– Потому что я совсем запутался, и в таком состоянии я только буду мучить его ещё сильнее.

– Боюсь, я Вас не понимаю.

– Блейн всегда жертвовал собой ради меня. Не только той ночью, но и раньше. Он всегда ставил меня, мои интересы, прежде всего остального. Если я был счастлив, то и он был. И для меня это было так же, разумеется. И тогда, восемь лет назад, он снова это сделал. Может, я и не согласен с его поступком, но я понимаю, почему он так поступил. Я тогда... ну, как бы неосознанно принёс в жертву себя, а вместе собой прежним и самое дорогое для меня, лишь бы не помнить зла и боли, которые причинили ему, поэтому, да, я понимаю. И сейчас, оглядываясь назад, на эти два месяца, проведённые с ним... я использовал его. Я дал ему обещания, которые, я знал, не смогу сдержать из-за Себастиана. И, ставя себя на его место и задаваясь вопросом, как бы отреагировал я, если бы он поступил так со мной… думаю, это сломило бы меня. Я его сломил. Снова. Поэтому, нет, Блейн не будет больше страдать. Хватит. Не по моей вине. Я увижу его снова, только когда и если буду в состоянии дать ему ответы. Не раньше.

– Ответы – о чём?

– О том, кем мы были друг для друга, о том, кто мы сейчас. О том, кем могли бы стать. И я приму всё… всё, что он захочет дать мне в ответ.

– Но Вам необходимы также воспоминания, которыми владеет только Андерсон, чтобы полностью восстановиться и быть в состоянии дать эти ответы, разве нет?

– Да.

– Хорошо. Тогда, давайте вернёмся к Вам, Курт. Как Вы себя чувствуете?

– Я... я в порядке. За исключением того, что не сплю, чуть что, подскакиваю на месте, и меня немедленно начинает мутить, если кто-то внезапно ко мне прикасается. Я спокойно переношу только прикосновения моего брата и Себастиана. Вчера я чуть не ударил отца, просто потому, что он неожиданно попытался взять меня под руку на улице. И потом ещё... бывают приступы паники. Иногда я делаю что-то, и внезапно вспоминается какой-то момент или эпизод, или даже просто часть разговоров той ночи. И… и вдруг перехватывает дыхание, и я стараюсь выбраться, и напрягаю все силы, чтобы снова дышать и чтобы забыть всё это, но... никогда не выходит так, как я хочу. Никогда. По крайней мере, пока я не вспомню о хорошем.

– О хорошем?

– Да. Главным образом, воспоминания о нас с Блейном… в кино, в Lima Bean, в его комнате в Далтоне. Поцелуи, ласки... как мы пели Perfect в машине во всё горло под радио, глядя друг другу в глаза. Почти рискуя устроить аварию.

– Значит, если в тот момент, когда всплывают дурные воспоминания, Вы фокусируетесь на приятных, всё остальное исчезает?

– Да.

– Почему, как Вы думаете?

– Ну... моё сознание убегает, как это происходило, когда меня насиловали, и я вспоминал мой первый раз с Блейном.

– И тогда Вы не чувствуете больше боли?

– Нет. Любое ощущение меркнет перед этими воспоминаниями. Даже боли не прорваться сквозь них. Плохое всегда в конечном итоге возвращается, это верно. Ведь чтобы получить назад мои хорошие воспоминания, я должен принять и дурные. Но оно того стоит. Если я сумею вернуть эти воспоминания, тогда стоит иметь дело и с плохими.

– А почему, по-вашему, это так важно?

– Потому что... это самое прекрасное, что я пережил. Моё счастье и моя сила.

– Итак, Вы говорите мне, что Ваше лекарство – это воспоминание о счастье?

– Нет, я говорю, что моё лекарство – Блейн.

– Но Вы не хотите прибегать к этому средству, чтобы не травмировать его снова, правильно?

– Правильно. Если я не могу быть лекарством для него, я сделаю так, чтобы не быть больше его болезнью. Я должен ему это.

–То есть, Вы бы отказались от него, лишь бы видеть его счастливым?

– Да, мгновенно.

