Наконец Барский появился. Увидев Дзержинского, Адольф смутился. Он был без малого на десять лет старше Феликса, привык относиться к нему как старший, с высоты своего жизненного и партийного опыта, а тут вдруг почувствовал себя как провинившийся школьник и не сразу набрался мужества сказать о том, что он и Ганецкий покинули съезд, так и не договорившись с русскими товарищами об объединении.

Услышав это признание, Дзержинский побледнел, лицо, до того сиявшее радостью встречи, посуровело.

— Как вы могли?! Вы нарушили полномочия нашего съезда, его прямое указание об «основном значении» объединения.

— Все произошло из-за девятого пункта программы РСДРП. Там говорится о самоопределении наций, а мы, как сам знаешь, считаем этот лозунг совершенно неприемлемым для польских социал-демократов.

— Ах, Адольф, я и сам против самоопределения, зачем оно победившему пролетариату? Но неужели вы не могли договориться об объединении, оставив за нашей партией право на свое мнение о самоопределении?

— Пробовали. Но ты, Юзеф, не знаешь Ленина. Он создает партию нового типа. Партию, основанную на единстве взглядов и строгой дисциплине. Никаких «своих мнений» по программным вопросам. Или мы признаем программу и устав полностью и тогда можем войти в РСДРП, или нет.

— Я бы все-таки объединился, а доказывать свою правоту можно было бы и потом, в рамках единой партии.

— Мы получили от Розы телеграфное указание покинуть съезд. Это указание Главного правления партии, и мы его выполнили.

— После нашего заявления об уходе, — продолжал, помолчав немного, Барский, — съезд принял резолюцию. Вот она, я привез ее с собой для Главного правления.

Дзержинский взял листок, пробежал глазами: «Выражая сожаление, что вызванное случайными обстоятельствами оставление польскими товарищами съезда лишило съезд возможности закончить обсуждение вопроса о присоединении социал-демократии Польши и Литвы к РСДРП, и надеясь, что это присоединение есть лишь вопрос времени, съезд поручает ЦК продолжение начатых на съезде переговоров».

Теперь, где бы он ни был — в Королевстве Польском или за границей, — в своих выступлениях на собраниях и в личных беседах Дзержинский еще настойчивее стал разъяснять, что «не может быть движения пролетарского отдельных национальностей, а должно быть одно пролетарское движение — одна партия социал-демократическая, которая стремилась бы охватить весь пролетариат без различия национальностей».

В маленьком двухэтажном домике на улице Проста, 36, Юзеф появился, как всегда, внезапно. Кто из партийных активистов, находившихся в то время в Варшаве, не знал этого домика! Хозяйка его, Ванда Краль, молодая болезненная женщина, уже с 1902 года принадлежала к социал-демократам Королевства Польского и Литвы. Свой дом она предоставила в распоряжение партии.

В мезонине размещалась небольшая нелегальная партийная типография. Там же жил Винценты Матушевский, известный в подполье под именем Мартин. Прописан он был для конспирации как дворник. Мартин печатал листовки, а Ванда держала корректуру.

Домик Ванды был удобен и надежен. Вечерами из столовой доносились звуки рояля — хозяйка дома развлекала гостей. Гостями были партийные активисты. Некоторые из них, бездомные, с чужими паспортами, а то и вовсе без паспортов, оставались ночевать. Спали в столовой на кушетке, на столе, кому не хватало «спальных мест», устраивались просто на полу. Неудивительно, что, приехав в конце 1904 года в Варшаву, Дзержинский направился сюда. Где же, как не у Ванды Краль, можно быстрее и лучше сориентироваться в обстановке?

Ванда встретила его радушно, как старого знакомого. Они и в самом деле успели хорошо узнать друг друга во время неоднократных наездов Юзефа из Кракова в Варшаву.

— А где же ночлежники? — спросил Юзеф, осматривая пустую столовую.

— Ах! Мой «отель» терпит убытки! Сегодня никто не ночевал, — с притворным огорчением отвечала Ванда.

