Потом Гилберт взяла газету и тут же замерла. Конечно, это следовало ожидать. Конечно, в ее жизни ничего не проходит бесследно. Конечно, Елена понимала, что будет еще хуже. Но она все же надеялась на лучшее.

Она постоянно надеялась.

Но надежды — самое гадкое, что существует в жизни — вновь обернулись пахом. На первой полосе была фотография Бонни. Ее Бонни. И заголовок кричал: «ЖЕРТВА ОТЦОВСКОГО НАСИЛИЯ ИЛИ ФЕМИНИЗМ КАК СПОСОБ НАЙТИ ПОКОЙ». Елена задержала дыхание, потом перечитала заголовок еще раз, потом посмотрела на фотографию Бонни. Ее Бонни, которая звонила утром и приглашал в кино.

Девушка отшвырнула газету, быстро поднявшись. Дыхание участилось. Елена снова схватила газету, снова вчиталась в громкие слова, а потом почувствовала, что внутри будто что-то щелкнуло, будто что-то сломалось.

Гилберт медленно свернула газету и медленно направилась к выходу. Она вышла в прихожую, надела куртку и обулась. Она делала это тихо, не хотела объясняться с отцом. Девушка открыла дверь, а потом пустилась вниз по лестнице. Она мчалась по порожкам вниз, совершенно не понимая, куда мчится и что пытается сделать. Ее душили тесные помещения. Мальвина выбежала на улицу. Вечер ее встретил сумерками и снегом. Елена быстро завернула за угол, прижалась к стене. В одной руке она сжимала газету. Зажмурившись что было силы, Гилберт мысленно досчитала до четырех, потом открыла глаза и развернула газету. Она не ожидала, что отец побежит следом.

Девушка захлопнула газету. Она боялась прочитать хотя бы строчку, ей хватило одного названия. Гилберт достала сотовый. Дрожащими пальцами набрала номер. Ее руки тряслись. Слез не было, желание закричать не возникало. Все потому, что Елена все еще надеялась. Эта газетная статья — просто утка, и плевать на то, о чем шепчет внутренний голос. Было плевать, что он говорил о том, что Бонни неспроста увлеклась феминизмом. Что неспроста она мало когда рассказывала о своей семье.

— Заткнись, — прошипела девушка, поднесла сотовый к уху и медленно направилась в глубь улиц. Она не знала, звонит она верному человеку или нет. Не знала, стоит с ним встречаться или нет. Она не знала ничего, просто слушала долгие гудки и все шла вперед, совершенно не понимая, к чему ей стоит двигаться.

Гилберт сбросила вызов, потом набрала номер еще раз. Она резко развернулась и двинулась в совершенно другом направлении. Она шла все быстрее и быстрее. Послушала еще пару долгих гудков, но ей так и не ответили. Тогда Елена решила, что звонить Тайлеру не имеет смысла, и она позвонила Деймону. Она не хотела с ним разговаривать, она уже хотела бросить трубку, но он ответил.

Деймон всегда отвечал. На все ее вопросы и требования. Вот почему он стал так важен/нужен для нее.

— Что ты хочешь? — произнес он. Никакого «Алло?», никакого «Привет» или «Что случилось». Ничего ласкового. Все в канонах их общения.

— Как ты познакомился с Бонни? Ты не рассказывал мне этого никогда.

Елена шла, уже точно зная, куда движется. Ей надо было поговорить с Бонни, ей надо было убедиться в том, что эта статья — просто черный пиар-ход для поднятия рейтинга популярности. Бонни ведь на что только не шла ради популярности феминизма.

Проблема только в том, что Беннет никогда не стала бы наговаривать на родителей.

— С чего вдруг такое любопытство?

— Ответь мне! — отчаянно крикнула девушка. Она хотела кричать. Раньше она плакала или забивалась в угол, а теперь ей захотелось закричать. Закричать так, чтобы сорвать голос, чтобы порвать связки и больше не произносить уже ни слова. — Это важно, пожалуйста, ответь мне!

Молчание. Елена шла вперед, к старому дому Бонни, совершенно забыв о том, что та уже давно переехала. Память отшибло, тормоза не работали. Гилберт неслась вперед как ураган, одной рукой прижимая сотовый к уху, а другой — сжимая газету.

— В полицейском участке пять лет назад. Ей было четырнадцать, мне — двадцать три. Я дал ей прикурить на заднем дворике полиции.

