- Ну, кто я без тебя? Я не умею жить без тебя. Я любил твою страстную натуру и твое тело, но не твою душу. Я привык, что ты – мой проект! Кем я стану без тебя? Я, как роза на песке, я погибаю… Я потеряюсь! Я ненавижу, – он резко распространился и сделал несколько шагов назад. – Вы одинаковы! Ты, твоя мать! Сколько можно разбивать мое сердце?! Сколько можно лишать меня жизни? Я устал тонуть в омуте этой безудержной, никчемной и бездарной страсти, слышишь? Вы – персональные убийцы!
Елена оперлась о стол. Она пыталась уравновесить дыхание, но все эти попытки были непродуктивны. Голова раскалывалась, а желание забыть, что такое любовь, становится таким сильным, что согласен подписать контракт с самим дьяволом. И только тихое тиканье часов разрывает тишину.
Деймон произнес эту пламенную речь с криками и ненавистью в голосе! Прошла минута… или две. А потом он настиг девушку и крепко прижал к себе. Так он хотел избавиться от своей боли, забрать ее, так он хотел… Тешил себя ложью, что все это – неправда! О, как же больно… И пусть эта ночь будет страшным сном! Как же хочется, чтобы это было так! Но, когда так думается, это означает лишь одно – вокруг реальность.
Рыдания вырывались из ее груди, и она снова оттолкнула мужчину.
- Уходи, – произнесла она, – уходи от меня подальше. Навсегда. Навечно! Кань в лету! Пожалуйста, уходи… Убирайся!!!
Она толкнула его, и Деймон, сделав несколько шагов назад, еще несколько секунд смотрел на девушку, которая, закрыв лицо руками, села на диван. Ему надо бежать. Сейчас!
Сальваторе бросается вон из дома. Подальше от нее. Куда нибудь на забытое всеми шоссе, по неизвестной дороге в неизвестном направлении.
Ему нельзя не то что смотреть на нее! Ему нельзя просто быть в одном городе с ней. Четвертая передача, педаль газа, открытые окна, в которые проникает ледяной воздух. Музыка погромче! Так, чтобы децибелы разрывали барабанные перепонки! Чтобы голова болела от этой громкой музыки!
Лишь бы только не слышать крики души.
Вдаль! От нее подальше. К потерянному, всеми забытому шоссе! Забыть! И больше никогда в жизни и ни за что ни к кому не привязываться! Стать циником, ублюдком! И не позволять своей душе чувствовать жить!
Драгоценная апатия, Черствость к жизни, Цинизм! Я возвращаюсь к вам.
====== Глава 20. My lady. ======
В порванном платье она сидела возле огромного камня и смотрела в Небо, словно в Вечность. В руках сжимала красный, шелковый платок, будто это был оберег, будто это был новый стимул… Растрепанные волосы ниспадали на обнаженные плечи. Платье порвано, тело в синяках, а душа в шрамах… И если бы душевные раны оставались на теле, мы бы все были уродливыми! Хотя бы, какая-то часть из нас! Луч света прожектора освещал ее, создавая метафору луча надежды. Вокруг было темно. Весь зал замер, зрители забыли как дышать… Как и режиссер этой постановки. Девушка выдохнула и, опустив взгляд, медленно поднялась. Платок еле-еле она держала пальцами, что символизировало лишь одно: оберег для героини больше не имел смысла… Он потерял свою ценность.
- Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть это будет в дождливом ноябре, когда птицы покидают наш серый город, а природа умирает…
Ее голос был тих, будто девушка смирилась с участью и не верила в свои слова. Она говорила это тихо и спокойно. Девушка вновь повернулась в сторону света прожектора. Публика, включая зрителей, режиссера, сценариста, даже звукооператоров и осветителей – все замерли. Такой пьесы не было уже давно. Такого фурора больше никогда и не будет.
- Пусть будет лить дождь, повсюду будет грязь, и сгнившие листья будут прилипать к подошве ботинок, – она чуть покачнулась, словно подкосились ноги. Но шатенка устояла. – Пусть не будет этого солнечного мая! Тепла! Сентиментальности! Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть вокруг будет серо! Зачем? – она усмехнулась и вновь опустила взгляд.- Чтобы не природа раскрасила наше примирение. Но ты…
Вдох. Выдох. Платок девушка приподнимает над головой, а потом опускает и кидает на пол. Она вновь покачнулась и вновь устояла. Как сломанная птица, как раненый воин! До самого последнего конца…
- Если ты когда-нибудь меня простишь, пусть это будет в тот день, когда на небе взойдет еще одна луна, а солнце спрячется за облаками и тучами! – голос стал чуть громче. – Пусть создастся впечатление, что солнце просто было свергнуто с небесного пантеона! И больше никогда-никогда не взойдет! – девушка подняла руки к небу и пала на колени. Все зрители вздрогнули и лишь сильнее напряглись.
