— А, эту сучку, которая подкинула вещдок? Помню. Кстати, я еще с тобой не разобрался по поводу этого случая…

— Она тебя спасла, — ответила Ребекка, перебивая мужчину и приближаясь к нему. Когда она склонилась над его ухом, то прошипела как озлобленная кошка: — Найди тебя я, я бы еще и в бензобак выстрелила, чтобы ты разлетелся на ебанные ошметки. Но Бонни вытащила тебя из машины, вызвала скорую и ушла только вчера вечером, когда тебя перевели в общую палату.

Блондинка медленно отсранился. Клаус знал — его сестрица не умеет врать. Вернее умеет, но делает это при необходимости. Ему она рубит правду-матку с самого детства. Это необходимый критерий их общения.

— И зачем ты мне это говоришь? — промолвил он, когда Майклсон медленно отстранилась от него. — Ждешь, что я паду ниц перед этой сучкой?

Девушка пожала плечами, поднимаясь и расплываясь в улыбке. Кажется, сложившаяся ситуация ее явно забавляла.

— Мне все равно. Просто уму не поддается, почему она решилась тебя спасти, учитывая, что ты и твои люди с ней делали. Думаю, она будет еще одним призраком твоей души.

Ребекка поднялась и подошла к креслу. Там лежала ее верхняя одежда. Клаус даже не оскорбился таким пренебрежением. Его мысли вообще были заняты другим.

Клаус Майклсон был не из тех, кто испытывал чувство благодарности или вообще был способен к каким-то положительным и высоким чувствам. Воспитанный на диаматах криминального мира, он редко когда позволял себе «эмоции смертных», как он сам это называл. Но все же этот факт запал ему в душу.

Ребекка оделась и направилась к выходу.

— Найди ее, — произнес он ей в спину, как сегодня что-то говорила Ребекка в спину Бонни. «Мы вечно за кем-то бежим», — пронеслось у нее в мыслях. — Любыми способами.

«Любыми» подразумевало от самых простых до самых изощренных. Клаус любил шикануть — это из него не выкинешь.

— Сам ищи, — бросила девушка и схватилась за дверную ручку. — Это на твоей совести.

— На твоей — тоже.

Блондинка усмехнулась, отрицательно покачала головой, но, в отличие от Бонни, обернулась, чтобы посмотреть на того, кто разрушил ее жизнь. И тут прояснился яркий контраст: Бонни научилась не оглядываться. Ребекка – нет. Бонни научилась смиряться и идти дальше. Ребекка – нет. А тот, кто зацикливается на чем-либо, тот не движется дальше. Он замирает. Застывает. Он превращается в робота лишь с одной целью. Он превращается в зависимого и жалкого человека.

— Проблема в том, Ник, — произнесла она, открывая дверь и процеживая взглядом брата, — что у меня нет совести.

Она усмехнулась, а потом развернулась и ушла. Клаус мог бы возразить, что он такой же как она, но они оба знали один мощный контраргумент: если бы у Клауса, при всей его низости и гадости, не было бы совести, он бы наплевал на судьбу своего племянника.

Дверь захлопнулась. Еще одно отличие: не обязательно ставить «громкие» точки. Оборвать контакты можно и бесшумно. В этом даже больше смысла.

А может, оно и к лучшему, что Ребекка отказалась от этой безумной затеи. Клаусу не придется унижаться. Черт с ней, с этой Бонни. Пора бы усвоить еще одно правило — благодарности в этом мире нет.

2.

Елена простилась с однокурсниками у кафе. Она их все-таки сумела убедить, что дойдет сама. Девушка попрощалась с ребятами со смехом и спокойствием в душе. Временным, правда, но осознание этого факта не приходило, а это было явно к лучшему.

Несмотря на то, что этот город был в разы больше города Елены, Гилберт тем не менее быстро в нем обвыкалась, быстро запоминала дорогу и ловко ориентировалась в местности. Да и кафе это долго было недалеко от колледжа. А уж дойти от колледжа до дома труда не составит.

