Отец заваривал чай. Заваривал так, как всегда умел. Крепкий черный чай без сахара с долькой лимона — этот аромат Мальвина помнила с детства. Такой терпкий, такой родной аромат. Это был запах ее семьи. Елена помнила вечера, проведенные с отцом на кухне. Она говорила с ним о космосе, об истории, политике, музыке и кино. Он пил чай, иногда они пили вдвоем. И это было настолько сакрально, настолько осмысленно и чувственно, что подобного, Елена знала, больше не повторится. Над чашкой Грейсона поднимался пар, потому что Грейсон всегда пил горячий чай, никогда не разбавляя его водой. Он говорил, что это усиливает вкус.

А потом произошло что-то отвратительное, и Елена перестала называть своего отца папой, перейдя на более официальную и ни к чему не обязывающую форму. Она не собиралась называть его папой и сейчас, потому что между ними огромная пропасть и разделяющие их недопонимание и время.

Он поставил чашку перед ней, сел рядом. Устало дергал ногой, и сердце от этой привычки чуть защемило. Девушка смотрела на человека, который когда-то причинил ей жгучую боль, а теперь не вызывал никаких чувств. Разве что просто едва уловимую ностальгию и горьковатое сожаление.

— Как поездка? — спросил он. Елена попросила его прикрыть перед Дженной, сказав, что тем самым сможет снова вернуть его доверие. Она его использовала, они оба это понимали.

— Мы решили вернуться раньше, — она обхватила чашку руками, оперевшись о спинку стула. Чай был горячим и вкусным, пробуждающим и одновременно усыпляющим. Девушка сделала несколько глотков. — В общем, это неважно.

— Он — твой парень?

Елена быстро посмотрела на отца. Перед ней сидел все тот же Грейсон, с его пронзительным режущим взглядом и глупыми привычками. Вот он — первый мужчина, которого Мальваина полюбила, в котором она ошиблась. Вот он, первый мужчина, разбивший ей сердце. Ее первая подростковая драма, первая безответная любовь, первое предательство. Вот она — причина всех ее неудач и всех ее падений.

— Нет. Мы просто… старые знакомые. Решили вырваться на пару дней на рок-концерт в соседний город на машине… — она отвела взгляд, слезы скатывались по ее щекам. Она ведь пыталась помириться с отцом. Говорила: «Я виновата, пап, ты только прости меня». Она ведь так сильно хотела вернуть его, так сильно любила, что это сводило ее с ума. Теперь она сидела перед ним и думала о совершенно другом человеке, о человеке, по которому сходила с ума еще сильнее.

— И как концерт? — спросил он. Девушка закусила губу, она смотрела в сторону, чувствуя, что внутри нее что-то разрывается, что-то распирает ее. Елена вытерла слезы. Боже, ей больно. Ей так сильно больно, что хочется…

Хочется побежать туда, к нему. Прижаться к нему, впиться в него пружиной, а потом растаять, рассыпаться порошком.

— Да… так себе, — она пожала плечами. — Знаешь, — девушка положила ладони на стол, устремив свой полный сырого пороха взгляд на отца. — Все эти песни о любви — все они такие разные и одинаковые одновременно. Все они такие пронзительные и скучные. Все эти хиты и шлягеры — все воспевают любовь, разлуку, измены, снова любовь. А я понять не могу, как человек осознает, что он любит. Где грань? — слезы струились по ее лицу, а голос был спокойным и ровным. Дело было не в том, что Елена любила драматизировать. Дело было в том, что у нее внутри что-то умирало… — Неужели все ограничивается осознанием того, что ты хочешь видеть этого человека? Заботиться о нем? Спать с ним? Неужели собственные эгоистические потребности — это и есть те самые ранки?

Отец кивнул. Елена понимала, что ни он, ни Дженна не дадут ей ответы на эти вопросы. Елена могла бы позвонить Бонни, но считала, что с ее стороны это будет настоящим ханжеством, учитывая их прошлое. Тусклое желание в очередной раз сбежать и спрятаться в каком-нибудь далеком негостеприимном городе становилось сильнее и ярче. Иногда побег — единственное, на что ты еще способен.

