«Друзьями» раскрошилось в сознание белым порошком. Несколько неприятным на вкус.

— У нас не получилось — я… бросила его в самый нужный для него момент. И после этого он даже отказался вести занятия в нашей группе. Я знаю, что натворила кучу дерьма, что заслуживаю все это… Но мне все равно страшно.

Деймон протянул руку и коснулся запястья Елены. Ее тонкого запястья, на котором были видны выпирающие косточки. Рука опустилась вниз — их пальцы переплелись. Девушка не смотрела на их руки — она смотрела на Деймона, а он на нее. Словно только сейчас они смогли увидеть друг друга. Словно только недавно Мальвина по-настоящему прозрела.

— Ты должна перестать бояться несуществующих монстров под кроватью, Елена.

— Монстры реальны, — прошептала она, ощущая сводящее с ума желание присесть поближе. Ощущение дома, ощущение уюта трансформировалось в ощущение пристанища.

— Перестань их замечать, и они исчезнут…

— Но ведь ты все никак не исчезнешь, — прошептала она, выдергивая руку. Ей не хотелось этого делать. Ей хотелось вдохнуть запах озона, хотелось оказаться в грозу в лесу с тем, кому она доверяет. Ей хотелось защиты и изоляции.

Ей хотелось все вырвать из своих мыслей. Разорвать, сжечь и развеять пепел.

— Я — твой монстр? — в его голосе не было обиды. Но их чрезмерная близость порождала не те воспоминания, а не те воспоминания заставляли желать претворить в действительность не те действия. Все вновь было неправильно.

— Все кончено, Доберман, — прошептала Гилберт, медленно поднимаясь. — Еще в том ноябре.

— Я знаю, — он тоже поднялся.

Они пошли к выходу нарочито медленно. Ощущение пристанища клокотало, но спокойствие куда-то исчезло. Больше не хотелось столкнуться. Больше не хотелось разбиться. Елена ощущала лишь то, как она до озноба желает затишья перед бурей. Перед природной бурей. Перед смерчем. Или ураганом. Она бы была совсем не против оказаться в каком-нибудь убежище с ним, с тем, кто идет рядом.

Они вышли на улицу. Деревья, припорошенные серебром, величаво возвышались, вызывая ощущение собственной ничтожности. Снега продолжали переливаться в лучах солнца. Невообразимо солнечный день для февраля.

Невообразимый февраль.

Снег хрустел под ногами. Солнце слепило. Елене был бы по душе мрак. Была бы по душе стихия. Она ведь живет только тогда, когда умирает и любит лишь тогда, когда ненавидит.

Он взял ее за руку, так внезапно, что Гилберт остановилась. Деймон продолжал держать ее руку, смотря вперед и не оборачиваясь. Мальвина захотела развернуть Добермана. Прижаться к нему. Сказать что-то типа: «Я скучала», или: «Ты мне все еще нужен», или: «Не отпускай» или еще что-то в подобном слащавом и сопливом роде.

Но в ответ она сжала руку мужчины и поплелась за ним. Она прижалась к нему по мере возможности, она сделала глубокий вдох. Ей надо было смириться с тем, что они никогда не будут вместе, а ему надо было смириться с тем, что они никогда не исчезнут из жизни друг друга.

Они вышли на аллеи парка, устало поплелись к выходу. Шли медленно, растягивая момент единения, изменяя пространственно-временной континуум своей действительности.

— Ты надежный, — прошептала она, — ты ей подходишь.

Она остановилась, решая поддаться опиуму вожделения. В парке было людно, им могли помешать, но Елене было плевать. Желания превратились в потребности, недавние события — в стимулы. Если им нельзя быть вместе, если им нельзя быть порознь — почему бы не быть рядом?

Сальваторе тоже остановился, но не обернулся. Девушка сама подошла, обошла Сальваторе и встала напротив. Ее глаза лишали его рассудка, а прежнее становилось настоящим — каждое прикосновение, каждое слово, каждый совместный сон, каждая тактильная близость и каждый поцелуй — все воспламенялось в его сознании, все становилось таким ярким, будто это произошло несколько секунд назад.

В животе приятно засаднило.

— Ты прости меня, — прошептала она, беря его вторую руку и прижимаясь к нему как кошка, просящая вкусной еды. — Ладно? Я была жестока с тобой. А ты был со мной всегда благороден…

— Я избил тебя, забыла? — сквозь зубы произнес он, наслаждаясь каждой секундой очередного их бессмысленного боя.

