Впервые увидев дом, Курт подумал, что у него никогда не было ничего более прекрасного. Потом он повернулся вправо и посмотрел на Блейна. И тогда он осознал, что, определенно, у него уже было нечто более прекрасное.

Снова полностью и безоговорочно принадлежащее только ему.

В ту ночь, после того как они впервые занялись любовью в новом доме (то есть, после того как они впервые занялись любовью в каждой комнате нового дома, чтобы быть точными), Блейн решил вручить кольцо Курту. То, которое купил год назад в Лайме.

Когда Курт увидел, как он, всё ещё голый, опускается перед ним на колено, сердце его замерло.

– Курт, я хочу сказать тебе кое-что, – начал Блейн, вытаскивая коробочку с кольцом из кармана куртки, небрежно брошенной на пол. – Я не знаю, куда ведёт меня жизнь, но, похоже, она знает дорогу лучше меня. В конце концов, она ведь привела меня к тебе, так? И то, что я могу просыпаться рядом с тобой каждое утро – это самый прекрасный подарок для меня. Я хотел бы только быть уверен, что смогу делать это ещё очень долго. И хочу, чтобы другие знали, что ты мой. Только мой. Это пока не предложение руки и сердца. Но скоро и оно будет. Это – обещание, которое я хочу сегодня дать тебе.

Едва увидев кольцо, Курт согнулся пополам от смеха, потому что… серьёзно, это было просто невозможно! И прежде чем Блейн успел запаниковать из-за этой реакции, он встал с кровати – единственного предмета мебели в доме, – на которой сидел в течение всей речи, бросился к сваленной в кучу одежде и, выудив из кармана коробочку, протянул её Блейну. Он всегда носил её с собой, ожидая подходящего момента, который, очевидно, в конце концов, настал.

Когда Блейн, с удивлением на лице, открыл её и увидел кольцо внутри, он мгновенно понял, что развеселило Курта, и тоже рассмеялся со смесью облегчения и счастья.

Затем он поднялся на ноги и прижал к себе Курта, вовлекая в поцелуй, который стал лишь новой прелюдией.

Ведь в этом доме было ещё полно стен – а в скором будущем и предметов мебели – которые следовало окрестить.

Не всегда всё было гладко, разумеется. Курту было не занимать упрямства, и Блейн больше не был хрупким юношей, как когда-то.

Появилось много вещей, которые были им неизвестны друг о друге, и которые им предстояло узнать постепенно, день за днём.

Случались споры и разногласия, когда ни один не желал уступать.

Но они хотели быть вместе. Всеми силами души.

А посему, делали возможное, чтобы всё работало.

Как бы близко не раз они подходили к краю, никогда даже не помышляли написать слово «конец» в их истории. Они боролись. Орали друг на друга, срывая связки. Иногда переходили от ссоры к ссоре, продолжая говорить дурные злые вещи, которых вовсе не думали. Припоминая с упрёком моменты в жизни друг друга, которых всё равно было не изменить.

Джон.

Себастиан.

И был один раз, только один, когда они слегка перешли грань.

Хватило чуть более интимного взгляда в разговоре с Себастианом, привычки Курта флиртовать просто потому, что он мог это делать с ним без скрытых мотивов, их инстинктивного обмена чересчур откровенными шутками и готовыми ответами – и Блейн взорвался в приступе ревности.

Он не чувствовал угрозы от присутствия Себастиана, но в некотором смысле не мог также игнорировать его важности в жизни Курта.

И в результате, среди многих вещей, которые они выкрикнули в лицо друг другу, Блейн, не желая уступать первым, обвинил Курта в том, что тот его забыл.

А Курт обвинил Блейна, что тот его бросил.

Оба знали, что это не было тем, что они сделали на самом деле.

Потому что они никогда не переставали любить друг друга, несмотря ни на что.

Но, как бы ни было больно признать, именно это они чувствовали течение долгих восьми лет.

И, в некотором смысле, именно это всё ещё боялись испытать снова.

