— Я и не собиралась, — произнесла она, ставя ударение на первое слово, потом развернулась и пошла к двери. Не оборачиваясь уточнила: — Я-то тебя давно знаю.

Она вышла. Тайлер смотрел на дверной проход, ожидая увидеть там отца. После подобной выходки он бы точно появился.

Но вместо него в комнату влетел другой человек. Бонни быстро подошла к парню, внимательно вглядываясь в него. Тайлер заметил, что на эти мгновения вернулась прежняя Бонни — та, которая цепляла его своей страстностью. Та, которая была сильной, испорченной и остервенелой. Та, которая курила сигареты одну за другой без остановки.

Родная Бонни.

— Чертов ублюдок, — произнесла она сквозь зубы. В ее взгляде шипела злоба. Тайлер не мог скрыть улыбки. Ему вдруг показалось, что если бы Бонни сохранила рьяность души, которая была в ней раньше, его и ее сердца забились бы в унисон.

— Боннита, — усмехнулся он, — я люблю тебя, ты же знаешь. Но не думай, что если вылечили тебя — ты можешь вылечить меня.

Беннет, эта красивая и приятно пахнущая духами девочка, толкнула парня в грудную клетку. Тот плюхнулся в кресло. На его губах застыла эта холодная и несколько безумная улыбка, говорящая что-то типа: «Ой, ну ты продолжай. Тебе это надо. Тебе стоит вступить в клуб»*. Эта искусственная улыбка, говорящая что-то типа: «Это здорово, правда?».

Девушка склонилась над парнем, оперевшись руками о подлокотники. Когда-то, совершенно в другой жизни, она лежала полузибтой и поломанной куклой на этой кровати, стоящей за спиной. А теперь, именно в этой жизни и в этой вселенной, она стояла гордой и красивой богиней, сошедшей с небесного пантеона. Она была Афиной, а Тайлер для нее — Одиссеем.

Современная интерпретация Гомера, если хотите.

— Будь мужиком, Локвуд, — произнесла она. Прежняя озлобленная и отчаянная Бонни сливалась с новой, мужественной и прекрасной, Бонни. — Я — девушка, и я пережила все то дерьмо, что со мной случилось, — склонилась еще ниже. Локвуд вспомнил их вторую и последнюю совместную ночь. Тогда они оба словно остановили таймер. Тогда они оба словно диактивировали взрывное устройство. Тогда они были настоящими: отчаянными, потерянными и никем не принятыми.

А теперь они стали собой.

— Ты — тем более должен, — она все еще нависала над парнем, все еще въедалась в него уверенными и холодным взглядом, за пластами мерзлой воды которого можно было увидеть переливы сожаления. — Я не ебу что с тобой случилось, но ты дол…

— Ты когда-нибудь делала кому-то больно? — перебил Локвуд совершенно спокойным тоном. Ему нравилась прежняя Бонни. Ему нравилась новая Бонни. Он не мог полюбить ее в прошлой жизни. Из-за Елены. Не мог полюбить и в настоящей. Из-за Мексики. — Не в плане разочарований и душевной боли. Ты делала больно физически?

Он подумал о том, что, наверное, сможет полюбить ее в будущем. Бонни была красивой, сильной. Он знал о ней все: каждый взгляд, каждый перелив настроения, каждую тайну.

Он хотел узнать все о ее каждодневной жизни — любит она кофе или чай? Любит она спать до полудня или вставать раньше семи утра? Рисует ли она так же прекрасно, как рисовала Елена?

— Я мутозила парней в парке, — ответила Беннет. Локвуд усмехнулся, отрицательно покачал головой и поднялся.

Они стояли близко по отношению друг к другу. Так близко, что прежние воспоминания становились болезненно-приятными. Так близко, что эти воспоминания вызывали безумные желания — повторить моменты их единения. Снять еще пару дублей. И Беннет бы ринулась к нему, если бы Локвуд не отошел к окну.

— Ты просто не понимаешь, что я имею в виду, — произнес он, стоя спиной к ней.

Она устала кричать всем в спину. Она устала смотреть им вслед и, сдирая глотку до крови криками, что-то пытаться им втолковать. Бонни медленно подошла к парню. Она снова чувствовала спокойствие в душе. Она снова чувствовала, как ее желания становятся острее и острее — приятные покалывания по всему телу побуждали к действию. Беннет прижалась к спине парня, обвивая его руками. Ей не обязательно было получать ответные чувства. Ей не обязательно было слышать: «Ты мне нужна» или что-то в этом роде в ответ. Бонни точно знала — она любит этого мальчика, для которого важен процесс. И она будет любить его на расстоянии, если потребуется.

