Возможно, ответ получился слишком грубым и вульгарным, но он хотел, чтобы Курт понял, что это были опасные игры, и прекратил их, раз и навсегда.

Но Курт удивил его, незамедлительно ответив в тон и без колебаний, что, пожалуй, именно на такую реакцию он и рассчитывал. Затем он покраснел и торопливо удалился.

Блейн застыл неподвижно посреди коридора минут на десять.

Ответ, который он получил, вызвал серию весьма интересных образов в его голове, это так, но именно тот внезапный румянец на щеках Курта зацепил его больше, чем всё остальное. И не то чтобы остальное зацепило его слабо.

На мгновение он снова увидел перед собой напуганного мальчика из Лаймы, в которого влюбился. И это был запрещённый удар.

Но он сумел сдержаться. Ещё раз.

Ему приходилось повторять себе это несчётное число раз на дню. Он был там не для того, чтобы получить ещё один шанс с Куртом, нет, он просто не мог поступить так с Себастианом. Он был там, чтобы помочь своему другу, лучшему другу; ничего из того, что он испытывал или думал, что всё ещё испытывал, к этому парню не имело значения.

Это стало своего рода мантрой для него. Он повторял себе это с того момента, как открывал глаза и до того, когда ложился спать.

В мучительном одиночестве, без Курта.

Он мысленно кричал себе это каждый раз, когда Курт выставлял перед ним напоказ задницу, затянутую в эти проклятые узкие джинсы, те самые, которые были прерогативой посещений Бастиана и которые теперь, кто знает как, стали также одеждой для вечеров, проводимых дома с Блейном.

И каждый раз это звучало менее убедительно, чем в предыдущий.

Но делал он это, прежде всего, потому, что знал – если поставить Курта перед последствиями того, что он творил, Хаммелу станет слишком плохо от чувства вины по отношению к Бастиану. Андерсон знал его слишком хорошо, чтобы не понимать, что всё закончится именно так. И это было одной из тех вещей в нём, которые он по-прежнему любил. Самоотверженность, с которой Курт посвящал себя другим, с которой способен был забыть о себе самом, чтобы быть рядом с тем, кто в этом нуждается.

Для него, видеть, каким мужчиной стал Курт, какие перемены произошли в мальчике, которым Блейн его помнил, было дополнительной причиной сближения.

Ему нравилось то, что он видел. Даже слишком.

Когда они вместе искали Брандо, который не возвращался домой уже более десяти дней, что до смерти волновало Курта, он получил возможность вновь увидеть самоотверженность и мужество, которые тот вкладывал в то, что делал, даже если это его пугало.

Был момент, когда Курт позволил беспокойству взять верх и снова начал плакать.

Но, прежде чем Блейн успел оказаться рядом, чтобы обнять его и заверить, что с Брандо всё будет в порядке, Курт утёр глаза рукавом, сказал «Хватит плакать!» и принялся опять звать кота, ища его по переулкам поблизости с их домом.

Да, он любил мужчину, которым тот стал, как в своё время любил мальчика.

Но правда была в том, что Курт забыл его. И, несмотря на то, что сейчас они жили в тесном контакте, продолжал, ничего не помнить о нём.

Осознание этого всё тяжелее давило на плечи Блейна.

Он надеялся, даже верил, что, может, в конце концов, Хаммел вспомнит. Если он вооружится терпением, верой, мужеством. Но в течение всего этого времени получил лишь маленькое воспоминание.

Это было, когда Блейн принёс домой капсульную кофемашину. Одно из самых кошмарных изобретений, с точки зрения Курта, который утверждал, что ничто не может конкурировать со вкусом капучино, приготовленного из свежеобжаренного кофе с натуральным молоком.

И чтобы продемонстрировать, на какие чудеса на самом деле это чудище способно, Блейн взял капсулу латте макиато и, не задумываясь, взялся готовить его, чтобы Хаммел мог попробовать.

Иногда Андерсон забывал, что должен продолжать делать вид, будто не знает некоторых вещей; например, как в тот раз, когда притворился, что с лёгкостью ориентировался в кухне, благодаря идеальному порядку, который Курт там соблюдал, а не потому, что, на самом деле, он уже бывал прежде в этом доме.

