Елена достала бутылку воды и поставила ее на столик. Глупое действие. То ли испытывая неловкость, то ли осознавая дурацкость положения, Гилберт перевела взгляд на Сальваторе. Она была уверена, что он снова зациклен на своем.
Она почти не сомневалась в этом.
Она ошиблась. Она наткнулась на его тающий взгляд. Такой, какой был тогда в парке, когда приехали полицейские. Взгляд из другой жизни, из другого мира. Взгляд, все еще принадлежащий ей. Все еще ее.
Сальваторе поднялся, все еще не разрывая зрительного контакта. Им обоим нравилось что «почти» сменились на «все еще».
— Я выйду, чтобы ты переоделась.
— Можешь не выходить, — произнесла она тихо-тихо, будто боялась, что их могут услышать, что им вновь могут помешать. Сальваторе прищурился, глядя на девушку сверху вниз, обжигая ее и разжигая. Гилберт на мгновение вообще перестала думать, она просто смотрела в глаза мужчины, которого желала видеть рядом с собой, которого хотела к себе подпустить. Когда Сальваторе едва заметно усмехнулся, Елена залилась краской, быстро опуская голову и понимая двоякость своей последней фразы. — В том смысле, что я не буду переодеваться.
Он все же вышел. Елена тихо выругалась, потом потянулась к бутылке с водой. Она почему-то постеснялась пить при Сальваторе. Ей почему-то каждое ее движение стало казаться двояким. Контроль над действиями все еще был в отличие от контроля над словами. Потому что сказать всегда легче, чем сделать.
Спустя пару минут Сальваторе вернулся с постельным бельем. Они оба устали и хороший шестичасовый сон был бы очень кстати. Тогда и Деймон и Елена бы гораздо проще смотрели на некоторые вещи. Гораздо проще реагировали бы на эти скользкие фразы и взгляды украдкой.
Девушка легла на сиденье, потянувшись и натянув одеяло. Сальваторе расположился напротив. Он все больше начал корить себя за то, что взял билеты в одно купе. Да, они не набросятся — наверное, не набросятся — друг на друга как изголодавшиеся псы.
Но эта навязчивая идея вряд ли даст им спокойно отдохнуть.
За окном мелькали деревья, а звездное небо казалось почти реальным. Лунный свет проникал в окно, освещая мрак купе. Тихий стук колес о рельсы успокаивал, покачивания расслабляли, молчание не напрягало. В душе все еще царила тяжесть, но ее присутствие-наличие уже не сводило с ума как пару минут назад. Сонливость смыкала веки, и только мысли не позволяли уснуть. Только мысли все еще бунтовали, будто радуясь тому, что случилось.
Деймон не собирался ложиться. Он не хотел себя искушать и травмировать. Он не хотел бередить старые раны, ворочая засохшее прошлое. У него болели плечи, и его глаза покраснели от усталости, но назойливый вопрос требовал ответа. Деймон хотел услышать его. Сальваторе выдохнул, а потом все же собрался с силами. Он подумал, что если Елена вывела его на откровенность, то почему он не может сделать тоже самое с ней?
— Тогда, когда мы встретились в церкви после твоей выписки из больницы, ты упомянула какого-то парня, с которым вы могли бы стать друзьями… Расскажи мне о нем.
Девушка медленно поднялась, тут же устремляя взор на мужчину. В ее взгляде было изумление и то самое искушение. Деймону показалось, что она ждала какого-то вопроса. Ждала предлога.
— Теперь твоя очередь для исповеди, — пояснил Деймон, когда Елена расположилась прямо напротив него. Их отделяла всего пара метров, их отделяло всего несколько слов и несколько действий. Оба знали — почти были уверены — что им явно не по пути, но оба почему-то не переставали терять надежду.
— И что ты хочешь услышать? — спросила она, разрушая тишину хрипотой своего голоса. Хрипота была почти такой же, как и у него. Елена была почти такой же, как и он. Была почти его копией. В ее глазах была честность. Ее душа готова была раздеться.
— Что тебя связывало с твоим преподавателем?
Гилберт усмехнулась, опуская взгляд. Нет, без цинизма и желчи. На мгновение Елена испытала сладкое чувство, ведь Деймону не безразлично, с кем она провела свой досуг на другом конце Вселенной. Наверное, ему тоже почти неприятно. Почти больно.