— Или, может, все ограничивается не только этим, но и тем, что он готов идти на компромиссы ради кого-то? Готов переступать через себя? Через других? Готов плевать на мораль и ценности? И если это так, тогда любовь — это бред собачий, потому что она не должна причинять столько боли. Не должна быть такой отвратительной и желчной, потому что все говорят, что это прекрасное чувство. Говорят актеры, поэты, писатели, музыканты. Почему они лгут? Или они не любили? Или моя любовь — и не любовь вовсе? Где эти границы, я не пойму.

Нет границ. Это чувство бесконечно. Оно вмещает в себя все эмоции, даже самые плохие, но отец это сказать ей не сможет, а она не сможет это понять. Сейчас, по крайней мере, точно. Наверное, все ее прошлые поступки, все ее сказанные слова и эмоции — все это и есть та бесконечность, на которую, как думали все и она в том числе, она способна. Она вбирала в себя эту бесконечность, наполняла себя любовью к родителям, к Дженне, к Тайлеру, Бонни и Деймону. Наполняла, и постепенно все полилось через край. Гейзер прорывало, дамбу снесло — все вытекло наружу, и теперь Елена не может совладать с этим потоком чувств.

— Впрочем, я просто переслушала песен.

Елена коснулась чашки и сделала еще несколько глотков. Чай остыл, и пыл немного тоже. Девушка выплеснула отрицательные эмоции. Она не сердилась на отца за то, что он молчал. Она уже привыкла к безучастности с его стороны, к его апатичности. Он тоже ее использовал, но сокрушаться теперь было бесполезно.

3.

О том, кто все это устроил, Бонни догадалась случайно. Он смотрела какой-то фильм по телевизору. Бонни устала от новостей, распрей, ненависти и сплетен. Она смотрела кино, укутавшись в теплый плед, но мысли ее все равно были слишком далеко.

А потом вдруг щелкнуло, потом сработал переключатель (как и у ее подруги, только они обе об этом никогда не узнают), и Бонни сама нашла ответ на свой вопрос. Ответ оказался очень простым, как часто это бывает в сложных загадках. И решение тоже было простым, всего лишь в пару действий.

Поэтому Бонни решила, что если ей не суждено что-то исправить в своей жизни, тогда пусть оно все идет к чертям собачьим. Она быстро оделась, схватила куртку и бросилась вниз по лестнице, позабыв о лифте и том, что не закрыла квартиру. Она знала, что лучший способ избавиться от врага — убить его.

Иначе он никогда тебя не отпустит. Месть спустя такое долгое время должна быть особенно вкусной. Может поэтому обстоятельства стеклись так, а не иначе. Во всяком случае, кто не рискует, тот не продолжает жить дальше. В этом Бонни уже не сомневалась.

4.

Девушка согрелась, благодаря чаю и тишине. Ей не хотелось возвращаться к Дженне в таком потрепанном состоянии. Отец предложил ей отдохнуть в зале. Девушка приняла его предложение. Оказавшись в комнате одна, она обошла ее, оглядев полки. Раньше ее захлеснуло бы чувство чужбины и острое желание вернуться домой. Но теперь Гилберт точно не знала, где ее дом, поэтому подобных ощущений она не испытывала.

Елена села на диван. Оглушающая тишина уже давно стала верной подругой. Елена привыкла к ней, и она ее перестала страшить.

На столе лежали газеты и книги. Книги по истории, которые ее отец любит. Елена вспомнила, что в дождливые дни сама бегала в книжные, покупать подарок ко дню рождения. Постепенно она стала просто бегать в книжные и библиотеки. На страницах потрепанных книг она находила новые жизни и судьбы, которые спасали ее и отвлекали.

Потом отвлекать перестали даже они.

Девушка придвинулась к столику, коснулась книг, но тех, которые дарила она, тут не было. Ее отец никогда не придавал подаркам ценности. Может, это его и спасало от нервных срывов и побегов в другие города.

Елена посмотрела обложки, содержание, годы выпусков. Она делала это, ни о чем не думая. Следуя какому-то дурному инстинкту, выполняя все действия чисто на автомате. Потом Гилберт также по инерции просмотрела журналы, пролистала их. Она испытала минутное отвращение к наштукатуренным девочкам с обложек, выставляющим себя на показ ради денег и популярности. Ей стало тошно, и Елена отложила журналы. Наверное, было к лучшему, что она не подумала о том, что женские журналы делали в квартире ее отца.