Девушка улыбнулась. Снова.
— Я в порядке, — она отвела на секунду взгляд, а потом вновь обратила его на мужчину. — Чувствую себя полной дурой просто…
— Спасибо.
— Я ведь не помогла, — в ее взгляде не отражалось небо, и в нем больше не было дыма или огня, но ее взор все равно привлекал внимание людей, словно в нем люди видели некий надрыв, спрятанный за беззаботностью. Словно в нем люди видели себя.
— Попытались, по крайней мере. Не многие пытаются.
Она вновь опустила взгляд, то ли смутившись, то ли не зная, что ответить. Вообще-то Елена разучилась смущаться. Вообще-то Елена разучилась чувствовать себя неловко или стесняться. Она просто привыкла принимать действительность такой, какая она есть, не обдумывая ее, не задаваясь вопросами, не мучаясь догадками. Что-то вроде приобретенного рефлекса. Что-то вроде приобретенного навыка.
— Будьте осторожны, — шатенка взглянула на него, выныривая из своего состояния и снова улыбаясь. Она не дождалась, пока он что-то ответит, а медленно пошла вперед, оставляя позади свою неудачную попытку помочь хоть кому-то.
«Надо было помочь Бонни», — шепнул внутренний голос. Резануло по сердцу. Резкая боль, мгновенная и острая. Но потом — лишь царапина и кровь.
— Девушка! — ее нагнали, обогнали и остановили. Гилберт была хорошенькой: светлые джинсы, темная и приталенная курточка, поверх которой были рассыпаны завитые волосы, неброский макияж, кошачий взгляд и загадка в словах и повадках — на такое ведутся. — Может, теперь я попробую помочь вам? Давайте, я подвезу вас?
Гилберт горько усмехнулась, опуская взгляд и на несколько минут погружаясь в воспоминания того дня, когда она села в машину Сальваторе, когда он встретил ее у театра. Это было так давно, что сейчас и не верилось, будто это вообще имело место быть.
— Когда я сажусь в машины мужчин, — она взглянула на него, словно играя в флирт, — это плохо заканчивается.
Она играла. Она играла не только с Тайлером, не только с Деймоном. Она играла с Бонни. Играла с Кэролайн, с однокурсниками, показывая себя как веселую и общительную девушку, любящую рисовать и жить. Она играла с самой жизнью, делая это неосознанно: само как-то получилось. Действовало подсознание, действовали какие-то внутренние механизмы. И это не делало Елену отвратительной или низкой. Это делало ей собой. Ведь природу черных дыр, поглощающих свет и вселяющих ужас, ученые тоже не могут объяснить, но не говорят, что это «плохо» или «отвратительно». Каждый человек — это космос. Космос неизведанный, таинственный, опасный, но красочный и по-своему прекрасный.
— Я вас не обижу, — он снова улыбнулся.
— Вы меня — нет… — она не договорила фразу, оставляя шлейф недосказанности. На какие-то секунды его и ее глаза встретились. Правда, в этом не было ничего рокового, оба не чувствовали ни симпатии, ни даже элементарной заинтересованности. Просто человеку всегда любопытно то, что он не знает, но хочет понять.
— И многих вы обидели? — он тоже засунул руки в карманы.
— Не важно сколько. Важно насколько, — она достала плеер из кармана и принялась распутывать наушники. Словом, ей спешить-то было некуда, но и следовать за кем-то вновь тоже не хотелось. Она сбежала сюда лишь потому, что хотела оставить позади все отношения и противоречия. Новые знакомства (кроме необходимых) — без этого можно и нужно обойтись.
— Как же вас зовут?
Она переключила внимание на мужчину, вглядываясь в глубину его глаз, а потом пряча наушники обратно в карман. Будто Елена была следователем, который пытался раскусить опытного и смекалистого преступника.
— Мальвина, — она протянула руку.
— Странное имя, — он ответил на рукопожатие, вглядываясь в пустоту космоса этой девушки. Деймон ошибся: Елене не стоит погибать на Венере. Елена сама олицетворение Венеры. Шикарное, подлинное и ужасающее олицетворение. Эта девочка, она ядовитая, токсичная, опасная и смертельная. Однажды попробовав ее на вкус, однажды пригубив ее, ты навеки потеряешь себя прежнего.