– Ты знаешь, какой кофе мне нравится, Блейн? – опросил заинтригованный Курт, глядя на капсулу у него в руке.

– Ну, да. Мы иногда завтракаем вместе, разве нет? – рассеянно ответил Блейн, пытаясь сообразить, куда именно вставлялась эта капсула.

– Да, но только в баре рядом с домом; и там я всегда заказываю просто чёрный кофе. Их капучино и латте просто отвратительны.

Блейн обернулся и, осознав совершённую ошибку, попытался исправить положение, торопливо говоря в своё оправдание:

– Ну... тогда, должно быть, я сумел догадаться, благодаря проживанию с тобой. Можно сделать множество выводов о человеке, просто наблюдая за ним. Например, поспорим, ты тоже знаешь это обо мне, Курт? Какой кофе нравится мне, я имею в виду! – не смог удержаться Блейн. Когда он увидел, что Хаммел смотрит на него в замешательстве, то поспешно добавил: – Ты ведь немножко знаешь меня, так? Попробуй угадать. Бьюсь об заклад, тебе удастся.

И Блейн, не знал, что и подумать, когда Курт вытащил именно капучино с карамелью, которое он обычно брал в Лайма Бин, во время их встреч восемь лет назад, и к которому не притрагивался с тех самых пор.

Как он должен был это интерпретировать? Что это было – воспоминание или просто случайное совпадение?

Он решил считать это воспоминанием, но ничего не изменилось. Курта не посетило внезапное озарение, и он не закричал: «О, Боже, теперь я всё помню!»

Впрочем, Блейн и не верил, что такое произойдёт. Хотя и не мог отказаться от надежды.

В своё время ему было ясно сказано, что эти воспоминания не вернутся. Если не в сопровождении всего остального, и одному Богу известно, как сильно Блейн не хотел, чтобы Курт вспомнил всё остальное.

Если единственным, что держало бы Курта подальше от ада, который ему пришлось пережить, было оставаться забытым в свою очередь, он был согласен на это.

Без тени сомнения, согласен.

Поэтому он самоустранился, не желая рисковать, что к Курту вернутся воспоминания, и на целый год покинул Лайму, вернувшись в Далтон только тогда, когда Курт уехал в Нью-Йорк. Он сделал это для его же блага.

И продолжал повторять себе это в течение восьми долгих лет.

И вот теперь, он делил крышу над головой с единственным парнем, которого любил в своей жизни. Который не помнил о нём ровным счётом ничего, но, казалось, всё равно находил приятным его общество. Может быть, это его второй шанс? Может быть. Но не будет ли слишком велик риск?

Это каждый раз останавливало Блейна от того, чтобы вдруг, ни с того, ни с сего, схватить и поцеловать Курта. Это заставляло его выходить поздно вечером, когда желание Курта становилось как крик, разрывающий сердце, чтобы отправиться на поиски сиюминутного облегчения с телом какого-нибудь незнакомца. Страх того, какими могли быть вернувшиеся воспоминания. Страх того, что они окажутся именно теми, которые он ни за что не хотел бы возвращать Курту.

Он задавался вопросом, почему Курт не мог вспомнить о нём, только о нём... способен ли был его разум разделить две вещи. И потом, он спрашивал себя, что случится, если Себастиан проснётся? Блейн думал, что знает ответ.

Он потеряет его, снова. Только на этот раз это будет ещё более разрушительной потерей.

Возможно, ему следовало прояснить для себя некоторые вещи, прежде чем упустить всё из-под контроля.

Но Курт опередил его.

В смысле, упустив всё из-под контроля, я имею в виду.

Мерседес просидела за столиком больше двух часов, ожидая сильно опаздывающего Блейна.

Они договорились о встрече, чтобы поговорить о тех годах, в течение которых друзья не виделись, и о всех тех вещах, о которых не могли говорить при Курте.

А потом, когда Блейн явился, Мерседес сразу заметила, что он, казалось, нервничал.

И был несколько взволнован.

В ответ на просьбу о разъяснении, однако, она получила лишь до неловкости длинную серию рассказов о том, как в последнее время Курту нравится ходить по дому в полуголом виде и как это выводит Андерсона из равновесия. Честно говоря, она не слишком много поняла. За исключением факта, что Блейн начинал быть чуточку чересчур возбуждён.