— И как тебе Мексика?

— Самая вариативная в плане языков страна. В больших городах говорят по-испански, но в пригородах и городах ситуация другая. Индейцы одного пригорода не могут понять индейцев другого. Но они, знаешь, мудрые… Совсем как в книгах Джеймса Купера…

На миг Сальваторе открылся прежний Тайлер — Тайлер, любящий мир и жизнь во всем ее проявлении. Но это был всего лишь миг, который прошел так быстро, словно его и не было. «Так сгорают миры», — подумал Доберман вглядываясь в пустоту сущности бывшего приятеля.

Локвуд взял бутылку, сделал несколько глотков, поставил пойло на место и обратил свое внимание на Деймона, как показалось последнему, впервые за момент их сегодняшнего разговора.

— Нам надо поговорить об этом, хотим мы этого или не хотим.

Деймон усмехнулся, закатил глаза.

— Я не трогал твою девчонку — тысячу раз уже говорил. Даже понятия не имею что с ней теперь. И не видел уже месяца полтора, если не больше. Ничего у нас не было.

— А если бы она не была моей?.. — вопрос, мучавший не только Локвуда. Сальваторе быстро посмотрел в глаза друга. — Ты бы обратил на нее внимание?

Доберман ушел в завязку на целый месяц. Курение, клубы и незаконные бои ушли в прошлое. Перейти к спокойному ритму жизни не сразу получилось, но слово есть слово, и Деймон всегда сдерживал свои обещания. За весь этот чертов месяц он не испытывал тяги к сигаретам, хотя тоска по ним была неконтролируемой. Но теперь, в злосчастном январе, сильнее всего на свете хотелось затянуться.

Ты не можешь просто стать другим человеком. В один прекрасный день, в один прекрасный месяц ты не изменишься. Осколки прошлого будут вонзаться в тебя еще очень долго. Их — эти осколки — просто надо вытащить и выкинуть. Правда, руки поцарапать все равно придется.

— Мы встретились с ней в метро, за неделю до того, как она встретилась с тобой, Тайлер. И поверь, если бы я обратил внимание, всей бы этой ебатории не было.

Тайлер еще сделал глоток. В полумраке Сальваторе показалось, что на тыльной стороне ладони, начиная от фаланги указательного пальца тянется шрам, уходя под рукав куртки. Шрамы всегда заметны — она кричат на теле своего носителя, они становятся питомцами твоего обугленного сознания.

— Я должен был уступить тебе ее.

— Мы не на рынке, — спокойно, но несколько цинично произнес Сальваторе. — Уступил не уступил — не важно. Все равно уже плевать на все.

Тайлер оперся о спинку стула и устремил взгляд на Сальваторе как человек, который имеет в рукаве несколько козырей. Локвуд только одного не понимал — Деймон никогда не проигрывал. И Деймон разбирался в азартных — чувствах? — играх лучше, чем его приятель.

— Джоанна. Она пришла ко мне, когда у вашего романа был самый зенит. Вы были вместе три или четыре года — точно не помню. Она назвала меня Тайером Смоллвудом. Она никогда не могла запомнить ни моего имени, ни моей фамилии. Она сказала, чтобы я прекратил вытаскивать тебя на кутежи и тусовки. Сказала, что она любит тебя и что не намерена терпеть то, как я тебя извожу.

Локвуд смотрел в стену. Его исповедь, — приторно-сладкая, как карамель, — тянулась и тянулась, становясь причиной еще более сильного голода и боли в зубах.

— Ты увлекался незаконными боями, грабежами и рэкетом. А я знал, где достать метамфетамин по дешевке. Я был угашенным, твоя подружка — разъяренной. Не мне тебе рассказывать, какие она устраивала скандалы, да?

Открытое окно пропускало свежий морозный воздух. Деймон всегда питал страсть к открытым окнам. Психологи бы увидели в этом суицидальные оттенки, а реалисты — стремление к свободе. В действительности Доберман просто любил холодный воздух как — Елена! — Джоанна из снежной Швеции.

