Трубку вытащила изо рта, и Елена, перевернувшись на бок, выплюнула воду, глотая ртом воздух. Она не боялась погибнуть за городом, в каком-то грязном подвале. Она не сожалела ни о чем. О чем сожалеть, когда твой телефон звонит один раз в неделю? Когда приходят смс лишь от мобильных операторов? Когда нет ни отца, ни матери? Гилберт сожалела лишь об одном: она так и не смогла попросить прощения у Бонни.

Ее схватили за волосы. Елена сжала зубы, изогнувшись в позвоночнике и вскрикнув от боли.

— Где деньги? — кричал этот толстосум. От него разило дешевым пойлом, потом и опасностью. Елена глубоко дышала, пытаясь насладиться последними минутами своей жалкой жизни. — Где деньги, чертова сука?! — он сильнее встряхнул ее.

— Я не знаю, я же ска…

Эти ситуации всегда однотипны. Грязные подвалы, забытые квартиры, какие-то заброшенные гаражи — все заканчивается одним и тем же. Чистая девочка Мальвина сейчас была в одном из таких мертвых зданий. Оно станет ее гробом. Склепом даже, учитывая размеры.

Ее снова повернули на спину, закрыли нос рукой и вставили трубку с водой в рот. Нет, эти изверги не избивали. Оставлять следы было не в их компетенции. Вот зато устраивать такие медленные и мучительные пытки — это было в соответствии с канонами жанра.

Вода была ледяной и соленой, пить ее было невозможно, а напор был велик. Вода стекала по лицу, на грязный пол. Часть просачивалась в глотку, в желудок, который начинал болеть от переизбытка соли. Гилберт боялась захлебнуться, но больше всего она думала о Бонни. Именно в эту чертову минуту она думала только о Бонни Беннет, а вовсе не о том, что с нее требовали какие-то деньги. Что Эйприл и Стефан ее подставили. Чувство предательства уже и не обжигало.

Позвоночник снова выгнулся. Ногти стали царапать пол. Лопались капилляры, повышалось давление, головная боль усиливалась — стандартная реакция.

Елена уже закрыла глаза, а потом услышала голос в отдалении, и трубку вытащили. Девушку снова вывернуло на пол. В этот раз из желудка вышли и остатки еще не успевшего перевариться ужина. Запахи рвотных масс, соленой воды, сигар и собственной жалости создавали жуткое сочетание. Елену схватили за плечо, заставляя сесть прямо, но не позволяя при этом подняться с пола. Тот что толще, подошел сзади, схватил Мальвину за подбородок, резко рванул на себя. Красивая шея обнажилась. К шее приставили ржавый нож.

«Будет больно, но недолго», — подумала она.

— Что ты знаешь о продаже экстази в клубах? — Елена вспомнила песню. «Украденная молодость». Она играла в каком-то сериале. И сейчас ее словно кто-то поставил на повтор в ее голове.

— Мне говорили продавать таблетки. Я передавала их людям, которых мне показывали, получала от них деньги и отдавала их Эйприл и Стефану. Они давали мне процент. Немного, но мне хватало. Больше я ничего не знаю.

Удивительно, но она говорила спокойно, без страха. Слезы все лились и лились, но скорее рефлекторно, чем сознательно. Погибнуть здесь — отличный финал для маленькой дрянной потаскушки.

— Эйприл и Стефан, значит? Странно, они сказали, что ты не возвращала должное.

— Они вас обчистили, — спокойно ответила Мальвина. Нож упирался ей в глотку. Елена не боялась — ей надоело бояться. К тому же, если суждено погибнуть от огня, то вода не страшна. По крайней мере, если быть фаталистом. — У меня ничего нет.

— Но Стефан и Эйприл, как ты их называешь, работают на нас уже три года. А ты новенькая.

Девушка почувствовала боль в своем позвоночнике. У нее ломило спину. И холодный ветер пронизывал мокрое тело. Елена мерзла. Но ее не била дрожь. Она просто хотела домой. И хотела даже не к Дженне. Хотела к Бонни. Так сильно хотела к ней, что это желание напрочь затмевало страх.

— Я новенькая, — повторила она. — Но у меня ничего нет.

Они снова устроили эту процедуру. Раза три, не меньше. Этих трех раз хватило, чтобы умереть и воскреснуть три раза. Елена лишь считала… Считала минуты до того, как все закончится. Ей было плевать, останется она живой или мертвой. Ей просто хотелось к Бонни.

3.

