Девушка поежилась от холода вечера. Обхватив себя руками, Елена поднялась по порожкам и, открыв входную дверь, прошла внутрь. Гилберт давно потеряла веру в совпадения, и она уже не была уверена в вере в Бога, но она точно знала, что если сердце ноет, значит все идет правильно. Значит, стоит исправить прежнее.

Дом был пуст. Пыль серебрилась, мрачные синеватые оттенки навевали атмосферу фильма ужасов. Гилберт оглядела пространство и пошла на второй этаж, тихо поднимаясь по лестнице. Она подумала, что если бы она решила поставить разъяснить все акценты с прошлой жизнью, она бы вернулась в ванную, где напилась таблеток, впервые совершив попытку суицида. Потом бы отправилась в тот подвал, где ее пытали соленой водой, потом — на дорогу, на которой ее сбили. У нее было много пристанищ для своей души, а у Бонни было только одно.

На втором этаже не оказалось никого. Комнаты, некогда наполненные светом, теплом и уютом, теперь стали бесчувственными призраками, оптическими иллюзиями и миражами. Елена вытерла слезы и развернулась, чтобы спуститься вниз. Потом она остановилась, уже у самых ступенек, и замерла. Она не оборачивалась, она не видела, кто смотрел ей в спину, но она чувствовала взгляд. Может, это действительно слишком счастливое стечение обстоятельств, но в этот момент Гилберт была проклясть любую закономерность, проклясть судьбу, проклясть того, кто прописал их встречу. Потому что иногда бывает страшно. И дело не в трусости, дело не в банальном нежелании знать правду. Дело в страхе. Страхе узнать что-то очень-очень интимное, страхе признать свои ошибки, страхе не быть прощенным.

Бонни имела право не прощать.

— Я знала, что ты придешь.

— Деймон, — усмехнулась Елена, опустив голову. Конечно, никакая это не судьба. Просто обычный звонок старого приятеля, вот и все. Деймон отлично знает Бонни. Он знает ее лучше чем кто бы то ни был. Пусть он не всегда был рядом, но он не предавал ее. Елена осознала это, испытала к Сальваторе еще более жгучую ненависть. Он снова вышел вперед, снова счет в его пользу.

— Нет. Хотя он звонил.

Елена стояла спиной к подруге. Счетчик все еще не переключался: не было слез, не хотелось бежать стремглав, не хотелось рвать волосы и подбирать нужные слова. Гилберт будто заледенела, будто потеряла контроль над собственным телом, будто больше не желала быть такой, какой она была всегда: отчаянной, импульсивной и опрометчивой.

— Уходи. Сейчас тебе надо уйти.

Елена закрыла глаза, она очень хотела повернуться, но не могла этого сделать. Елена боялась признаться себе, что это не просто страх, что это стыд. Она ведь много чего испытывала — и ненависть, и любовь, и боль, и радость, и злобу, но стыд — еще никогда. Такой размазывающий по паркету стыд, сжимающий тебя подобно корсету, не позволяющий сделать ни одного глубокого вдоха. Такой непривычный, такой горьковато-кислый стыд, который Елена испытывала впервые. Когда ощущаешь боль, хочется плакать, когда ощущаешь ненависть — хочется рвать и метать, когда ощущаешь любовь — хочется тактильной и духовной близости. Когда ощущаешь стыд — хочется замереть на месте и провалить сквозь землю, так и не посмотрев в глаза тому, перед кем так сильно облажался.

— Ты нужна мне, — прошептала Елена, медленно опуская руки и сжимая ладони в кулаки. Ей нужны были силы, что обернуться, но Мальвина давно превысила лимит. У нее долги, у нее проценты за предыдущие кредиты. Теперь придется справляться своими силами. Или не справляться. Вот она — лестница. Нужно сделать всего лишь один шаг, — и просьба Беннет будет выполнена.

— Ты мне тоже, — Елена распахнула глаза. Она ожидала услышать что-то типа: «Слишком поздно», или: «Ты не вовремя», или: «Ты мне тоже была нужна» или еще что-нибудь. — Но не сейчас.

Елена сделала вдох и задержала дыхание, она сжала кулаки еще сильнее, а потом медленно повернулась к Бонни. Бонни была все та же. Красивая, притягательная, никому не нужная, никем не принятая и непонятая. Бонни олицетворяла собой непокорность и желание быть прирученной. Бонни была воплощение свободы и покоренности, сломленности и победы. Бонни была всем.