— Она кинулась на меня, разбив перед этим две бутылки купленного вискаря. Кинулась с тумаками и криками, словно могла как-то меня одолеть этими жалкими попытками. Я отшвырнул ее в сторону — она сильно ударилась затылком, пошла кровь… — Тайлер снова выпил. Он смотрел на стены, где тени от веток плясали какую-то кадриль. Ветер срывался, а снег все шел и шел. — Я попытался ей как-то помочь, но она еще больше разозлилась из-за крови. Мне показалось в тот момент, что она и не чувствовала боли. У нее эмоции были на пике из ссор и недопонимания с тобой… Я схватил ее. Скрутил как ребенка, а она все брыкалась и брыкалась. Словно дикий зверь. Раненный и свирепый дикий зверь, готовый еще сражаться.

Тени плясали и плясали, а Тайлер не мог отвести от них глаз. У него в мыслях восстанавливались слайды прошлого, которые он стирал в течение долгого времени. Затирал их, разрывал, уничтожал, вычеркивал, сжигал, но память — наш первый злейший и заклятый враг.

Локвуд замолчал на некоторое время, а потом продолжил:

— Я почувствовал, что она начала обмякать. Усадил ее на диван, пошел за льдом, но она схватила меня за руку. Она смотрела в пол… Смотрела в этот чертов пол, а взгляд ее метался и метался, будто на полу можно было найти что-то… У нее рука была худенькой и слабой, но я чувствовал сильную боль от ее пальцев. Она пережимала мне вены. Спросила, нет ли у тебя кого-то, не изменяешь ли ты ей. Мне пришлось сесть рядом, уверить ее, что тебе от нее башню сносит, — он отрицательно покачал головой, а потом продолжил, опустив взгляд: — А она просто смотрела в пол, и глаза ее были какими-то… пустыми, полными слез и отчаяния. Она была чокнутой. Ебнутой просто, но мне было жаль ее.

Вновь пауза длинной на несколько секунд.

— Я помню вскочил, рванул ее на себя, сказал, что пора прекратить уже ныть, что она никому не нужна! Пора понять, что взросление — это период осознания того факта, что в этой жизни никто тебя за руку вести не будет… Что ей самой надо грести против течения, справляться со всем и не быть сукой… Люди злы, алчны и безжалостны… Сказал, что пора прекратить уже думать, что найдется ангел-хранитель, который будет решать за нее все ее гребанные проблемы… А она впилась в меня своими огромными глазищами…

Он усмехнулся, взял бутылку и допил залпом содержимое. Он решил промолчать. Промолчать о том, кто начал первый, и как они не совладали друг с другом. У нее, У Хэрстедт, нервы рвались на тонкие нитки, и сердце кружевами боль оплетала. А он, Тайлер, был мальчиком, обдолбанным метамфетамином, для которого важен был процесс. Для которого результат не имел никакого значения. Он не сказал, что схватил ее за запястье, желая, чтобы та тоже почувствовала боль, а потом поцеловал ее, потому что для него важны действия, важны ощущения, а не последствия. Потому что он считал, что о последствиях он будет думать в старости.

Или утром, по крайней мере.

Но только не сейчас.

У той дыхание перехватило, и сердце начало бешено колотиться. Страсть лишила рассудка. Последняя гордость исчезла где-то в потемках прошлого. В голове звучала лишь одна мысль: «Хочется». И она стала настолько сильной, что не поддаться ей уже не представлялась возможным.

Боль впивалась в нее стальными прутьями, стискивала грудную клетку стальным корсетом, поломанными ребрами впивалась в легкие и не позволяла дышать. Тайлер знал это, и он тоже умел находить решения для того, чтобы появился отток энергии.

Она тут же приникла к нему, обнимая за плечи и отвечая с жаром, со страстью, с трепетом. Его руки оказались на ее талии, задрали футболку и коснулись обнаженной кожи. Пальчики Джоа сильнее впились в плечи.

Она целовалась с Тайером Соллвудом, с приятелем своего парня, который, по ее мнению, мешал им быть вместе. Девушка не сдержалась первый раз в своей жизни. Однажды каждый не сможет сдержаться… Это неминуемо.

Локвуд умолчал, как она отстранилась от него, посмотрела в его полные дыма страсти глаза. Локвуд умолчал, как он улыбнулся, припав к ее шее. Они чувствовали каждое движение, каждый вдох. Она лишь сильнее прижималась к Смоллвуду, прекрасно зная, что любит Деймона, а не Тайера. Локвуд умолчал, как он вернулся к ее губам, и они медленно стали делать шаги назад, двигаясь по направлению в зал.