Да, он видел мать и брата Блейна, и то, что он наблюдал в их доме, было любовью в чистом виде, но было ли это так же и восемь лет назад?

Все эти вопросы не оставляли его в покое.

Поэтому Финн достал для него старые газеты, которые прислал ему из Лаймы Пак, чтобы помочь брату отчётливее представить, через что прошёл Блейн.

Предварительно поругавшись с Себастианом, который настаивал, что Курту достаточно своей боли, чтобы взваливать на себя ещё и страдания Блейна.

И это действительно было так.

Но Курт должен был знать, и Финн, казалось, был единственным, кто понимал его.

Он пытался объяснить это другим.

Однажды вечером, он рассказал отцу, Финну, Себастиану и Сантане всё, что помнил.

Его отец заплакал.

И в какой-то момент ударил кулаком по столу, разбив стоявший там стакан вдребезги и поранив ладонь осколками, чем напугал сына насмерть.

Когда Курт подбежал к нему, чтобы взглянуть на рану, он сказал, что никогда на самом деле не понимал.

Он слушал Блейна во время процесса, но не осознавал по-настоящему масштаб того, что выстрадал Курт.

Хотя медицинские заключения говорили ясно, как и двенадцать швов, которые пришлось наложить Курту, чтобы остановить анальное кровотечение, он не понимал по-настоящему.

И даже слов Блейна, который рассказал о том, что видел и о том, что сделали с ним, оказалось недостаточно.

То, что он рассказал, было ужасно, да, но это было не то же самое.

Блейн не видел, что сделали с Куртом, только результаты, и уже одно это подействовало на Бёрта.

Представлять причины всего этого было ужасно.

Услышать, что в то время как его сын был без сознания, один из них снова изнасиловал его только затем, чтобы продемонстрировать полуживому от побоев Блейну, что он не сумел спасти никого и ничего – это убило его в тот день в зале суда.

Курт об этом последнем насилии не помнил.

Но теперь он помнил всё остальное, и для Бёрта было нескончаемым кошмаром слышать из уст сына, что он пережил.

Курт понимал его.

Ему тоже было ужасно узнать об этом новом насилии, которому он не был свидетелем.

Но Блейн, да.

Какие нечеловеческие страдания испытал он после той ночи?

Курт продолжал спрашивать об этом себя и других, но не получал ответов.

По крайней мере, не таких ответов, какие могли бы его удовлетворить.

Сантана в какой-то момент этого повествования встала и убежала, закрывшись в ванной комнате, откуда вышла только тогда, когда Себастиан сообщил ей, что Курт закончил рассказывать.

Тогда она поспешила обнять его без единого слова.

Они оставались рядом, и за это Курт был им благодарен.

Но, несмотря на это, друзья продолжали не понимать, почему для него было так важно вернуть весь тот ад, вместо того, чтобы постараться абстрагироваться от него.

Он делал это, чтобы вернуть Блейна, конечно.

Но он делал это также и чтобы вернуть обратно самого себя.

– Нельзя узнать, сколько боли можешь выдержать, пока не окажешься в ситуации, когда приходится на самом деле вынести куда больше, чем мог себе представить, – ответил Курт на вопрос женщины о его ощущениях, связанных с тем, что случилось той ночью восемь лет назад. – Я никогда не считал себя очень смелым. Но я обнаружил, что в состоянии выдержать очень, очень много боли, прежде чем сдаться. Я как бы отстранялся, выносил боль за рамки. Тело реагировало, погружая разум в счастливые воспоминания. Отключаешься и, пока боль нарастает, мыслями ты в другом месте. Но всегда наступает момент, когда боль оказывается сильнее, и тогда или теряешь сознание, или возвращаешься в действительность. – Я, всё же, спрашивала Вас об ощущениях, Хаммел, не о физической боли, – упрекнула его женщина всё тем же тихим ровным голосом.

Эта её манера говорить успокаивала Курта, в каком-то смысле.