— Я ничего о тебе не забыла, — она приблизилась к нему, она коснулась губами его щеки, совершенно забывая о том, что он теперь женат, что она преступает те же границы, которые когда-то преступил ее отец. — Прости… За Тайлера… За Бонни. Просто за себя…

Слезы вновь обожгли. Девушка отстранилась. Эта девочка, с замашками под Британни Мерфи, стала девочкой с замашками под Сару Полсон. Но Деймон не знал, кто такая Сара Полсон. Но Деймону до разъебывающего остервенения хотелось поддаться искушению. Быть рядом. Просто рядом, если вместе нельзя и порознь никак не получается.

— Я поговорю с Дженной. И… Обещаю, что буду сводить все эти возможности нашего общения к минимуму.

Она отпустила его руки, отступив на шаг назад. Он не стал вновь брать ее за руку.

— Ты сама-то в это веришь?

Нежность ударила ее наотмашь, став причиной какой-то искусственной неживой ухмылки и дикого, болезненно-надрывного отчаяния в глазах.

— Нет.

Она развернулась и направилась к выходу. Она решила не говорить: «Прощай», или: «Это наша последняя встреча», или еще что-то подобное. Она шла вперед, вытирая слезы, которые все лились и лились, обжигая кожу, вызывая еще большие приступы отчаяния. Она шла вперед, оставляя позади того, кого так страстно желала.

Кого хотела бы полюбить.

Или уже полюбила…

Впрочем, какая разница?

6.

Елена пришла домой. Возле дверей ее сразу встретила женщина. Она плакала и, наверное, пила, потому что Мальвина ощущала терпкий запах алкоголя. Девушка остановилась прямо в проходе, не спеша закрывать за собой дверь. Холод прокрадывался в просторы грешной и неродной обители. Здесь Елена не ощущала себя так, будто она обрела пристанище. Но она была дома. Иногда дом и пристанище — разные понятия.

В контексте жизни Елены, по крайней мере.

— Я просто хочу, чтобы у тебя была семья, — прошептала Дженна. Гилберт выдохнула, сделала шаг вперед, захлопывая за собой дверь. А потом она оказалась в объятиях Дженны. Люди не меняются. Они просто совершают ошибки. Они просто бегут, просто иногда заблуждаются… Просто пытаются жить.

Дженна обняла в ответ крепко и сильно. Елена ощущала горечь. Она не могла быть с отцом. С Тайлером. С Бонни. С Деймоном. Ей было тяжело быть даже с Дженной. Все, что у нее осталось — пустота и новые холсты. Все, что она могла нарисовать — повседневность, приправленную подделкой дружбы с Мэттом или Кэролайн.

Но рисовать она хотела совершенно другое…

— Я люблю тебя, Елена.

— И я тебя.

====== Глава 43. Взлетая к свету ======

1.

Когда Деймон все-таки решился сбавить громкость, он услышал стук в дверь. Сальваторе позабавила настойчивость людей — и сколько, — вернее, как долго — они готовы стучать в закрытую дверь, лишь бы быть услышанным? Главное, что чувство гордости ни у кого при этом не уязвляется. А вот если кто-то не позвонил или не написал — так тут сразу находятся сверхчувствительные и слишком эмоциональные личности.

— Ты откроешь? — ее голос был каким-то особенным сегодня. Может, шарму ему прибавляла эта дьявольски притягательная музыка?

— Уйди пока на кухню.

Он подошел к двери, открыл ее. Все его предположение разбились о действительность, когда в дом ввалился полицейский. С его огромных армейских ботинок ссыпался снег, прям на идеально вычищенный паркет. Снег таял грязными слезинками на полу, а взгляд этого незваного гостя был каким-то слишком уж страдальческим. Наверное, его тоже мучает головная боль. В этом феврале она мучает многих.

— Я что-то нарушил? — спросил Сальваторе, отступая. Полицейский — его звали Дэвид Шелдон — закрыл за собой дверь. Все его движения были преисполнены плавностью, неторопливостью, спокойствием. Для полноватых и уже далеко не первой свежести людей неторопливость характерна. Для таких как Деймон — строптивость, резкость и импульсивность. Такие как Деймон живут-то всего лишь несколько мгновений. Такие как Деймон сгорают быстро, но красочно. Такие как Деймон — это пожары в сводках новостей, это заголовки на центральных полосах, это сплетни в устах всех не апатичных к жизни граждан. Такие как Деймон — это вечные сенсации.