляешь в себя, ты гибнешь, вместо того чтобы пустить последнюю пулю во вражеского солдата. А если ты не пустишь ее себе в лоб — ты жив. А убьет ли тебя враг, — это еще вопрос… До тех пор многое может произойти.

— Что, например?

— Побег, освобождение из тюрьмы и тому подобное.

— А если человек не в состоянии выдержать пытки?

— Тогда нужно поступить так, как я тебе говорил. Во всяком случае пытки не должны приводить к предательству.

Но такое объяснение меня не удовлетворило. Ведь все равно оставалось два выхода, а мне хотелось услышать вполне определенный ответ.

— Главное, не стать предателем, — снова начал я. — А потому все средства хороши. А как бы поступил ты, оказавшись в моем положении?

Мика тяжело вздохнул… Подумал… И крепко сжал мою руку.

— Как бы поступил я? — спросил он с чувством. — Об этом я тоже думал. Я бы выбрал смерть от руки врага и пошел бы на смерть с гордым вызовом!

— Ты бы выдержал пытки?

— Да! Меня уже арестовывали и пытали.

Вот центр города. Прохожих немного. Приближался полицейский час. Скоро улицы совсем опустеют и затихнут. Будет раздаваться лишь тяжелый топот и наглый смех фашистских солдат.

Мы простились.

Я неподвижно лежал на постели, вспоминая разговор с Микой. Солнце уже поднялось высоко, но в комнате было еще прохладно. Я лежал и смотрел в угол. Под потолком жужжали мухи. Согнав муху с носа, я перевернулся на другой бок. Теперь взгляд остановился на паутине в противоположном углу. В центре ее что-то чернело, видимо, паук. Мне было лень встать и посмотреть. Я продолжал лежа терпеливо наблюдать за ней. Вокруг носились мухи. Вот одна из них налетела на паутину. Завязла. Начала вырываться. В это мгновение паук проворно покатился к ней. Но неудача: мухе удалось вырваться. Она улетела. Немного погодя повторилось то же самое.

«Слабо тебе утащить муху в свое логово», — подумал я.

Время летело незаметно. Потом я встал, разогнал мух, разорил паучье гнездо и облегченно вздохнул.

Подошел к окну. Черные эсэсовские мундиры показались мне бесчисленными паучьими колоннами, повсюду растягивающими свои сети. Как там Мика? Как он провел ночь в оккупированном городе? Как он встретил это утро? Немало ночей провел он в этом словно уснувшем месте. Но те, довоенные, ночи сильно отличались от теперешних. После полицейского часа Ниш превращался в мертвый город. Все дома запирались. На окна опускались толстые занавеси. Гасился свет. По улицам расхаживали патрули, и откуда-то издалека долетали винтовочные выстрелы или отзвуки автоматной очереди.

И минувшей ночью, ничем не отличавшейся от остальных, Мика думал о предстоящей операции. Он долго ворочался с боку на бок, засыпал, просыпался, снова засыпал, но мысли неустанно возвращались к отелю «Парк».

…Все готово. Парень на месте. Оружие наверняка доставят. Проводник прибудет вовремя. План разработан. Предусмотрены все случайности. А может быть, нет? Что-то непонятное мучает его, не дает уснуть. Он чувствует, догадывается, в чем дело, но не хватает решимости осознать это. Самое главное — человек. Человек, который должен выполнить задание и остаться в живых. Самому, вероятно, легче было бы выполнить операцию. Справится ли один человек с таким заданием? Почему на первом совещании вместе со Смайо они не выделили нескольких человек? Нет, нельзя! Слишком неосторожно поручать такое дело нескольким товарищам. Лучше один! Но пока имеется возможность пойти на операцию самому.

Мика заворочался. Мысли не давали ему покоя. Наконец удалось задремать. Или ему только показалось, что он заснул?

В ночной тишине раздалась пулеметная очередь. Мика вскочил. Но все стихло. Слышался лишь слабый шум ветра. Сон был нарушен. И снова Мику охватило беспокойство: операция должна пройти успешно, и человек должен уцелеть. И то и другое наверняка. Однако и то и другое наверняка может не получиться.

Человек, смелый по природе, в состоянии многое сделать сам. Ему всегда легче самому пойти на задание. Он ничего не боится. Но когда то же самое нужно доверить другому, в нем рождается страх. Что произойдет с тем? Уцелеет ли он?