Услышав веселые голоса, спустился сверху Мартин.

Дзержинский был рад приезду в Варшаву и ясному морозному январскому утру, радовался предстоящей работе и встрече с товарищами по партии, был в ударе и так и сыпал шутками. А вокруг, зараженные его бодростью и весельем, улыбались все: Ванда, Мартин и домработница, зашедшая в столовую к хозяйке. Даже Ядя, трехлетняя дочурка Ванды, ничего еще не понимавшая, и та поддалась общему настроению.

— Дядя Юзеф приехал! Дядя Юзеф приехал! — кричала Ядя. Она прыгала вокруг взрослых и весело смеялась.

Феликс подхватил девочку на руки и закружил по комнате. В следующую минуту Ядя оказалась уже у него на шее, а сам дядя Юзеф скакал вокруг стола.

Дзержинский вдруг посерьезнел. Осторожно разжал руки Яди, крепко ее расцеловал и поставил на пол.

— Вы очень любите детей, Юзеф?

— Не знаю, как вам это объяснить, Ванда. Часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я. Кажется, что я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю… В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-то ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо…

Дзержинский помолчал, потом вздохнул и невесело закончил:

— Но это лишь мечты. Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, а с ребенком не мог бы.

За завтраком разговаривали о приближающейся революции. Война с Японией обострила все противоречия общественной жизни в России. В стране назревал революционный кризис. Близкое дыхание революции чувствовалось и в Варшаве.

— А в этот раз вы надолго к нам? — обратилась Ванда к Юзефу.

— Надолго. Сейчас, когда мы, безусловно, на пороге больших событий, мое место здесь, среди вас, а в Кракове и без меня обойдутся. Кстати, Ванда, не найдется ли у вас местечка, где бы я мог работать?

И местечко в «отеле», конечно, нашлось.

После завтрака Мартин поднялся в свой мезонин. Его властно тянула к себе маленькая печатная машина, называемая «стукалкой».

В дверь тихо постучали. Домработница подошла и что-то шепнула хозяйке. В комнату вошла Софья Мушкат.

— Знакомьтесь. Это Чарна, наша лучшая связная, а это товарищ Юзеф, — представила их Ванда друг другу.

Юзеф увидел девушку среднего роста, на вид лет двадцати — двадцати двух, с пышными черными волосами. Черные, как маслины, глаза пытливо и в то же время застенчиво смотрели на него, а яркие пухлые губы придавали немного детское выражение ее лицу. Девушка раскраснелась то ли от смущения, то ли от быстрой ходьбы по морозу.

— Рад познакомиться с вами, — Дзержинский энергично пожал руку Зоей. — Ведь это я посылал на ваш адрес из Кракова «Червоны штандар». Адрес ваш, надо сказать, действовал как часы. И мне очень приятно передать вам благодарность Главного правления и Заграничного комитета.

Дзержинскому понравилась эта скромная девушка. Он хорошо знал, какую важную, связанную с постоянным риском работу выполняла Софья Мушкат.

А Зося не могла оторвать от него глаз. Юзеф, настоящий, живой Юзеф! Зося наслышалась о Юзефе как о самом преданном партии товарище, наиболее стойком и самоотверженном. И вот он стоит перед ней, она чувствует тепло его сильной руки.

Не проронив ни слова, Зося отдала Ванде почту и поторопилась уйти. Она и так задержалась сегодня больше, чем положено.

На всю долгую жизнь запомнила Софья Сигизмундовна Мушкат эту первую встречу с Юзефом.

Большие события, о которых говорил Дзержинский, не заставили себя ждать. 9 января 1905 года в Петербурге на площади у Зимнего дворца была расстреляна многотысячная мирная демонстрация, организованная полицейским провокатором священником Гапоном.

«Рабочий класс получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни. Лозунг геройского петербургского пролетариата «смерть или свобода!» эхом перекатывается теперь по всей России»[9], — писал Владимир Ильич Ленин.