— Не понимаю. И не хочу понимать. Не погибай, Тайлер. Ты сам говорил, что это не нормально — думать о смерти в нашем возрасте.

— Я и не думаю, — последовал спокойный и смиренный ответ. Бонни закрыла глаза и усилила свои объятия.

— Тогда остановись, Тайлер. Пожалуйста, остановись…

Он ничего не ответил. Он просто смотрел на пейзаж за окном. Он просто ощущал, что никогда больше не вернется к прежней жизни. Тайлер ошибался. Бонни казалось, что она будет рядом с ним всю жизнь. Она тоже ошибалась.

Девушка опустила руки, все еще прижимаясь к Локвуду. Благодаря событиям минувших месяцев она точно поняла, что глупее всего на свете — это стараться задержаться в тех местах и с теми людьми, где и с которыми это не позволено. Ей пора было уходить.

— Возвращайся, Тайлер. Возвращайся…

Она отстранилась от него, потом — отошла на шаг, а потом развернулась и вышла из комнаты.

Испачканная, погрязшая в грязи и грехах в прошлом и чистая, возвышенная сейчас, Бонни прошла мимо Кэрол, даже не взглянув на нее. Облезлая кошка превратилась в гордую пантеру. Приручить ее было суждено только Тайлеру.

Так думала Бонни.

Она вновь ошибалась.

Ведь такие как Бонни — остаются без хозяев и повелителей. Ведь такие как Бонни сами хозяйничают и повелевают. Ведь такие как Бонни никогда не становятся домашними.

Дикость — это единственное, благодаря чему они живут.

5.

Бонни не вернулась в редакцию. Она приехала домой на такси и когда вошла в квартиру, снова села за очередную статью. Беннет не могла точно определить, что ее вдохновляет — общение с Тайлером или воцарившееся в душе спокойствие, но имеет ли это значение, когда есть нечто, о чем мы хотим и можем сказать? Когда мы точно знаем, что в этот раз будем услышанными? Когда мы точно знаем, что скажем то, что верно, а вовсе не то, что нам шепчут наше разбитое чувство и задетая гордость?

Она решила написать новую статью. Она решила сформулировать еще одну мысль.

Бонни попалась в ловушку феминизма потому, что ею руководило уничтоженное детство. А Ребекка и прочие девушки, называющие себя феминистками и борющуюся за то, что они тоже имеют право платить в ресторанах после ужина, попались в ловушку из-за собственного невежества. Современные феминистки путают равноправие и гендерные роли. Сейчас, сидя за ноутбуком и быстро печатая мысли, Бонни пришла к выводу, что мужчины должны оставаться мужчинами, а женщины — женщинами. Первым (самим Создателем — самой природой, если хотите) предписано быть добытчиками, быть защитниками и опорами для своих женщин. А тем, в свою очередь, предписано быть хранительницами очага, предписано заботиться о детях, о доме, муже. Предписано быть женственными, хрупкими, беззащитными. Справедливое распределение труда, если хотите.

Но в современное веке, теперь Бонни это понимала, женщина имеет права работать там, где она пожелает. Имеет право на защиту, если ее избили или изнасиловали. Имеет право быть услышанной.

Генедерные роли и равноправие — разные понятия. Не нужно матриа- и патриархатов. Нужно просто быть рядом. Трезво относиться к жизни.

Беннет оформила все свои мысли где-то за полчаса. Около пятнадцати минут она потратила на то, чтобы отредактировать текст. Только после этого Бонни распечатала новый текст, схватила листы и отправилась в редакцию.

Феминизм остался в ее крови. Просто несколько изменил свою природу. Мутация, если хотите. Осложнения — если вам недостаточно.

6.

Елене пришлось отложить плеер. Ей пришлось на время перестать слушать про Космос, вопреки своему желанию. Она бы этого не сделала, если бы не просьба Дженны. Девушка по-прежнему сжимала в руке плеер, по-прежнему смотрела в пустоту, ее стеклянные глаза были обездвижены. Но Гилберт не желала даже повернуться в сторону отца. Она точно знала, что его визиты рано или поздно потребуют ее каких-то ответных реплик. Она точно знала, что в жизни ей не избежать разговора с ним. И прежняя Елена грезила этими разговорами. Прежняя Елена выискивала отца на улицах, ошивалась в местах, где бы могла его встретить, а ночами, мучаясь от бессонниц, продумывала свои монологи.