Так как же мы воспринимаем речь? Представьте цирк — манеж, ряды кресел, занавес, восторг зрителей, а под куполом — акробаты. Как вы можете описать свои ощущения? Наверняка, не более чем десятком слов: казалось бы, какие тут могут быть варианты — цирк есть цирк. Но если бы каждый из нас смог бы прямо из головы отправить воображаемый образ для распечатки на принтере, то скорее всего, была бы масса разных изображений: сколько людей — столько будет и разных картинок.
Каким же образом одинаково заученные для всех слова и их значения порождают в голове такие непохожие картины реальности, строго индивидуальные для каждого человека? Большинство ученых считает, что способность формулировать сначала слова, а затем предложения и фразы заложена в нас генетически.
— Каждый рожденный ребенок имеет генетические предпосылки к тому, чтобы овладеть любым языком Земли, как родным, — уверяет профессор Татьяна Черниговская. — Не с генетическими предпосылками к конкретному языку — русскому, хинди или суахили, а с уникальной способностью этот язык раскодировать!
Мы учимся слышать, видеть, ощущать вкус, испытывать боль или радость, делать первые шаги и — говорить. Уже к первому году жизни у ребенка складываются прочные связи между звуками речи и элементарными понятиями, первыми оформленными ощущениями и эмоциями.
Прежде всего, на что реагирует ребенок? На интонацию тех близких людей, которые с ним общаются. По словам профессора Потаповой, через интонацию он может понять, как ему действовать. Распознает слова как сигналы — положительные, отрицательные, нейтральные. И ответно — обратная связь дает ему возможность идти в нужном направлении. Если же ему дискомфортно — он заявит об этом определенным криком, а если ему комфортно, то даст соответствующий сигнал.
Помните легенду о Вавилонской башне? Возвести грандиозное сооружение можно было лишь при условии, что строители говорят на одном языке и понимают друг друга. Чтобы в наказание за гордыню не позволить им продолжить свою работу, Бог разобщил людей, сделав это единственно безболезненным способом — лишив их единого языка. Ведь каждое слово связано в мозге с вполне определенным кругом понятий и ассоциаций. Слова чужого языка никак не отзовутся.
Более того, даже если мы говорим на одном языке, но собеседник плохо владеет семантикой слов, наш мозг будет нервно реагировать на ошибки и мы в конце концов перестанем понимать этого собеседника.
Язык это точно не только коммуникация, — уверена Татьяна Владимировна Черниговская. — Если бы основной функцией языка была коммуникация, то он становился бы все более и более однозначным. Меж тем все языки мира демонстрируют ровно обратную картину. Все зависит от контекста. Для того чтобы понять другого человека, нужно знать, кто сказал, когда сказал, что было до этого, что будет после, что остальные про это думают. То есть основная задача человеческого языка — НЕ коммуникация, а мышление!
В знаменитом романе Джорджа Оруэлла «1984», написанном еще в 1949 г., где развертывается одна из версий социального мироустройства на основе тотального контроля, придумана и соответствующая совершенно безболезненная, но очень эффективная технология контроля за мыслью — язык под названием «новояз». «Новояз» — это новый язык, который искусственным путем формировался по принципу: невозможно сделать (и даже подумать) то, что нельзя выразить словами.
«Предполагалось, что, когда новояз утвердится навеки, а старояз будет забыт, неортодоксальная, то есть чуждая ангсоцу мысль, постольку поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой. Лексика была сконструирована так, чтобы точно, а зачастую и весьма тонко выразить любое дозволенное значение, нужное члену партии, а кроме того, отсечь все остальные значения, равно как и возможности прийти к ним окольными путями. Это достигалось изобретением новых слов, но в основном исключением слов нежелательных и очищением оставшихся от неортодоксальных значений — по возможности от всех побочных значений. Приведем только один пример. Слово «свободный» в новоязе осталось, но его можно было использовать лишь в таких высказываниях, как «свободные сапоги», «туалет свободен»[2].
Конечно же, сакраментальный вопрос о том, насколько мысли существуют только в словах, а мышление в целом — в языке, постоянно возникает у исследователей в самых разных науках — от нейрофизиологии и психологии до философии и искусственного интеллекта. Может быть и совсем наоборот: возникающая в голове мысль первично выражена в каком-то незримом «мыслекоде», но для того чтобы стать доступной окружающим, в том числе и самому хозяину мысли, она вторично облекается в слова. Выбор между этими гипотезами — есть ключевой вопрос для понимания механизмов порождения языка: является ли язык содержанием процессов мышления или всего литтть словарем для передачи мысли? Один из крупнейших философов XX века Людвиг Витгенштейн решал эту дилемму метафорически: «Собака не может подумать: «Завтра, может быть, пойдет дождь», потому что она не использует в своей жизни слова». Конечно, философы вряд ли интересовались у собак по поводу погоды на собачьем языке, да и собаки не смогли бы поддержать разговор, потому что не обладают голосовым аппаратом, который необходим для развитого звукового языка.
Святой Августин, не только философ, но и богослов, — тот и вовсе рассматривал слова как обозначения каждого конкретного объекта и каждого явления в окружающем мире. Именно этими словами-обозначениями, по мнению Августина, оперирует мышление. Известный во всем мире отечественный психолог Лев Выгодский в книжке 1934 года «Язык и мышление», пожалуй, одним из первых представил экспериментальные доказательства тому, что языковые грамматические конструкции на основе слов формируют у ребенка структуры более высокого семантического порядка — на основе понятий. Эти понятия являются уже не обозначениями предметов и явлений природы, а их абстрактными обобщениями по смыслу. В каком-то смысле получается, что мышление оперирует сущностями, которых в конкретном смысле нет в природе. Нет стола без конкретного обозначения кухонный он или операционный, нет цветов без их конкретного наименования, нет даже человека, если он не конкретный сосед или не вы сами! Так язык может довести и до галлюцинаций?
Почему нам так важно знать, как устроен язык и мозг? А выбора другого нет. Мы общаемся с миром через окна и двери — это слух, зрение, обоняние, осязание. Но через это информация только входит. Обрабатывается все это мозгом. Мы смотрим глазами — а видим мозгом. Слушаем ушами — слышим мозгом. Мозг поставляет нам картину мира. От него зависит: что он покажет, то и покажет. Это плохо. Строго говоря, мы ему почему-то доверяем. А почему мы должны ему доверять? А какие основания у нас считать, что у нас, например, сейчас не коллективная галлюцинация?
Я работала в психиатрии и знаю, что галлюцинация пациента — такая же для него реальность, как для нас любая другая реальность. Нет способа доказать ему, что восемь чертей, которые по столу ходят, на самом деле не существуют, а их его мозг породил. Поэтому нам так важно знать, как мозг работает, потому что мы от него тотально зависим.
И вот справиться с хаосом, на который наши сенсорные системы реагируют каждую миллисекунду, помогает человеческий язык. А точнее — мозг с помощью языка обеспечивает нам не только коммуникацию, но и возможность с этим бардаком бороться. Например, есть огурчики маленькие, крупные, с пупырышками, гнилые, соленые — разные. Но для них всех есть одно слово «огурец». Если бы его не было, нам пришлось бы для каждого из объектов придумывать новое слово. Выходит, что язык дает возможность собрать мир и структурировать. И язык для этого использует договорные механизмы. Мы договариваемся, что это называется «микрофон», а это «экран». Это код носителей одного или нескольких языков. И эта общая способность работать с языком наследуется. Поэтому, какие бы усилия вы ни употребили для обучения курицы языку, ничего не получится. Для этого нужно специальные гены и специальный мозг. Именно такой он у нас и есть.