Когда Блейн вернулся домой через два дня после ссоры, первым делом они снова наорали друг на друга как сумасшедшие. А затем, словно сорвавшись с цепи, всю ночь занимались диким необузданным сексом. Стараясь пометить один другого, чтобы сделать очевидной взаимную принадлежность, давно и прочно запечатлённую в их сердцах и душах. После чего, наконец, поговорили обо всех своих страхах, впервые действительно откровенно.

Им было над чем работать.

Работать много и упорно.

Над тем, кем они были когда-то и кем являлись теперь.

Но какими бы разными, изменившимися и повзрослевшими они ни стали, единственным вариантом для них было – продолжать любить друг друга, как и прежде, даже больше, чем прежде.

А то, что любовь – не простой, но длинный и тернистый путь, на котором обеим сторонам придётся много потрудиться, им было ясно.

Но Курт и Блейн не отступили.

Даже когда один из них выходил из себя и сбегал, другой знал, что он вернется – всегда и непременно.

Они могли не видеться по несколько дней, сходя с ума в ожидании звонка или сообщения. Но всегда возвращались друг к другу.

Они никогда не сказали друг другу «прощай».

Это обещание не нарушил ни один из них.

Курту потребовалось всего два года, чтобы стать настоящим писателем.

Если бы кто-нибудь спросил его, Хамел ответил бы, что это было последним занятием, за которым он мог себя представить.

И тем не менее...

Его вторая книга, сборник сказок для детей и не только, появившаяся на свет, прежде всего, для Эрики и Дэлайлы, раскупалась очень хорошо с самого выхода и, пусть не попала на высокое место в рейтинге бестселлеров, она всё же вошла туда, что сделало ему имя и дало возможность заняться литературой как ремеслом.

Курт обожал писать.

Он был способен отгородиться от всего мира, когда это делал.

Но только не от Блейна.

Андерсон становился его первым читателем каждый раз, когда заканчивалась работа над книгой.

Ещё до того, как текст попадал к издателю, Блейн брал в руки черновик и, усевшись на маленький диван, найденный на блошином рынке во время их совместной поездки на Лонг-Айленд, который Курт поставил своём кабинете, читал каждое слово, что Курт оставил на бумаге.

Он не отрывал глаз от исписанных листов, пока не заканчивал чтение.

Могли звонить по телефону или в дверь – для Блейна не существовало ничего, кроме слов Курта. Засыпал он, только если буквально падал без сил, в противном случае, продолжал, с большими дозами кофе под рукой.

Часто Курту приходилось полностью брать в свои руки заботу о том, чтобы кормить его регулярно, потому что Блейн не желал отвлекаться ни на что, пока не прочитает до конца. Разве что, отойти в небольшую ванную комнату при кабинете, но только потому, что в этом случае он мог брать рукопись с собой и продолжать читать.

Затем, закончив с чтением, он вставал, шёл к Курту, возвращал ему листы и целовал.

Каждый раз, со страстью и любовью.

А потом говорил, что думал о каждом прочитанном слове.

Он был жёстким, когда должен был. Восторженным, когда это было необходимо. И справедливым – всегда и в любом случае.

Он был единственным критиком, чьё мнение действительно имело значение для Курта.

Он доверял его мнению.

А Блейн любил его талант.

Даже если в шутку говорил, что он всегда мог написать гей-версию «50 оттенков серого», в случае если потеряет вдохновение, и всё равно рассчитывать на успех, он знал, что у Курта есть лучшие истории в запасе. И мужество, чтобы воплотить все их на бумаге.

А большего и не нужно было.

Ветер ударил Курта в лицо, и по резкому холоду на коже он понял, что начал плакать. Как и всегда при мысли о событиях двухлетней давности.

Это было сильнее него.

Радость и боль сливались в единую эмоцию, когда волна воспоминаний и сожалений накрывала его с головой.

Курт так тосковал. За последние годы, проведённые в радости, это было единственной настоящей утратой.

Когда Эрика со слегка увлажнившимися глазами подошла к нему, Курт подал ей яркий букет, который они купили у ворот кладбища, чтобы положить на простую, но изысканную могилу. Ей нравилось делать это самой.