— Пожалуйста, — прошептала Мальвина, тихо подходя к Дженне. — Ты мне дала полтора месяца, дай мне еще час…

Она прижалась к ней, обняв ее так по-детски наивно, что и в груди Дженны нечто защемило. Так обнимала только Елена. Вернее та Елена, которая читала дешевые бульварные романчики, засматривалась фильмами в главной роли с Энтони Хопкинсом или Киану Ривз, потому что это были любимые актеры ее отца. Та Елена, которая на новый год вырезала снежинки из бумаги и рассказывала матери о новостях в колледже. Та Елена, которая умела улыбаться и не устраивала истерики.

— Больше всего мне хочется, чтобы ты вернулась, Елена. Вернулась домой. Вернулась по-настоящему.

Елена обнимала Дженну, таращась при этом в стену и боясь зажмуриться. Если она это сделает — мольбы Дженны усыпит ее бдительность, и последняя решимость развеется.

— Но иногда мне кажется, что ты никогда не вернешься…

Гилберт закрыла все-таки глаза, уткнувшись в плечо тети и сильнее обняв ее. Она не знала что сказать, совершенно не имела понятия, как же ей дальше действовать.

— Я сделала много ошибок. Всех их не исправить. Но я хочу их признать хотя бы. Понимаешь? Не исправить, но признать.

Дженна аккуратно высвободилась из объятий племянницы, развернувшись к ней. Елена даже не удивилась, когда увидела, что во взгляде Дженны нет и намека на слез. В этом вся сущность ее рода — в непоколебимом принятии любой действительности.

В этом сущность всех женщин мира.

— Только возвращайся скорее, ладно?

Елена кивнула, выдавив из себя что-то наподобие улыбки, и, поцеловав единственную родственницу в щеку, схватила сумку, тут же выскочив из дома.

Живость в Мальвине осталась прежней.

2.

Она плелась по заснеженным улицам, вглядываясь в призрачно белую линию горизонта. Не сказать, чтобы было тяжело идти из-за сугробов или льдов, но Елене ходьба давалась с трудом. Ее ноги словно сковывали кандалы прошлого. Иногда Гилберт думала, что ее состояние — напускное. Но даже после этой мысли не наступало облегчения. Оно еще не скоро наступит — в этом Мальвина была уверенна.

Когда она постучала в дверь дома Мэтта, ее почти сразу отворили. Гилберт опять же не ощутила, что она дома, что все закончилось, что все осталось позади. Но встретить старого знакомого доставляло если не радость, то нечто похожее на то чувство, когда тревоги и боль отступают, и приходит время для спокойствия.

Мэтт оглядел девушку, потрепанную и словно затерявшуюся в мирах, потом он улыбнулся, протянул руки, и в его объятия упала его первая школьная любовь.

— Извини, что не смог встретить, — проговорил он, — да я и не хотел навязываться.

Елена отстранилась. В ее взгляде застыл лед. Лед довольно прочный и твердый, а не хрупкий как в начале весны.

— Не помогло?

Они стояли на пороге. Январь был щедр на морозы и раскаяния. А Елена решила, что окажется слишком глупой, если не примет эти дары.

— Не помогло, — тихо прошептала она. Донован с теплотой и печалью улыбнулся, а потом отошел, пропуская гостью внутрь.

3.

— Ты уверена, что хочешь пойти одна? — они вновь стояли на том же пороги пятнадцатью минутами спустя. Елене неторопливо заматывала шанс. Она чувствовала чуть учащенное биение сердца, и ее разум не покидала та мысль, что весь ее план довольно глуп и абсурден.

Но Гилберт и не рассчитывала на прощение. Она собиралась просто написать чистосердечное одному из близких людей.

— Да, — ответила девушка, обуваясь.

— Не боишься, что передумаешь?

Елена застегнула сапоги, выпрямилась и посмотрела на Донована. В ее взгляде ничего не осталось от взгляда роковой девушки, от взгляда той, в которую когда-то влюбился Тайлер Локвуд, которую когда-то возжелал Деймон Сальваторе.

В ее взгляде не осталось и взгляде прежней Елены. Взгляда той, в кого влюбился Мэтт Донован. Теперь перед Мэттом стоял совершенно иной человек.

— Нет. Просто боюсь самой ситуации.

Она закинула сумку на плечо, взглянула робко на Мэтта.

