— Как он, кстати? — Бонни села на качели, устремив на мужчину все свое внимание, словно ища подвох или малейшей увертование от ответа в глазах Сальваторе.

— Срывается… — было бы уместнее использовать ложь во спасение. Деймон почему-то пренебрег этим принципом. — Из-за Елены, наверное. Хотя я точно не уверен.

— Он все еще любит ее? — она тоже могла бы быть более тактично. Но тоже почему-то решила пренебречь этикой. Может, в их случае это было и к лучшему.

— Я не хочу говорить за него, Бонни. Я думаю, все дело в том, что он не увидел в Мексике то, что ожидал увидеть. Не встретил тех, кого хотел встретить. А еще я думаю, что его ломает от того, что процесс больше не имеет для него значения. Теперь ему важен результат. Просто результат. Просто смена приоритетов.

Бонни оттолкнулась. Качель неприятно заскрипела, Беннет поморщилась и резко остановилась. Она помнила, что последний раз каталась на качелях лет в тринадцать — тогда жизнь была намного проще, тогда все было еще так наивно и невинно, что каждый день ценился как высший дар.

— А что насчет тебя? — спросила она, оставляя воспоминания о детстве и не желая предаваться меланхолии после такого удачного вечера. — Ну, тебя и Елены?

Он усмехнулся то ли потому что все было хуже некуда, то ли потому что «он и Елена» звучало как-то слишком дико. В контексте этого февраля, по крайней мере. И когда это, собственно спрашивается, Елена, доводящая до крайней стадии бешенства, стала самой болезненной темой для разговоров?

— Меня и Елены не может быть по определению.

— Почему? — такой глупый и до ужаса наивный вопрос был не кстати. Деймон решил навестить подругу не потому, что он хотел излить свою душу, а потому, что хотел порадоваться за нее. Да и не привык Доберман напевать кому-то о своих чувствах.

— Тайлер ее любит.

— Я переспала с ним, и меня ничто в тот момент не останавливало. И я не сожалею о том, что сделала, потому что это был единственный поступок, который меня не огорчает, — Бонни поднялась и подошла к Деймону. Она была честной, резкой и, порой, довольно глупой, но Сальваторе ощутил — именно в эту секунду, — что она еще и родная ему. По-настоящему родная. — Я поступила жестоко по отношению к Елене, а Елена — по отношению ко мне, но знаешь только так мы смогли услышать друг друга.

— Секс — не способ достучаться, тут ты не права, — ему было почти тридцать, и он был почти примерным семьянином, так что решился перебить Беннет, не позволяя ее договорить мысль. Наверное он это сделал потому, что знал, что когда Бонни закончит — все его аргументы разобьются как непрочное стекло.

— Дело не в том, чтобы ты сейчас пошел к ней и переспал с ней. Дело в том, что нам не надо претворяться теми, кем мы не являемся. Деймон, — она взяла его за руки, словно тактильный контакт мог поспособствовать изменению решения, — в сорок лет у тебя и у нее будут свои дети, а ваши супруги будут изменять вам или перестанут вас замечать. И вы, постаревшие и дряхлые, будете сидеть перед теликом, жрать поп-корн, смотреть какую-то отвратительную комедию и сожалеть о том, что не сделали все во время.

Он понимал, что она имеет в виду, и от ее слов его сердце предательски заскулило. Рациональность и логические доводы стали терять в весе, в разбитом прошлом нашлись уцелевшие фрагменты. Сомнения охватили сердце и сжали его. Деймон вырвал руки и отвернулся.

— Я женат, Бонни. Моим браком заинтересована полиция и налоговая. Я не могу ставить жизнь Викки и Кристины под угрозу.

Она опустила глаза, тоже понимая, что имеет в виду Доберман. Да Доберманом его уже было тяжело назвать. От прежней импульсивности не осталось и следа. А Бонни больше не нашла, что сказать. Она сделала свой выбор, отдавшись чувствам и Локвуду. Деймон тоже сделал выбор, тоже в пользу Локвуда. Жаль, что тот не оценивал преданности тех людей, которые им действительно дорожат.

Бонни взяла мужчину под руку, прижимаясь к нему. Им не было холодно, но им было комфортно друг с другом. Им не было страшно открыть свои души.

— Я думаю, ты бы мог заняться тем, что тебе по душе. Не только тренировками и драками, а тем, что тебя бы отвлекало.