— Это не имя, — она высвободила руку. Она была словно выше всего этого мира, словно хитрее его. — Будьте осторожны, — повторила она и, улыбнувшись, развернулась и быстро пошла дальше, скрываясь в тени улиц и лабиринтов переулков, не спросив даже имени. После нее остается горечь на языке, пепел на пальцах и томное, тусклое, но греющее желание встретить ее вновь. Вновь ощутить этот шарм инопланетного и неземного очарования.
3.
Он слушал музыку в ворованных наушниках на полную громкость. Его штормило от ритма, от голоса исполнителя, мотива, сочетания мелодики и хаоса, смысла текста. Эта грубая песня словно разрывала все, что могло навредить истерзанному сердцу. Разрывала в клочья, поджигала и развевала пепел. Да и что еще могло бы быть? Предаваться воспоминаниям, убиваться, кричать и психовать — оставим это для молодежных сериальчиков, для наивных тринадцатилетних мальчиков и девочек, которые верят в лживую правдивость этих самых сериальчиков. Оставим это для франшиз, книг-однодневок и текстов песен поп-звезд.
Воспитанные в двадцать первом веке, эти дети привыкли справляться со всеми проблемами самостоятельно. Ну, прогнали, ну не приняли/не поняли — ну и да черт с ним. Ведь от жизни надо брать все, не задумываясь о последствиях и исклеванных воронами действительности эмоциях. Дальше, дальше, дальше — девиз детишек двадцать первого века. Их молитва, если вы хотите. Их гимн, если вам недостаточно.
Он, может быть, бы скучал по этой сучке. Он, может быть, бы убивался по Локвуду, чувствуя вину и угрызения совести (Бонни напела о новостях, теперь она могла многое рассказать, не прячась от лишних глаз), да только не позволял себе это делать.
Доберман вернулся к своим псам. Он уже вторые сутки даже не появлялся дома. Он не помнил последовательность событий, не помнил что за чем шло, что имело место быть, что – нет. Он просто жил «дальше-дальше-дальше».
Катакомбы снова наполнились кровью. Яркой и горячей кровью. Она пятнами как кляксами краски расползалась по полу, по стенам, по телам других бойцов. Тело становилось жестче и мраморнее. Эти выходные — как способ почувствовать себя снова живым.
Безжалостные бои сменялись серьезными налетами на дома. Сальваторе не помнил, сколько домов и придорожных заправок обчистил за последние несколько суток, но это и не имело значения. Главное ведь результат. Деньги тратились на крепкие напитки, ставки. Деньги прогорали, потом — удваивались и снова прогорали. В перерывах между драками, развлечениями в катакомбах, грабежей и траты денег на крепкие напитки Деймон шатался по улицам, зависал в каких-то богадельнях, узнавая о последних новости. Весь мир словно становился прежним. Он приобретал свою настоящую мелодику (крики искушенных и голодных на вид крови зрителей), свой настоящий колорит (сочетание красного, зеленого и серого), свой истинных запах (сигареты, алкоголь, бензин и кровь). Иногда Сальваторе колесил по трассам города, врубая ту самую песню, которую он сейчас слушал, выпивая бутылку за бутылку.
Падение вниз — как новый смысл жизни. Как новый способ. «Новаторство» — не совсем подходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Доберман слушал эту чертову песню уже в двадцатый или двадцать пятый раз за сегодняшний вечер. Воскресный вечер выдался холодным и насыщенным событиями. Сальваторе выиграл в трех боях подряд. Сейчас он был избит, прокурен и истощен, но вполне определен в жизни. Лицо — в шрамах, синяках и кровоподтеках. Рассечена бровь. Под правым глазом виднеется сильный фингал. Кулаки стесаны до темно-багрового мяса, кровь запеклась, смешалась с грязью. Футболка пропитана потом, сигаретным дымом и качественным виски. Походка — уверенная, но развалистая. Зато эта приятная боль во всем теле поднимала настроение, порождала жестокость и разрывала любые намеки на сентиментальность.
Чем дальше Елена — тем обычнее жизнь. Бонни вот вернулась в больницу, не впадает в истерики. Молчит, правда, все чаще. Курит в тайне от врачей. Но уже не рвет на голове волосы и не срывает голос в безумной попытке что-то кому-то доказать. Сальваторе возвращался домой медленно, он слушал музыку, слушал ровное биение своего сердца и курил. Усталость валила с ног, но раскинувшаяся над городом ночь пленяла, и сдаться в ее теплые объятия хотелось сильнее, чем в объятия сна. Редко когда бывают такие спокойные ночи, наполненные такими буйными обстоятельствами.
