А потом накрыла огненная волна, когда Елена дотронулась до плеча Бонни. Потом волна прокатилась еще раз по всему телу, когда Бонни обернулась.

Они застыли на повороте. Справа оставался вход в парк. Слева раскинулся перекресток.

Елена смело смотрела в глаза бывшей подруге. Она выдерживала эту пытку, несмотря на то, что совесть кромсала как — доберман? — цербер.

По лицу Елены все сильнее стекали слезы. А лед взгляда поражал до самых глубин души. Бонни усмехнулась, чуть выше поднимая подбородок. Она выглядела совершенно иначе. Выглядела так, как выглядела прежняя Бонни. Выглядела уверенно и привлекательно.

Бонни Беннет вернулась к прежней жизни, как тогда, пять лет назад. Елена не могла выдавить из себя банальное «прости», не могла сказать и слова. Но у нее хватило сил сделать вперед один шаг. Теперь подруги стояли слишком близко. От Бонни пахло духами, а не сигаретами.

— Я перезвоню, — сказала она и отклонила вызов. Елена зажмурилась, этот голос ударил под дых. Прорезал артерию. Девушка открыла глаза, сглотнула и вновь уставилась на Беннет.

— Я забыла, — продолжала резать артерии Бонни. — И ты забудь. Живи дальше.

Мальвина была наивной и глупой девочкой. Потом ее наивность разбилась под натиском лжи Тайлера, смерти матери, выпадов Добермана. Потом Мальвина стала реалисткой под натиском предательства Локвуда, Дженны и невозможности быть с тем, с кем хотелось бы. Когда пришло четкое понимание того факта, что в этой жизни недопонимание с близкими приводит к самым пагубным последствиям — Елена полила свою человечность новокаином, став сукой, начиная забываться в клубах и запивая боль алкоголем и таблетками.

Потом пришло еще одно понимание — «неблизкие» тоже могут предавать. И именно после этого пришло раскаяние.

Елена прошла все темы, посетила все уроки шлюховатой жизни. Теперь ей хотелось одного — покончить с прошлым, расставив все акценты и приняв новую действительность — призраки мучают, но не страшат.

— Живу, — ответила Гилберт. Прохрипела вернее.

Ее взгляд оставался таким же уверенным, а ее слезы — такими же солеными и горячими.

Но амплуа прежней циничной суки разбивалось.

И Елена, точно понимая, что она делает, точно отдавая отчет своим действиям, медленно опустилась. Она продолжала уверенно глядеть в глаза Бонни, когда встала перед ней на колени, унижая себя так же, как унизила ее полтора месяца назад.

На дороге произошел какой-то шум. Столкнулись маршрутка и легковой автомобиль на перекрестке, но ни Бонни, ни Елена не замечали этого. Они смотрели друг другу в глаза. И теперь изменялся взгляд Бонни.

Взгляд Бонни! Она ведь прикидывалась циничной стервой, швырялась какими-то дешевыми фразами, плевалась антигуманностью, набрасываясь на людей в парке. Но сейчас, видя шок и растерянность во взгляде бывшей подруги, Елена понимала, что Бонни — самая гуманная, самая человечная из всех, кто попадался на ее пути. Бонни умела любить и прощать. Бонни умела принимать жить, умела терпеть ее удары, но потом вновь обнимать ее как родную мать и идти дальше.

— Елена… — сорвалось с ее губ, — чертовая паршивая сука!..

Во взгляде Бонни появилась влага. Девушка закрыла лицо руками, подавляя рыдания. Она ведь только спокойно жить научилась, только дышать ровно стала!

А теперь вот Елена — и снова разбивается тишина.

Гилберт первая услышала крики людей, визг тормозов и сигналы автомобилей. Повернув голову влево, она увидела, что из поворота вылетела какая-то машина, судя по внешнему виду — довольно неплохая иномарка. Это иномарка врезалась в столкнувшиеся маршрутки и легковушку. Последнюю с силой отбросило в сторону и сейчас пикировала в сторону поворота.

Все произошло в мгновение ока. Гилберт, закричала, увидев, как машина мчится на них. Она поднялась, чувствуя внутри какой-то бешенный поток энергии, а потом поняла лишь одно — если и суждено кому-то погибнуть, то только ей. Елена схватила Бонни за плечи, швырнула ее в сторону со всей силы, и в эту самую минуту завизжали тормоза, закричали прохожие, завопили сирены. Водитель легковушки успел выровнять автомобиль, умудрившись не врезаться в стену, о которую сильно ударилась Бонни. Но он не успел затормозить, и Елену почувствовала мощный удар.