Ее продержали в том подвале сутки без еды, но с достаточным обилием воды. Когда Елена оставалась одна — она вжималась в самый дальний угол, плакала навзрыд, а потом засыпала ненадолго. Она уже и не надеялась на хороший финал, не пыталась сбежать. Куда ей сбежать, если она одна в чужом городе? Доберман ведь не появится, не выломает двери, не заберет ее, не уроет тех ублюдков, не спрячет в своей квартире, укрыв теплом и заботой. И Бонни тоже не удастся позвонить.

Эти люди появились еще около десяти раз. Процедура была одна и та же. Однажды даже Елена начала захлебываться, но трубку вытащили, и она смогла прийти в себя. Страх смерти лишь покалывал на кончиках пальцев, но не леденил душу.

«А почему не страшно умереть?», — ехидно спросила совесть. Гилберт ходила вдоль стены, держась за нее и считая шаги. Это было единственным способом не сойти с ума.

— Потому что я уже мертва, — вслух ответила девушка.

Здесь, в темноте, не было спокойствия. Тут был холод, тут было очень много воды, было очень много тишины, но не было спокойствия. Здесь, в пропасти, был лишь ты и эта тесная клетка. Больше ничего, но достаточно для того, чтобы начать разговаривать с самим собой.

К завершению этих мучительных суток чувство голода уже утихло. Оно не ощущалось так ярко, как прежде. Да и холод тоже стал вроде как родным.

Вошел тощий.

— Произошла ошибка, — сказал он, протягивая девушке куртку. — Мне жаль.

Вежливость для таких ублюдков — как нечто вроде аксессуара. Пятого айфона. Или шестого. Или какой там последний вышел.

Елена взяла куртку, равнодушно натягивая ее на себя. Она не чувствовала никакого облегчения. Она чувствовала себя еще более опороченной, чем раньше.

Ее вывели на улицу. Ветер был безжалостным. Ее запихнули на заднее сиденье, вывезли к ее дому, выволкли из машины и уехали.

Ее квартира была обчищена донельзя. Украли недавно снятую повышенную стипендию, купленные дорогие вещи, купленную технику — все, что можно было украсть.

Девушка закрыла дверь, сняла куртку, отбросила ее в сторону.

Конференция должна была начаться через пять часов. Гилберт села на край дивана. Она медленно стянула с себя пропитанную грязью и водой футболку и отшвырнула ее. Потом сняла джинсы, тоже откинула их. Она схватилась руками за шею, затем — за плечи, положила ладони на ноги, нагнулась и закричала… Закричала истошно, пронзительно. Так кричат безумцы. Елена резко поднялась, вытерла слезы, оглянулась. Она подошла к столу, скинула все вещи со столешницы. Разбился стакан с водой, содержимое разлилось по полу. Гилберт опрокинула и стол, снова закричала, а потом упала на колени и заплакала.

У нее не осталось ее. Продала себя за бесценок в этих дешевых клубах. Раздала бесплатно в этом чужом и таком негостеприимном городе.

Снова завопила, ее ногти процарапали кожу на ногах; ее голос иссушал голосовые связки. Елена перестала быть Еленой, той наивной девочкой, читающей книжки в парках и ходящей на исповедь раз в две недели. Елена стала Мальвиной. До конца. Опороченная, грязная, всеми использованная, никем не любимая, она была дешевой, обесцененной, невостребованной. Она упала в темноту, обрела там лишь темноту, сама стала темнотой.

И теперь ей пора было выбираться назад. Правда, уже испачканной и задаром никому не нужной.

4.

Викки со всей силы ударила в дверь ногой, громко выругавшись при этом. Действия возымели эффект — Сальваторе наконец отпер дверь.

— Какого хрена?! — громко спросила она, вваливаясь в квартиру, захлопывая за собой дверь и становясь рядом с Деймоном. Выглядел он не важно. От него пасло алкоголем, сигаретами, и сам он выглядел как затравленный ребенок. Кажется, Доберман с первого раза и не узнал Донован — он внимательно таращился на нее где-то полминуты, а потом отрицательно покачал головой.

— Что же вам всем тут как медом намазано, а? — не желая слушать какие-то объяснения, он развернулся и направился в зал. Викки последовала за мужчиной. Она не знала, что сейчас они оба будто реставрируют сцену, поставленную несколько ранее. Об этом мог догадываться лишь Деймон, но его мысли были направлены в другое русло. И вообще, он уже несколько смирился с тем, что Елена никогда принадлежать ему не будет. Он хотел подчинить ее морально, а все получилось как-то наоборот. Судьба снова кривилась в иронии. Этой суке просто нравится выворачивать все наизнанку.