— Уходи.

— Нет, — Елена сделала шаг вперед, и тут сработал счетчик: в мозгу вновь щелкнуло, былая скованность на миг перестала давить на плечи. Елена обратила смелый взгляд на подругу, и разжала кулаки. Силы не понадобились, и красивые слова — тоже. Единственное, что Гилберт считала уместным сказать, так это то, что…

— В этот раз я не уйду.

— Ты не вовремя, Гилберт, — процедила сквозь зубы Беннет. — Я рада, что мы пошли на сближение, но иногда поздно — хуже, чем никогда. Это наш случай, понимаешь?

Елена устремила взгляд за спину девушки. Там, во мраке, был спрятан еще один взгляд. Чей-то безмолвный, кричащий взгляд, о котором кроме Бонни пока что никто не догадывался. В обители неуспокоенных душ была еще одна душа. И Беннет отправляла свою подругу не потому, что желала от нее избавиться.

Она желала избавиться от кого-то еще.

Елена рванула вперед решительно. Ей надо было сделать максимум, пока счетчик вновь не сработал. Беннет схватила подругу за плечи и со всей силы оттолкнула ее. Елена ощутила новую силу, исходящую от Бонни. Силу, которой раньше не было. Кто-то эту силу подарил ей. Кто-то, благодаря кому Бонни перестала быть прокуренной туберкулезной Бонни и стала новой и ароматной Бонни. Мальвина взглянула из-подо лба на Беннет, собираясь что-то сказать, но в этот же момент передумала и вновь пошла на таран. Ее бы снова отшвырнули как назойливую муху, если бы Елена сама не применила силу. У нее не было того, кто дал бы ей силу. Деймон не в счет, он лишь забирал ее жизненную энергию, и с ним она разберется чуть позже. А сейчас она схватила Бонни за руки, оттолкнула в сторону и ворвалась в мрачную комнату. В ней было пусто, и Елена, не мешкая, бросилась к другой двери.

— Гилберт, остановись! — Бонни была в бешенстве, а Елена — в отчаянии. Она схватила ручку двери, нажала на нее и распахнула дверь, тут же замерев. В ванной комнате, единственной озаренной светом, на стуле сидел человек, избитый до крови. Он был в полубессознательном состоянии, голова его была опущена, руки прикованы к подлокотникам.

Бонни ворвалась в действительности, схватила Елену за руку и вышвырнула девушку. Та зацепилась за что-то ногой, рухнула на пол, больно ударившись локтем. В глазах потемнело, Гилберт казалось, что она тоже теряет сознание. Ей было плевать прикуют ее к стулу или нет, ей не хотелось, чтобы это делала Бонни.

Бонни. Имя вскрыло мягкую тишину острой бритвой, и Елена открыла глаза. Она медленно поднялась, но встать на ноги пока не могла. Тошнота подступала к горлу. Елена увидела Бонни, нависающую над ней, стоящую будто в дымке тумана.

— Убирайся! — закричала она. Ее крик ворвался в душу, оглушил внезапностью. Елена коснулась висков, по-прежнему смотря на Беннет будто сквозь дым. Глаза заслезились, боль в локте все еще пульсировала. — Никто тебя о помощи не просит!!!

Елена оперлась о пол руками, потом встала на колени и медленно поднялась. Она пришла помочь Бонни, но ей самой требовалась помощь. Тошнота спазмами выкручивала желудок. Елена не ела ничего с самого утра на той заправке. Подумать только, еще утром они собирались вместе сходить в кино, а теперь вместе пытаются угомонить своих разбушевавшихся демонов.

Гилберт взглянула на окровавленные руки Бонни. Она избила своего отца прежде, чем тот потерял сознание. Может, она била его несколько часов, кто знает. И поражало даже не то, что Бонни пошла на крайние меры. Поражало и приводило в ужас то, что Бонни смогла в одиночку справиться с взрослым мужчиной, притащить его сюда, снова избить. Теперь было ясно одно: Беннет достигла предела. У нее сорвало крышу, и теперь ничего не будет как прежде.

— Послушай, — Елена выпрямилась. Она чувствовала себя паршиво, желудок выворачивало наизнанку, боль в локте была ноющей, и состояние Елены было катастрофическим. Может, сработал переключатель в очередной раз, теперь Гилберт ни в чем не была уверена. — Послушай, если ты убьешь его, легче не станет.