Когда идешь по лезвию, являющееся границей между жизнью и смертью, невольно, даже мимоходом, думаешь, что все было не так уж и плохо. Некоторые проблемы вполне реально разрешить. Главное — постараться понять, с какого бока лучше подойти к решению.

Но доли секунды недостаточно для того, чтобы осмыслить.

Елена рухнула на асфальт как подстреленная птица, перекатилась на живот. В ее стеклянном взгляде замер мир в том бездвижии, в каком он запечатлелся в ее сознании — дымящиеся машины, люди в желтой форме, блеклые фары автомобилей, носилки. Серый асфальт полотном расстелился у ее ног. На сером фоне красочным, живым, ярким — словно отдельное существо, способное мыслить, — расползлось пятно ярко-алой краски. Елена чувствовала влагу под сломанными пальцами. Из горла вырывались какие-то булькающие звуки — вместе с ними капала кровь. Она расползалась под телом девушки неторопливой, ленивой и злой кляксой, напоминавшей очертания тех рисунков, которые показывают психиатры.

Что вы тут видите?

Бонни закричала, бросившись к подруге. Ее тут же перехватили полицейские, врачи или пожарники — она не понимала. Бонни закричала, стараясь вырваться, но ее крики вонзались в окружающую пустоту, смешивались с звуками сирен, громкоговорителей и воплями других людей.

Что вы тут видите? Присмотритесь хорошенько?!

Мир помутнел, посерел — этот красный цвет! Его так много! — а потом слился в единое полотно. Елене даже показалось, будто ее накрыли пленкой — очертания потеряли былую резкость, границы стали нечеткими.

Вы уверены, что видите именно это?!

Елена лежала на асфальте в нескольких метрах от автомобиля. Шокированный водитель сидел за рулем, пока суетились врачи, а полицейские вызывали еще несколько карет скорой помощи. Дым медленно вился над столкнувшимися автомобилями, неторопливо поднимаясь ввысь и растворяясь в клубах серого и бесстрастного неба. Снег — пепельно-белый — стал неторопливо падать на землю. Его колкие поцелуи Елена чувствовала еще в течение нескольких секунд, а потом она отключилась.

Темнота. Ведь в ней…

Ну да черт с этим.

4.

Когда последняя бутылки виски была выжата досуха, она разбилась об асфальт. Переливающиеся осколки засеребрились среди переливов снега. Красивое зрелище могло бы пленить художника.

Он не был художником.

Закинув сумку на плечо, он поплелся прочь, подальше от бывшей квартиры Добермана, в которой теперь живут какие-то старики, коих сбросили со своих плеч их детки.

Его тяжелая походка, прищуренный взгляд и запах виски представляли его как человека, еще не сошедшего с ума, но уже сбежавшего из границ вменяемости.

Когда мимо прошла красавица в неприлично короткой юбке, он прищурился еще сильнее, правда, так и не сумев выдавить из себя даже подобия на подобие улыбки.

Ему не оставалось ничего другого, как плестись в катакомбы. Прежняя жизнь требовала, чтобы в ней все было разложено по полочкам: даны ответы на все вопросы, получены ответы на все вопросы, сделаны все поступки, признаны все ошибки. Исправлены некоторые из них.

В катакомбы была длинная очередь. Тайлер, вернувшийся Тайлер, прошел вдоль очереди и остановился возле охранника, внимательно на него посмотрев.

— Ты ведь можешь мне помочь, верно?

В его взгляде можно было узреть пепел, смешанный с осколками действительности и алмазами души, кристаллами еще прежней наивности.

Мир изменяется. Постепенно. В шестнадцать ты узнаешь, что метамфетамин называют «кристаллами» или «льдом». В двадцать ты получаешь уже раздробленную вариацию этих кристаллов. В семнадцать осознаешь, что можно распоряжаться своей жизнью. В двадцать один понимаешь, что пора заканчивать. В восемнадцать приходит понимание того, что девушки — такой же товар, как и «лед». Иногда платный, в большинстве — бесплатный. В двадцать два ты сидишь на этой дури. В двадцать три влюбляешься — и прежние устои летят к чертям собачьим.