— Ты меня ревнуешь? — без издевки, лишь с банальным желанием узнать правду. Узнать правду, которую она хотела знать с самого начала. Девушка посмотрела на мужчину. Он был расслаблен, апатичен и спокоен. Сладкое чувство сменилось на солено-горькое.
— Нет. Хочу узнать, кому же еще ты успела вытрепать нервы.
Елена снова улыбнулась. Она облокотилась о спинку сиденья, обратив все свое пристальное внимание на объект некогда ненависти, а теперь — желаний. Сейчас, когда они остались тет-а-тет, когда больше не надо было рисоваться, они могла снова взглянуть друг на друга по-настоящему. Теперь им некуда было бежать, теперь можно не спешить.
— Я ему понравилась, потому что в нашу первую встречу он предложил подвезти меня, а я сказала, что когда сажусь в машины мужчин — это всегда плохо заканчивается, — Елена нашла в себе силы не отвести глаз. На губах Деймона появилась ухмылка. Гилберт решила продолжить: — Потом я узнала, что он — мой преподаватель по психологии искусства. Он исследовал граффити, а у меня были кое-какие соображения на этот счет, которыми я поделилась. Он предложил мне участвовать в конференции, на которую я не пришла… Я его подставила, и он не смог простить меня.
— Он тебе нравился? — бескомпромиссный вопрос. Сальваторе задал его, не прилагая никаких усилий. Процеживая взглядом Мальвину, Деймон выцеживал ее из своих фантазий и воспоминаний. У него плохо получалось.
— Он был хорошим человеком и…
— Да брось, — Сальваторе улыбнулся, он придвинулся к девушке, положив руки на стол и подперев голову кулаком. В его улыбке был вызов, который так и подмывал высказать все чувства, материализовать их в слова. Девушка почувствовала себя раздетой. Снова. — Ты прекрасно поняла, о чем я.
— Да, — ответила она, решая тоже быть бескомпромиссной. Гилберт выпрямилась. Ее ровная — почти — безупречная осанка Доберману понравилась. Девушка тоже оперлась о стол, устремив свое внимание на мужчине.
— Если бы у вас все получилось, он бы нравился тебе одну ночь или чуть дольше?
Елена не думала об этом. Она хотела посредством Харрингтона забыть о Локвуде и Сальваторе. Она хотела вычеркнуть его именем имена тех людей, которые не могли быть в ее жизни константами.
— Не знаю, — решила говорить правду. — Но он был… — улыбнулась, опуская взгляд, — высоким и стройным. Выдержанным, сдержанным и… каким-то взрослым. Адекватным. Я бы хотела все исправить.
— Почему ты не пришла на эту конференцию?
Потому что ее держали в каком-то ветхом сарае-гараже где-то на окраине города из-за аферы Стефана и Эйприл. Потому что Елена доверилась не тем людям, не с теми людьми сыграла в карты, и не тем людям проиграла. Потому что она, в стремлении забыть прошлое, совершенно забыла о настоящем.
— Потому что я — маленькая дрянная потскушка, — Гилберт взглянула на Деймона. Ей хотелось заснуть и проснуться в совершенно ином мире. Хотелось снова вернуться в октябрь и все исправить. Не садится в то дрянное метро. Или не уходить с пар гулять в парк. — Потому что я плевала на всех и на все.
— Ты себя любишь, вот и плюешься такими громкими словами.
Елена отпрянула от него, снова оперевшись о спинку сиденья. Нет, теперь Мальвина знала, что она чувствовала. Теперь она больше не блукала в коридорах противоречий и сомнений.
— Я себя презираю. Презираю так сильно, что это напоминает мне сон.
Сон, в котором слишком много внимания уделено Доберману. Доберман. Его кличка обжигает горло и душу, вызывая ожоги, волдыри и шрамы. Елена слышит мелодию армянского дудука в своей голове и пустоту — в сердце. Теперь даже твари не шипят.
— Это из-за Тайлера? — он задал еще один вопрос, над которым не ломал голову. Просто Сальваторе будто управляло подсознание, которое и выкидывало эти ненужные блеклые вопросы. — Из-за того, что он уехал в Мексику?
— Не только, — она перевела взгляд в окно, за котором бесчинствовала ночь. В тишине можно оглохнуть, а в темноте — ослепнуть. Елена ощущала себя не просто использованной, раздетой или одинокой. Она чувствовала себя мерзкой. И отвращение к самой себе было настолько сильным, что хотелось вылезти из собственной кожи. — Из-за Бонни. Из-за отца. Дженны. Кэролайн. Мэтта… Из-за тебя.