– Боль – самое сильное ощущение, оно покрывает всё, что произошло в ту ночь. И... это странно для меня. Я проживаю эту боль, как будто всё произошло только пятнадцать дней назад, когда я это вспомнил. Но в то же время я знаю, что это не так, моё тело не сохранило память о той боли, больше не осталось ни синяков, ни переломов или… ну, Вы знаете. Только моя голова, она полна воспоминаний. Это как если бы я был… разделён надвое. Физически, нет никаких признаков того, что мне сделали, мысленно же, кажется, будто это случилось только несколько дней назад, и каждый удар, каждое слово… всё это живо во мне. И причиняет боль. – Ночью спите? – Нет, по правде сказать, нет, разве что если кто-то есть рядом, и даже в этом случае, мне трудно закрыть глаза, потому что те воспоминания возвращаются. – Мне казалось, что вначале Вы сами старались вызвать эти воспоминания. – Да, вначале да, я старался вспомнить, потому что хотел знать. Мне нужно было знать. Но теперь… не могу избавиться от них. – А хотелось бы? – Честно? Да. Но мне это никогда уже не удастся, и я отдаю себе в этом отчёт. Говорят, мы живём благодаря воспоминаниям, но иногда лучше без них, Вам так не кажется? – Смотря о чём речь. Предать забвению многократные изнасилования может помочь выжить, но всё остальное?.. – Нет. Я не имею в виду воспоминания о том, что было сделано со мной. То есть, да, я всё помню, и это страшно, и да, это убивает меня. Но нет... я продолжаю проживать то, что они сделали с ним. Избиения, насилие, насмешки и унижения. Я бы с удовольствием забыл эту часть, если бы мог. Его боль. Хотел бы я забыть, что меня не было с ним рядом. Но ведь именно потому, что я забыл, я не мог находиться рядом. Так что, в конце концов, думаю, что... – Ваше сознание снова и снова возвращается к моментам насилия над Блейном, чтобы уже не забыть наверняка? – пришла ему на помощь женщина, заканчивая за него фразу.

Было удивительно, как ей удавалось понять то, что Курт думал, хотя она видела его впервые.

Но, в сущности, это же была её работа, нет?