Деймон усмехнулся:

— Я умею еще курить, но больше ни на что не способен, ты ведь знаешь…

— Я тебе говорила тоже самое, но ты уговорил меня пойти на танцы, — и вуаля! — я — королева любого танцпола. Так что тебе мешает найти себя?

Она внимательно посмотрела на него. Бонни не рассчитывала на его взгляд, но она почему-то очень рассчитывала на его ответную реплику. Стоя с ним рядом, она только сейчас поняла, что несмотря на то, что она пострадала от мужчин, она и вылечивалась благодаря им. Ее выхаживали как побитую собаку, вскармливали, взлелеивали в ласке и заботе. Деймон, Тайлер, Клаус — она помнит каждого, каждого ценит. И почти каждого любит, хоть любовь ее разная.

Ей хотелось самую малость — быть любимой.

— Надо податься в кинологи. В этом есть свой шарм, как считаешь?

Деймон посмотрел на нее — на нее, старую подругу из старого и измученного прошлого. Сальваторе любил Викки, ценил ее, но Бонни он ощущал родной. Так, будто она была ему сестрой. Будто была дальней, но такой нужной родственницей.

— Мне нравится, — улыбнулась она, — это отличная идея.

3.

Они решили поужинать в ресторане. Удивительно, что Ребекке удалось вытащить своего брата из его пыльных и грязных клубов. Не сказать, чтобы Ребекка была примером святости или негативно относилась к музыке, танцам и выпивке.

Ребекка просто не любила становиться тенью, темные углы — не для нее. Ее страсть — это внимание и восхищение во взглядах. Ее страсть — это открытые и яркие помещения, в которых она — та, на которую смотрят и которую слушают.

— Сына я тебе не верну, можешь не ластится, — он любил тушенную рыбу с белым вином и надрывный голос солиста группы Скорпионс, который вопрошал к Женщине. Она предпочитала вообще не пить за ужином или обедом, а музыку Ребекка не любила вовсе.

— Я насчет другой твоей собачки, — оскалилась Майклсон, подвигаясь ближе. В ее взгляде пылал ледяной пожар бледно-голубого цвета, будто сама Ребекка была нежитью — мертвячкой, способной только на примитивное и низкое. Во взгляде Клауса было, по сути, тоже самое.

— Ты ведь понимаешь, о ком я?

Ребекка ограничивалась салатами, поэтому и ходила вечно полуголодная. Голод, конечно, еще обуславливался и страстью рваной души, но это уже было не такими уж и значительными деталями.

Клаус обратил взор на сестру. Та смотрела внимательно, въедливо, не желая пропустить ни малейшего оттенка даже самых незначительных эмоций.

— И что ты хочешь услышать?

Скорпионс не играли, к сожалению. Напевала заигрывающая скрипка, и ее переливы были по душе. По крайней мере, они отлично сочетались с контекстом ситуации.

— Бонни на первых полосах всех злоебучих газет! — фыкрнула Майклсон. — Тебя не смущает то, что она снова подалась в феминистки?

— Мне плевать на это. Мне вообще плевать на Бонни.

Ребекка злилась не столько из-за того, что Беннет оказалась успешнее ее, гуманнее ее, мудрее и, как следствие, популярнее. Ее не смущали сворованные и перифразированные мысли, не смущало то, что у «NCF» из-за последней выходки этой сучки теперь окончательно установилась скверная репутации. Майклсон было даже наплевать на то, что половина ее последовательниц ушло из «Новых детей Свободы».

Ее злила сама Бонни. Такая искромсанная, изгаженная и вечно бунтующая против всего мира, теперь она была утешением для себеподобных. Теперь она была. Она существовала, лентами вплетаясь в жизнь, становясь ее неотъемлемой частью.

Становясь собой — роскошной, сильной и волевой. Бонни забирала власть у Ребекки — вот почему ту тошнило, когда Беннет становилось темой в статьях или даже в выпусках новостей каких-то паршивых каналов.

— Ты не думал о том, что когда она обзаведется связями, то настучит копам о том, как ты над ней издевался?

Клаус усмехнулся, снова возвращаясь к своей тушеной рыбе, которую запевал белым вином. Ребекка терпеть не могла вино, считая, что этот напиток предназначен для слащавых подростков и скучающих домохозяек.