Елена остановилась. Конечно, из их взбалмошной четверки курили только он и она. Только он и она в сигаретах видели смысл и ценность. Внутри снова что-то щелкнуло. Как переключатель — то врубало то вырубало электричество, то обездвиживало на месте, то заставляло гнаться вперед.

— Что она делала в полиции?

Ему тоже стало больно. Она не спросила о том, что он делал в полиции. Она мало что о нем спрашивала у него же. Только о его девушках. И ни о чем больше. Она пришивала его нитками к себе, он знал о ней все, узнавал все больше, а ей было достаточно самого минимального. Ей хватало этого, чтобы желать его, чтобы падать перед ним ниц и топтать его чувства.

— Разбила окно соседей. Бунтаркой она была всегда.

— Лжец, — холодно произнесла девушка. Она услышала, что сзади сигналит машина, и отошла на несколько шагов, автомобиль медленно прокатился мимо нее, но Гилберт этого даже не заметила. Она все еще сжимала газету. — К Бонни приставал ее собственный отец. Поэтому она подалась в феминистки, ведь так?! Ответь мне!

Елена медленно села на рядом стоящую скамейку. Она вспомнила, что однажды Бонни притащила ее в какой-то заброшенный дом на окраине города и сказала, что это — обитель всех не нашедших покоя призраков. Гилберт показалось, что Беннет просто обдолбалась в своих клубах, но та отчаянно уверяла, что именно здесь будет ее душа после ее смерти. Почему ее душа не должна найти покой Елена тогда не подумала.

— Я сделаю все, что ты захочешь. Я буду спать с тобой, буду любить тебя и ненавидеть. Буду ездить с тобой в другие города, буду снова спать с тобой… — голос сник до полушепота. Девушка выдержала секундную паузу, а потом тихо произнесла: — Только пожалуйста, скажи, что это неправда. Пожалуйста, выполни еще одну мою просьбу… И потом я буду выполнять все, что пожелаешь.

— Ты сводишь меня с ума, — услышала она на том конце провода. Спокойный голос стал отчаянным, и Елена поняла, что ей уже и не нужен ответ. Все и так вполне очевидно. — Ты думаешь, что если сейчас приползешь к ней — ей станет легче? Елена, ты понятия не имеешь о том, кто такая Бонни. Ей не нужна жалость, и уж тем более — твоя.

Девушка медленно поднялась и медленно пошла дальше. Ее встречал холод вечера. Снег поблескивал в сумерках, мракобесие только начиналось, а в голове мысли путались, смешивались и растворялись. Сердце билось ровно, пальцы больше не дрожали. Газета выпала из рук.

— Я так виновата перед ней, Деймон, — спокойно промолвила она, все шествуя вперед. У нее была солидная сумма в карманах, и Елена отчаянно хотела снова сбежать. В этот раз — с Бонни. Да, ее идеям не хватало оригинальности, но Елена понятия не имела как еще решать проблемы. Она была совершенно одна. Постоянно. И ее смекалки хватало только на побеги.

— Я бы хотела… Ладно, неважно.

Она положила трубку, прервав его на полуслове. Елена даже не слышала, что он говорил. Она просто отклонила вызов и выключила мобильник. Она просто остановилась на полдороге и зарылась руками в волосы. Ей по-прежнему не хотелось кричать и плакать. Ей не хотелось мчаться вперед и дышать. Все перестало иметь смысл. Все обрело абсолютную безнадежность, и теперь было все равно — умирать или жить, прощать или проклинать. Хотелось только одного — замолчать. Замолчать навсегда, чтобы больше не задавать вопросов и не давать никому ответов.

5.

Елена заплатила водителю сверх нормы и попросила его подождать здесь столько, сколько потребуется. Если он выполнит ее просьбу, она утроит ту сумму, что дала ему. Он не стал задавать вопросов, лишь ответил, что у него в распоряжении есть около двадцати минут. За двадцать минут можно решить многое — это Елена знала точно. Она согласилась на условия, вышла из автомобиля и направилась к пристанищу всех неуспокоенных душ.

Елена знала одно: если преступники возвращаются на места своих преступлений, то потерянные души возвращаются в места, где им сделали больно. Возвращаются на свои круги ада, на свои седьмые небеса, возвращаются в свои детские, возвращаются на дороги, где их сбили.