– Видите? Я думаю, Вы прекрасно понимаете, почему Блейн сделал именно то, что он сделал. Нет ничьей вины в том, что случилось, Курт. Ни Вашей, потому что забыли, и ни Блейна, потому что отпустил Вас.

– Но чья-то вина должна быть…

– Почему? Почему непременно должен быть кто-то виновный во всём этом, помимо тех преступников, которые на вас напали?

– Потому что я потерял его. На восемь долгих лет. И я не могу не думать обо всём, что потерял вместе с ним. И это приводит меня в бешенство.

– Но всё же, в этот период у Вас была нормальная жизнь, вдали от кошмаров. Если кто-то действительно многое потерял, так это только Андерсон. Не так ли?

Курт снова сжал браслет, который Блейн ему подарил, и тихо ответил:

– Да, всё верно.

Потому что, в конце концов, всё сводилось к этому.

Вся боль, что он испытал, всё произошедшее, превращалось в ничто перед тем фактом, что Блейн остался один на один со всем этим.

Без него.

И Курт мог сколько угодно злиться на других.

У него были для этого все основания.

Но оставался тот факт, что...

Он его забыл.

Он покинул его.

Он отрёкся, в некотором смысле, от их любви.

И когда Блейн вернулся, даже если его сердце говорило, кто был перед ним, Курт не прислушался к собственному сердцу.

Не последовал за ним.

Как бы сильны ни были его потребность или желание, он этого не сделал.

Курт должен был начать отсюда.

– Хорошо. Давайте начнём отсюда, – сказала психолог, слабо улыбнувшись.

Себастиан был сбит с толку.

Поэтому он отправился проведать свою мать.

Конечно, по здравому рассуждению, было смешно, что он пытался найти ответы у матери, поскольку как раз она была той, кто больше всех его запутал.

Но было действительно слишком много вещей, которых он не понимал.

И которых не помнил.

А в некоторых, напротив, был весьма твёрдо уверен.

Например, что его мать знала о кольце, которое он всегда носил с собой, в кармашке бумажника.

И что, по какой-то странной причине, она солгала ему об этом.

Пока он ждал, сидя в её кабинете, Себастиан размышлял о том, что сумел вспомнить за эти две адские недели.

На самом деле, он сделал в этом смысле гигантские шаги, хотя это и прошло незамеченным из-за случившегося с Куртом.

Справедливо.

Тот факт, что он снова вспомнил, как звали собаку, которая была у него в детстве, не было ни в малейшей степени сопоставимо с воспоминанием об ударе, который почти сломал ребро Хаммела, только потому, что он упал с дивана, на котором его насиловали.

И, если взглянуть на позитивную сторону дела, Себастиан получил возможность понять нечто важное о себе.

Вопреки тому, что он всегда думал, он справлялся.

Он мог справиться со всей этой болью и испытаниями в одиночку и выжить при этом.

Впрочем, перед ним был наглядный пример в лице Курта.

Поэтому он стискивал зубы и не сдавался.

В одиночку, но решительно.

– Милый, ты давно ждёшь? – голос матери, которая пришла, наконец, застиг его врасплох, заставляя вздрогнуть.

Она был ласкова с ним в последнее время.

Может, даже слишком.

Не то чтобы это было в новинку.

Себастиан никогда не испытывал недостатка в проявлениях материнской любви, как, впрочем, и в стычках между ними.

Но сейчас это было, возможно… сверх меры.

По её стандартам, разумеется.

Он затруднялся сказать, было ли это из-за того, что она невольно натворила, оставив те бумаги на самом виду, или из-за его аварии, но Себастиана это мало волновало.

Мадлен версии «железная леди» вселяла в него страх, даже если была его матерью.

С Мадлен же в стиле «мама-наседка» он чувствовал себя хорошо.

– Нет, не очень. Но кто-нибудь должен сообщить твоему дворецкому, что у меня была авария на мотоцикле, а не нарушение пищевого поведения, а посему его постоянные попытки напичкать меня сладостями каждый раз, когда приезжаю сюда, меня не исцелят. Разве что помогут заработать ещё и диабет, и, мне не кажется, что сейчас…

– Альфред просто обеспокоен, потому что ты слишком худой. Ты вырос у него на глазах, это можно понять, – весело ответила мать, садясь за стол перед ним.