– Если бы речь шла только о моментах... но, да, думаю, что именно в этом причина, по которой я продолжаю возвращаться к той ночи снова и снова. Что я забыл бы охотно, так это лица тех пятерых подонков. – Но не выходит?.. – Нет, как я могу? Я уже никогда не забуду их лиц. Вообще-то, я не забыл их даже в первый раз. Они всегда были в моих кошмарах. Ну, не абсурдно ли? Я начисто забыл Блейна, но не их? Знаете, благодаря Финну, я много прочёл о них. Я знаю, что они много времени проведут в тюрьме. Знаю, что один из них хранил фотографии всех своих жертв на компьютере в папке под названием «Трофеи». Трофеи, понимаете? Я знаю, что отец Андерсона отдал больше двадцати человек в лапы этих зверей, только чтобы получить нужные подписи и деньги для его бизнеса. Однако, только восемь заявили на него. Я знаю, что одна из жертв покончила с собой два года спустя, вероятно, именно из-за того, что с ней сделали. Я знаю, что один из этих пяти монстров в юности сам подвергался насилию со стороны своего дяди, и, возможно, кто-то скажет, что это многое объясняет, но это ничего не объясняет. Потому что, да, возможно, травма нанесла ущерб его психике, но решение делать то, что он делал, принадлежало ему и только ему. Меня изнасиловали шесть раз той ночью, но я не стал насильником. Над Блейном надругались девять раз, но он не стал монстром. – Вот. Один положительный момент во всём этом всё-таки есть. Теперь Вы всё помните об Андерсоне. Не так ли? – Не всё, пока ещё нет. Всё так запутано. Я совершенно запутался. – В том, что касается Андерсона? – И не только. – Что Вас смущает? – Ну что ж... С чего начать? – С чего хотите. – Всё так запуталось, потому что я больше не знаю, что правда, а что нет. Что было на самом деле, а что я помню только потому, что мне это рассказали, чтобы заполнить пробелы. И ещё я расстроен... и в замешательстве. Мне противно, я почти сломлен всем этим. И я злюсь на Себастиана, на отца, на Мерседес. На всех, кто знал. Но, прежде всего, я злюсь на себя самого из-за того, что не защитил его. Из-за того, что поверил, будто Блейн и правда мог прислать мне такое холодное и формальное сообщение, не уточняя, почему именно хотел меня видеть. И на Блейна я тоже злюсь, думаю. – Почему? – Потому что он ничего мне не сказал, потому что счёл, что я слишком слаб, чтобы преодолеть это в своё время и потому что лгал, когда мы снова встретились. Но больше всего я злюсь на него потому, что он лишил меня возможности находиться рядом с ним, потому что он ушёл, отказавшись от нас, потому что не вернулся за мной. – Вы не думаете, что он сделал это ради Вас? – Да. И тем не менее, он был неправ. – Почему? – Потому что я хотел быть с ним. Только это. Я бы преодолел всё вместе с ним и ради него, я точно знаю. – Часто мы считаем себя сильнее, чем мы есть на самом деле. – Да, но я только что сказал, что узнал той ночью, что способен выдержать больше, чем думал, так что, я бы справился с этим ради Блейна, я знаю. – И почему Вы всё забыли, как Вы считаете? Почему Вы забыли именно Блейна? – Не знаю, может быть, в конце концов, страх и боль вконец измотали меня и победили. Но если бы мне рассказали обо всём после, я знаю, что смог бы поддержать его. И именно этого я не могу простить ни себе, ни им. Я забыл всё и я оставил его одного из-за страха. Но если бы меня подтолкнули, если бы они поверили в меня и в мои силы, я был бы рядом с ним тогда. Я ненавижу себя за то, что забыл. И ненавижу их за то, что лишили меня возможности быть поддержкой для Блейна, как он всегда был для меня. Меня лишили возможности спасти его от той боли после, как я не сумел спасти его в том доме в ту проклятую ночь. Блейн лишил меня этой возможности. Блейн не поверил в меня. Или в нас. – Вы не считаете, что эта жертва далась ему тяжело? Ведь он остался совсем один, когда ему пришлось отказаться от Вас? Он в одиночку заново пережил этот ад, в то время как Вы смогли вернуться к своей нормальной жизни. – Это не было моей нормальной жизнью. Но то, что Вы сказали, истинная правда. И именно поэтому, несмотря на мою злость, я не могу перестать… – Не можете перестать что? – Любить его. Даже не зная, настоящее ли чувство то, что я испытываю, или всего лишь отражение того, что я чувствовал к нему в семнадцать лет. И я не могу не испытывать чувства вины за это перед Себастианом. Ведь я знаю, что люблю его ещё. Я знаю, что любил его по-настоящему. Даже если иначе. Самое забавное, что я всегда насмехался над сериалом Beautiful*. Теперь мне кажется, будто я попал в один из его эпизодов. – Думаю, это нормально испытывать некоторую растерянность, Курт, учитывая то, что Вы вспомнили и продолжаете вспоминать. А как обстоят дела с другими? Я имею в виду, с Вашим отцом и Себастианом? – сменила вдруг тему женщина. – С отцом всё в порядке, хотя я чувствую, что между нами появилась некоторая отстранённость. Он всегда напряжён, когда говорит со мной, как будто боится сказать что-то не то, или опасается, что я задам вопросы, на которые он не хочет отвечать. И то же самое с Себастианом. – Вы поговорили с ним после ночи, которую провели в одной постели? – Да, хотя, сказать по правде, это нельзя, пожалуй, назвать настоящими разговорами. Утром мы здороваемся, он спрашивает, как я себя чувствую, выслушивает ответ, а затем исчезает. У него и так уже достаточно своих проблем с реабилитацией, с воспоминаниями, которые он потерял, и я не хочу быть обузой. Знаю, в конце концов, нам придётся поговорить обо всём, но никто из нас пока не готов к этому. – И о чём вы должны поговорить? – Обо всей той лжи, которую он мне рассказал. Или о той, которую я рассказывал себе сам. – Вам кажется, что Вы не любите его больше? – Я всегда буду любить его. Себастиан был важен для меня, и это по-прежнему так. – Но? – В этом-то и дело. Не знаю, существует ли в действительности это «но». – Думаете, он поддерживает контакт с Блейном? – Он пытался связаться с ним, когда я начал вспоминать, но Блейн не ответил, к счастью. – Почему Вы говорите «к счастью»? – Потому что я ещё не готов говорить с ним. Поэтому я попросил остальных не сообщать ему обо мне и не искать его, по крайней мере, пока. – Но Вы ведь собираетесь поговорить с ним, рано или поздно? – Я… я должен. Но главное… я хочу. – Тогда зачем ждать?