На улице холодало. Первые заморозки ударили через несколько дней после приезда Елены. Снег, к сожалению, еще не выпал, но отсутствие слякоти, гнилых листьев и луж почему-то радовало. Свежий и морозный воздух, скользкие дороги создавали праздничное настроение, заставляя оставить мысли о всех разрушенных судьбах, разбитых сердцах и непрощенных любимых людях. Они тоже покрылись коркой льда. А скоро их накроют пласты снега, холода и безразличия. Такое бывает. Просто перегорает. Просто забывается, и ты живешь дальше, с плохими воспоминаниями, но неуязвимой верой в светлое будущее. В этом природа человека. В этом его сила. В этом его слабость…

Елена подошла к колледжу минуты за три, вспомнила, что взяла плеер и остановилась, чтобы достать его из сумки, включить музыку и домой уже идти наслаждаясь не только видом поздней осени, но и приятными композициями.

Девушка достала плеер, принялась распутывать наушники. Она несколько увлеклась процессом, иначе бы точно осознала, что уже давно не шла домой не потому, что дом перестал быть домом, а потому что хотелось насладиться потрясающе предпраздничной атмосферой.

Гилберт расплела наушники и в этот момент услышала какой-то стук, за котором последовало тихое, но скверное ругательство. Елена взглянула в сторону шума и оказалось, что вышедший из колледжа (или проходящий мимо, не важно) упал на землю, поскользнувшись. Он, наверное, сильно ушибся, потому что сидел неподвижно, держась за спину.

Мальвина засунула наушники и плеер в карман и двинулась в направлении к человеку.

— Вам помочь? — она увидела, что упавший не двигается — лишь держится за спину и ускорила шаг. — Вам плохо?

Человек не отвечал. Гилберт решила еще увеличить шаг. Ее внимание концентрировалось лишь на сидящем на земле мужчине, и на мгновение бдительность исчезла. Уже в метре от упавшего Елена сама подскользнулась, не смогла сохранить равновесие — ноги разъехались, координация притупилась, и Елена рухнула на землю рядом с другим пострадавшим.

— Вот же черт, — она прошептала это сквозь зубы, тоже хватаясь за спину. — Вот же дрянь паршивая!

— А вам не помочь?

Елена взглянула в сторону мужчины, быстро вспоминая о его существовании. Он сидел рядом и вопросительно смотрел на девушку, держась за спину. Елена сидела рядом и тоже вопросительно смотрела на него, тоже держась за спину. Она больно ударилась и попала в жутко неловкое положение, но почему-то не смутилась. На ее губах появилась улыбка, потом улыбка стала шире, и Мальвина рассмеялась. Она не смеялась уже давно. И дело даже не в том, что ей это не позволяли личные проблемы, внутренние дилеммы и внешние факторы. Просто было не над чем смеяться. Просто этот низкопробный юмор «Стэнд апа» или каких-то дешевых молодежных комедий — это уже не впечатляло, это было как-то мертво, неестественно.

И Елене нравилась эта забавная ситуация, и она смеялась, держась за спину, сидя на земле и никуда не спеша. Ее смех не был заливистым или каким-то будоражащим, но он определенно заражал, и сидящий рядом, осознав всю нелепость положения, тоже не смог сдержать положительных эмоций.

Девушка выдохнула, посмотрела на мужчину и снова улыбнулась. Смущение, стеснение, время — все исчезло. Не осталось ничего, кроме настоящего.

— Может, нам лучше встать, а то тут будет целая очередь?

Гилберт кивнула, медленно начиная подниматься. Они оба ушиблись, и их эпическое поднятие было еще нелепее их падения. Долго покорячившись, повздыхая и поохая, они все-таки поднялись, снова рассмеялись. Окружающие проходили мимо, оглядываясь и тоже не в состоянии скрыть улыбок. Быть может, чудес и не бывает, но атмосфера ожидания чуда определенно есть.

— Это называется, — девушка принялась отряхиваться, — не можешь сра…

Она быстро посмотрела на мужчину, а потом тут же добавила:

— Впрочем, это неважно.

Елена перестала стесняться незнакомых людей. Скорее всего, это влияние Деймона. Скорее всего, это последствия Деймона. Побочный эффект, если хотите. Осложнения, если вам недостаточно.

— Вы-то как? — спросил он. Гилберт засунула руки в карманы и взглянула на мужчину. Он был значительно моложе, чем ей показалось на первый взгляд. Он не был похож ни на Тайлера, ни на Деймона, и это радовало: неприятных ассоциаций удастся избежать. — Сильно ударились?