— Спасибо, — это слово говорить было, наверное, слишком поздно. Но Елена осмелилась. Она не надеялась на то, что ее жизнь вернется в прошлое русло. Но пренебрегать людьми — этого тоже Мальвина делать не собиралась.

Он кивнул. Гилберт открыла дверь и вскоре скрылась.

Елена не питала иллюзий насчет будущего. Она знала свой характер, знала, что им ее наградил ее отец. Все сваливать на дурную наследственность было несколько глупо, но Гилберт и не отрицала больше тот факт, что она — достойная дочь своего предка.

Елена не питала иллюзий на счет будущего. Она, ровно как и Дженна, знала, что люди не меняются, тем более — за полтора месяца. Она, ровно как и Дженна, знала, что домой она не вернется еще очень скоро.

Но отчего-то ей очень сильно хотелось признать свои ошибки. Выбить прощение за их свершение вряд ли получится, но признать — вполне. Признают их ведь далеко не все.

Грейсон так и не признал, например.

Елена знала, что Бонни сменила адрес. Мэтт сказал, что у Беннет сдача сессии в дополнительные сроки. После новогодних праздников она досдает и пересдает предметы, которые не успела выучить к официальным срокам. Мэтт сказал, что сегодня у Бонни последний экзамен.

Елена сдала Бонни на выходе у парка. Она не была уверена, что ее бывшая подруга пойдет именно этой дорогой, но если верить Доновану, Беннет теперь жила за парком, и логичнее было бы предположить, что именно этой дорогой ходит бывшая феминистка.

Елена стояла в течение долгих сорока минут, то кидаясь к выходу, то направляясь к выходу из парк. Сроки истекали — Елена должна уже была быть дома. Истекали терпение и спокойствие — Гилберт начинала ходить из стороны в сторону, сомневаясь, что ей повезет подловить подругу.

В конце концов, почему ей должно везти? Ей и так слишком много везло в последнее время. В конце концов, почему Судьбе снова надо прогибаться под дудку этой мерзавки, когда та решила корректором замазать помарки? В конце концов, с чего бы Бонни не обзавестись новыми друзьями? Она заслуживает этого.

Она заслуживает.

Елена сделала глубокий вдох, развязала шарф, принимаясь засовывать его в сумку. Елена сделала глубокий выдох, устремляя взгляд вперед, но не замечая нужного человека. Елена прижалась к железным прутья забора, — клетки? — закрывая глаза и начиная медленно опускаться вниз. Горячие слезы ошпарили кожу. Их охладило ледяное дуновение ветра. Что-то неприятное и колкое стянуло кожу.

А потом закружилась голова.

Гилберт открыла глаза — изображение размытое и неясное. Гилберт медленно поднялась. Прошло около часа или немного больше — Елена уже точно не помнила. Она знала только одно — грехи вымаливать довольно тяжело.

А потом голова закружилась еще сильнее.

В отдалении залаяла какая-то псина. Она заливисто лаяла, разрывая надежды и кромсая последние надежды. Гилберт устремилась вглубь парка, вглядываясь в каждого прохожего, словно Бонни маскировалась. Холодный воздух проникал в легкие, схватывая их ледяными лапами. Елена сделала круг, направляясь снова к выходу.

Она потеряла надежду. Прошло полтора часа, а казалось — прошло полтора месяца. В аду всегда так — тут время длится иначе. Оно растягивается. Оно становится длиннее, издеваясь над тобой, потирая ладони, как злодей какого-нибудь мультфильма.

Мальвина потеряла шарф, когда вернулась к выходу. Елене не собиралась уходить, но она чувствовала себя крысой, заблудившейся в лабиринте и подыхающей от холода.

Она чувствовала крыс внутри себя.

И они вгрызлись еще сильнее, когда Елена все-таки увидела Бонни.

Та спокойно шла к выходу, беседуя с кем-то по телефону. Гилберт почувствовала, что ее сердце подпрыгнуло до горла. Гилберт почувствовала, что ребра начинают дробиться на мелкий порошок, но ноги почему-то шли быстрее и быстрее. Слезы скатывались по лицу, шипя на морозе и причиняя игольчатую боль.

Все декабрьские сны, порванные рисунки и ночные бессонницы — все ворвалось, материализовалось и теперь начало медленно сдирать кожу.