С Куртом поначалу было так же, но постепенно он всё же сумел приспособиться к ситуации, привыкнуть, что следует просить разрешения, чтобы делать определённые вещи, и ставить желания другого впереди своих собственных.

И потом, мысль о причине его пребывания в этом доме, причине, что ничего общего не имела с его практически отсутствующим желанием переехать в Нью-Йорк, немало помогала в этом процессе.

Во вторник оба поняли, что, по большому счёту, во многом различались, как день и ночь, но одновременно во многом другом были на удивление похожи.

Дополняли друг друга, мог бы сказать кто-то.

И этому кому-то Курт бы ответил: «Я Вас умоляю!»

Блейн же, в свою очередь, сказал бы: «К сожалению», с видом побитого щеночка, что, возможно, побудило бы этого кого-то погладить его.

И, возможно, довольно долго.

Однако, существовало и нечто, безусловно объединявшее их.

Страсть к диснеевским фильмам.

Во время еженедельного ужина с Сантаной и Бриттани, проходившего, как сообщил ему Курт, всегда во вторник, всегда на территории Курта и всегда состоявшего из пасты и пиццы (и салата для Курта), Блейн, пытаясь найти фильм, чтобы потом посмотреть всем вместе, случайно обнаружил коллекцию мультиков Курта, скрывавшуюся позади жутковатых апокалиптических фильмов Бастиана.

У Блейна чуть сердце из груди не выскочило от радости.

Он начал прыгать тут и там, как сумасшедший, получив за это ворчливое: «Прекрати мельтешить, как ужаленный, хоббит, а то у меня возникает желание пнуть тебя по яйцам!» – от Сантаны, которую, казалось, не слишком устраивал тот факт, что теперь маленький хоббит стал новым соседом Курта. Но его счастье было слишком безудержным даже для её колкостей.

Остаток вечера Блейн провел, изучая подборку Курта, всё больше и больше походя на ребёнка в магазине сладостей, и под конец сумел убедить других посмотреть вместе «Горбуна из Нотр-Дама».

Ну, честно говоря, он убедил Бриттани посмотреть его, развив перед ней довольно странную теорию про детей, которые вырастают гораздо более умными, если их начинать подкармливать «хлебом мультиков и диснеевских песен» ещё в животе матери.

Бриттани немного растерялась, пытаясь понять, каков из себя диснеевский хлеб – хлеб, которого она никогда не встречала в продаже, но теперь непременно хотела попробовать.

Ни к чему не привели попытки объяснить ей, что это было просто такое образное выражение, вроде «вырос на хлебе и воде», ведь в этот момент она уже разразилась тирадой о том, как жестоко, на самом деле, кормить детей только хлебом и водой, поскольку они почти наверняка вырастут истощёнными, как те бедные африканские детки, которых регулярно показывают по телевидению, «а ведь они едят ещё и рис».

Прежде чем подруга успела залиться слезами, заставляя Сантану совершить хоббитцид, Курт изобрёл тост, на котором нарисовал нутеллой рожицу Микки Мауса, выдавая его за диснеевский хлеб, в то время как Блейн удручённо убирал фильм на место.

Бриттани однако, снова спокойная и счастливая со своим куском хлеба, намазанного нутэллой, настояла на том, чтобы посмотреть фильм про уродливого горбуна, который приносил удачу.

И Сантана, самый большой сноб диснеевских фильмов после Себастиана, никогда ей не отказывала.

Начиная с того вторника, каждый раз, когда Курт и Блейн ссорились, и надо сказать, что это происходило нередко, и, честно говоря, даже не по действительно серьезным причинам, один из двоих вытаскивал диск с мультиком, они садились вместе на диване и терялись в этом наивном волшебстве, мало-помалу находя заново спокойствие и общую точку зрения.

Для Курта это было приятной новизной.

Себастиан не любил те фильмы, что нравились ему. Диснеевские он считал инфантильными, и Хаммелу никогда не удавалось втянуть его в просмотр одного их них от начала и до конца.

