В те ночи они, конечно же, прикасались друг к другу, и весьма откровенно.

И их поцелуи были отнюдь не целомудренными и зачастую переходили в откровенные оральные ласки.

Желание, что они испытывали, было настолько сильным, что было невозможно для них держаться на расстоянии в таком тесном пространстве.

В конце концов, им было по семнадцать.

Гормоны диктовали правила.

Любовь вела их.

Однако они ждали, когда оба будут готовы к большему, чтобы всё было идеально.

Блейн хотел, чтобы Курт, для которого всего несколько месяцев назад максимумом эротики было постое прикосновение кончиков пальцев, чувствовал себя комфортно.

И, надо сказать, он приложил немало усилий, чтобы помочь ему расслабиться.

Что прекрасно ему удалось.

– Тогда открой глаза, Курт. Не бойся, открой глаза, – сказал Блейн, осторожно снимая повязку с его глаз.

И Курт открыл глаза и... застыл.

От истинного счастья.

Постель была устлана лепестками красных роз, а вся комната заставлена ароматическими свечами.

Всё было великолепно.

Может, это и было наибанальнейшим из клише, Курт признавал, но он мечтал, чтобы его первый раз был именно таким.

Он немного отстранил от себя руки Блейна, который всё ещё обнимал его сзади, и повернулся, чтобы поцеловать его.

Губы Блейна всегда пахли корицей и клубникой.

Дождём и мокрой травой.

У губ Блейна был привкус рая.

И по мере того как поцелуй становился все более горячим, Курт почувствовал в нём вкус… их.

Это был вкус, который он никогда не хотел бы потерять, вкус, что заставлял его чувствовать себя живым.

Вкус, который...

... делал всё липким и горьким.

Вкус у него во рту был смесью слёз и желчи.

Он смутно припоминал, что в какой-то момент его стошнило.

По пути, пока его переносили в эту комнату.

В одну из многих шикарных комнат для гостей в доме Мадлен.

Курт услышал голоса Себастиана и его отца, которые тихо переговаривались где-то рядом с кроватью.

Они переживали за него – из-за того, что он опять потерял сознание.

Они вызвали врача, но не знали, что ещё могут сделать.

Курт хотел бы сказать им, что вполне нормально потерять сознание, если вдруг вспоминаешь ощущение, когда тебя будто разрывают надвое, или каково это чувствовать, что тебя насилуют и используют как куклу, будучи не в состоянии отреагировать никоим образом.

Не иметь сил попросить о помощи, или кричать, или попытаться защищаться.

Не владеть собой, но быть просто пустой оболочкой, которую другие могут использовать для удовлетворения своих прихотей.

И тем более было нормально отключиться, если сознание заполняют все те прекрасные эмоции, которыми его буквально накрыло при воспоминании о его первом разе.

Его первом разе с Блейном.

Его воспоминания были похожи на маятник противоречивых эмоций, которые выбивали почву из-под ног.

Действительно, всё было так, как говорили они.

Это был ад, который, возможно, он не был готов пережить заново.

Но ему нужно было продолжить это путешествие.

Стоило пройти сквозь этот ад, если потом он сумеет вернуть хоть четверть тех прекрасных эмоций.

Поэтому он снова закрыл глаза, в надежде, что тьма вскоре поглотит его и одарит новыми видениями.

Курт не очень помнил как оказался на диване-кровати, теперь разложенном, под вторым мужчиной, который долбился в него жёстко и безжалостно.

Первый кончил довольно быстро, но этот казался более выносливым.

Как и в первый раз, они даже не подумали подготовить его.

Да теперь это было всё равно уже бесполезно.

В какой-то момент Курт почувствовал, как что-то жидкое стекает у него по ногам, и был уверен, что это кровь.

Они не использовали презервативов, насколько он мог понять.

Он хотел драться, кричать, кастрировать этих монстров своими руками.

А потом блевать от отвращения.

Но он не мог.

Он ничем не мог выразить свою боль и протест, кроме как слабым, повторяющимся «нет».

Он был безвольной куклой в их руках.

Должно быть, его накачали наркотиками, сейчас ему это было ясно.