- Зачем? – она смеется, вернее, хохочет, как умалишённая, как потерявшая здравомыслие обольстительница! Это был какой-то отчаянный смех… Когда долгое время бежишь от себя, от чувств, от любви, а потом резко останавливаешься, становится невыносимо больно… И усталость сваливает с ног, сердце отбивает свои последние удары. Это состояние называется «агония». Девушка хохотала, как будто она не была актрисой, как будто она была реальной жертвой жестокой любви.
- Пусть Ра проиграет свою битву с Анубисом! Пусть он познает горечь поражения! Я желаю, чтобы ты, Ра, проиграл! – закричала она во все горло так, словно это была ее мольба высшим Силам. Все вздрогнули, и наступила окончательная тишина.
Помолчав, девушка опустила руки и оперлась ими о пол. Несколько секунд для того, чтобы отдышаться…
- Чтобы не солнце осветило наше примирение, – прошептала мученица, – чтобы не оно согрело тебя. Но я…
По лицу некоторых зрителей потекли слезы. Здесь не было ни единого, кто бы не испытывал сейчас тех же эмоций, что и главная героиня. А та, между тем, прислонилась к камню, как к самому любимому и дорогому человеку.
- Если мы когда-нибудь снова полюбим, то пусть это будет во время апокалипсиса. Я согласна погибать с тобой в последние дни нашей Вселенной… – девушка встрепенулась и вновь поднялась на ноги, но смотрела не на луч, а в темноту. – Ну а пока на улице солнечный май… А на небе улыбчивое солнце… Мир только в самом рождении!.. Он так молод в бесконечности этих веков!.. Знаешь, – девушка обратилась к зрителям, резко подойдя к самому концу сцены. – Это произойдет нескоро, а я не знаю, улыбаться этому или плакать от горя... – В глазах был страх. Она схватила платок и, прижав его к груди, снова вернулась к зрителям. – Когда мы простим, мы снова полюбим! – тон голоса вновь повышается. – Снова станем грешниками, падшими ангелами… А сейчас мы в покое, тишине и спокойствии, – девушка отвела взор своих удивительных глаз и сделала несколько шагов назад. – Так, что выбирать мой милый друг? Я не знаю… Как там говорилось? «Мне очень нравится этот глагол – сопротивляться». Знаешь, в нем есть великолепие!
Ее игра была жизнеподобной. В ее глазах не было наигранности. Создавалось чувство, что актриса забыла, где она, что она срослась со своей ролью, стала своей героиней.
- Почему? Потому что… он агитирует, призывает! – безумная улыбка, а потом опять страх. – Он заставляет мое сердце биться. Мое мертвое сердце. Это слово, оно… оно мое… Сопротивляться моим чувствам к тебе? – гласно молвила актриса. – И воспарить на самый верх! К самой вершине пьедестала! Стать дорогим человеком и дешевой душой!? – во все горло закричала она. Женщины утирали глаза платком, а мужчины крепко сжимали ручки сидений. – Или пасть в самую пропасть твоей всепоглощающей и безумной любви? Стать бесценной душой, но падшей, ибо никто тут не признает любовь…
Вновь тишина, вновь робость и покорность. В этой девушке на сцене вера боролась с действительностью. Когда девушка срывалась на крик – это страдала душа. Когда голос сникал до шепота – примирение… И оба эти состояния были великолепными! На время Елены не стало. Осталась лишь ее героиня. О чем думают актеры во время своего выступления? Актера не остается на самом деле. Остается лишь его герой.
- Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть это случится тогда, когда я разучусь любить! – девушка, сжимая платок, стала метаться по сцене, как олигархи, которые понимают что вот-вот потеряют свое состояние. – Мне будет чуждо любое стремление к чувствам! И я отключу эмоции! – переливы голоса с крика на шепот заставили и сердце режиссера дрогнуть. – Чтобы простив тебя, больше никогда не сметь тебя полюбить! Я не хочу воспарить! Не хочу пасть!