Максимум, которого Себ сумел достичь, были десять минут, после чего он или засыпал, или начинал подтрунивать над каждой сценой – пока Курт в отчаянии не отправлял его на кухню или в постель, – а иногда начинал играть с ушком Курта, покусывая, облизывая и нашёптывая жуткие непристойности, пока мысль о том, где и как Чудовище должно было завоевать сердце Красавицы, не отходило на самый дальний план в сознании Курта, и всё заканчивалось воплощением фантазий Смайта на диване или на ковре.

С Блейном, само собой, дело никогда не принимало подобный оборот.

И, хотя вскоре Курту предстояло обнаружить, к собственному изумлению, разочарование этим обстоятельством, на тот момент наличие кого-то, кто понимал и разделял эту его невинную страсть, странным образом служило ему утешением.

И потом, благодаря этому, Курт обнаружил, что Блейн обладал также прекрасным голосом.

Парень, казалось, не мог удержаться и, когда начинала звучать песня в фильме – какой бы фильм они ни смотрели в тот момент – он принимался подпевать.

Блейн знал их все на память!

Когда Курт впервые услышал его пение, то застыл в молчании, слушая его с открытым ртом.

Его голос был очень хорош. Тёплый и ровный, может быть, не очень мощный, но очень приятный для слуха. Курту казалось, что он его уже где-то слышал, потому что ощущение было именно такое. Хотя и не знал – где. На одном из выступлений Соловьёв, может быть?

Когда Блейн заметил, что тот практически не дыша уставился на него, то сделался весь красный, и это было впервые, когда подобное происходило перед Куртом.

– Извини! Я обожаю диснеевские песенки. Когда-то давно я даже записал диск, содержащий только их, – неловко оправдался парень, моментально умолкнув к разочарованию Курта.

– Почему я никогда не слышал тебя на выступлениях Соловьёв? Я имею в виду, в старшей школе Себастиан был их лидером, разве нет? – спросил заинтригованный Курт.

– Да, в свой последний год, да, а я был им весь предыдущий год. В тот период со всеми неприятностями у меня дома и... всем остальным я вышел из хора. А у тебя как всё сложилось? Я знаю, что ты приехал в Нью-Йорк, чтобы посещать НЙАДИ, но потом оставил её, чтобы записаться в школу моды. Бас говорил мне, что у тебя сопрано, но, мне кажется, я тебя никогда не слышал на соревнованиях. За Новые направления всегда солировали один очень высокий парень и низкорослая брюнетка, если я не ошибаюсь.

– Ahi Dios! – прозвучал ядовитый комментарий позади них, со стороны Сантаны, удобно устроившейся на диване рядом с Бриттани.

В то время как они сидели на полу, опираясь о тот же диван по краям.

– Да, в самом деле. Я и был... ну, нет, я и до сих пор сопрано, но больше не пою, уже довольно давно, даже в караоке, и даже после того, как малость выпью! – неохотно ответил Курт.

– Почему? – спросил Блейн, искренне заинтересованный.

Курт отрицательно мотнул головой, давая понять, что нет, ему не хотелось говорить об этом сейчас.

– Вы двое – самое банальное гейское клише, какое только существует, – весело сказала Сантана, качая головой.

– Ты так считаешь, Санти? – засмеялся Блейн.

– Эй, полурослик! Не смей называть меня Санти! – немедленно возмутилась девушка, начиная обстреливать его попкорном.

– А ты тогда прекращай называть меня хоббитом, – не остался в долгу парень, отправляя в обратный полёт каждый кусочек попкорна, который был запущен в него.

– Не моя вина, если ты такой, знаешь ли? Я ограничиваюсь лишь тем, что замечаю очевидное! – откликнулась она, а Бриттани, между тем, присоединилась к их битве попкорном.

Никто из них не заметил печального выражения, что омрачило лицо Курта.

Парень снова спрашивал себя, в какой именно момент он отказался от своей мечты в пользу чаяний Себастиана.

В среду Курт понял, что многое в Блейне его раздражало.

Уже целых восемь месяцев парень жил, по сути, один, но даже и раньше был весьма методичным человеком, привыкшим делать всё определённым образом и соблюдать определённый порядок.

Бас с трудом тогда согласился с его манией, и в этом сложном процессе адаптации ему помогал упрямый – даже, пожалуй, упёртый – парень, готовый прибегнуть к лести и сексу, чтобы получить то, чего хотел, там, где слов не хватало.