Жаль только, что наркотик притуплял ощущения, да, но не блокировал чувств, не мешал слышать каждое слово, каждый звук, который те твари издавали.

Возможно, то, чем его напоили, смягчало немного боль.

Но учитывая, что он всё равно чувствовал, будто его разрывают надвое, Курт не знал, как это воспринимать.

Когда и второй кончил с непристойным стоном, рухнув на него всем весом, Курт подумал, что, может быть, всё закончилось.

Затем, однако, пришёл черёд третьего.

Который резко вошёл в него безо всякой предварительной подготовки, точно так же, как и другие.

И всё началось заново.

Его руки бродили по спине Курта, царапали кожу, впивались в бёдра, чтобы приподнять для более глубокого проникновения.

Как будто он был резиновой куклой.

И именно так чувствовал себя Курт в тот момент.

Разбитым.

Вывернутым наизнанку.

Использованным.

Пустой оболочкой без каких-либо чувств.

Эти грубые прикосновения были не только насилием его тела, но и души.

Это животное, которое толкалось в него снова и снова, издавая отвратительные звуки, заставляло его чувствовать себя вещью.

Ничего не стоящей вещью.

Не как Блейн.

Да, прикосновения Блейна, мысли о Блейне, голос Блейна...

Блейн, словно якорь, удерживал его в этой жизни.

Счастливые воспоминания уносили его оттуда.

Прикосновения Блейна были...

... ласковыми, нежными и немного робкими.

Когда он раздевал Курта, Блейн, казалось, боялся сделать что-то не так или, возможно, обидеть его.

И его руки дрожали.

Курт мог чувствовать эту лёгкую дрожь на собственной коже.

Словно он имел власть над этим великолепным парнем, который стоял напротив, и который спас его, как только один человек может спасти другого.

Возможно, он чувствовал это, потому что точно такую же власть Блейн имел над ним.

И тогда он решил прогнать этот страх нежным поцелуем.

Затем осторожно коснулся рук Блейна, сопровождая его движения, пока тот продолжал раздевать его.

Чтобы придать ему мужества и дать почувствовать, что он с ним…

Именно там, где хотел и должен был быть.

Их руки, сплетённые вместе.

Для Курта не было ничего более совершенного и правильного.

Они заставляли его чувствовать себя в безопасности, дарили тепло и уверенность.

Что ещё Курт отчётливо помнил, так это запах крови.

Когда Курт пришёл в себя – в его сне – он по-прежнему лежал на диване, но в доме царила тишина, и он больше не видел Блейна.

Но этот металлический запах пронизывал всё.

Он был на нём, на мебели.

В воздухе вокруг него.

Он понял, что может немного двигаться.

Голова была словно в тумане, и каждая клеточка тела отзывалась болью, но двигаться он мог.

Что по наивности немедленно и сделал.

Боль, которая до этого окутывала его мягким коконом, буквально взорвалась, едва он совершил это небольшое движение.

Курт вскрикнул, и это был первый звук, который он смог издать за всю ночь.

И благодаря этому же движению он получил ещё кое-что в дополнение к осознанию, что состояние его было хуже, чем Курту казалось под действием наркотика.

Теперь он мог видеть Блейна.

Тот лежал на полу перед ним.

Обнаженный, за исключением пары лоскутков разодранной одежды.

Его лицо было по-прежнему повернуто к Курту.

И Курт догадался, что он продолжал смотреть на него, и беспокоиться до конца.

В тот момент, однако, глаза его были закрыты.

И он был неузнаваем.

Он вспомнил, что Блейна били гораздо больше, чем его самого.

Долго и жестоко.

Потом его раздели, и хотя один из них сказал: «Андерсон убьёт нас, если мы сделаем это», они всё равно изнасиловали его, один за другим, как до этого сделали с ним. Кто-то заметил только: «Андерсону насрать на сына. Он сам его использует только как боксёрскую грушу. Мы окажем ему услугу, если преподадим урок этому мелкому педику. И потом, двадцать миллионов, которые мы платим ему за дело, должны покрыть этот бонус к обещанному развлечению. А теперь заткнись и трахни его, потрясная задница, гарантирую».