– Итак, вас интересует Туджман?.. Что ж, попробую вам его нарисовать таким, каким видел его я и видела вся Хорватия. При Тито он был диссидентом. Отслужил в армии, дослужился до генерала, потом был переведён в почётную отставку на должность директора какого-то военно-исторического института. И здесь, видимо, он и начал раскрываться как будущий политик. Он соприкоснулся с историей…

– Но историком он был весьма посредственным, насколько я помню? Его ревизионистские взгляды были с опаской встречены научным миром? Он оспаривал понятие «холокост», утверждал, что в природе не существовало Ясеноваца и лагерей смерти на территории Хорватии…

– Именно поэтому он стал не историком, а политиком, – улыбнулся Хебранг. – Пока был жив Тито и Туджман отсиживался в политической эмиграции в США, никто про него здесь и не вспоминал. Но диссидентское движение набирало обороты во всех странах ОВД, и потому генерал упорно не сдавал своих позиций. В конце 1980-х, когда Хорватии вновь потребовался сильный лидер, он вернулся домой.

– Только чем он принципиально отличается от Милошевича? Как по мне, так они оба – всего лишь стервятники, набросившиеся на Боснию и готовые отправить под нож всю Югославию в своих меркантильных политических интересах…

– Милошевич – да, и я уже говорил, почему. А Туджман – нет. Он был идеалист. Он свято верил в то, что писал, даже при всей абсурдности содержания своих книг. Верил в каждое своё слово, в идею, которой, как сам считал, служил. Поэтому ставить их на одну доску нельзя. Как всякий военный, он был заражён некоей идеей, которую вбил себе в голову и носился с ней как с писаной торбой. Но идея была для него всем. Он никогда не давал приказов строить концлагеря или устраивать карательные операции. Он верил в то, что правда доказывается в открытом бою. Так что винить его во всём, что происходило в те годы в Хорватии, нельзя…

Мы ещё долго говорили с ним в тот вечер. Мне казалось, что я словно бы посидела за одним столом с первым президентом Хорватии, но всё было без толку – сформировать его образ у меня не получалось. Наверное, дело было в том, что всякий раз, когда во мне просыпалась необузданная эмпатичность, распространялась она только по гендерному признаку – только на женщин. Я могла сопереживать несчастной собаке или старухе, школьнице или студентке, нищенке из метро или княгине Монако, но никогда не пробовала делать это с мужчинами…

Однако, несмотря на это, расставаться с Хебрангом я не спешила. Мне было интересно с ним, он увлекал за собой. В моей достаточно насыщенной знакомствами жизни столь интересного собеседника ещё не встречалось. Он стал на некоторое время моим покровителем, наставником, опекуном по жизни. У нас с ним не было секса, но мы часто проводили вместе – за интересными беседами – даже ночи. Так было, пока он не предложил мне прокатиться с ним в турне по Европе. Я согласилась. Взяла в университете академический отпуск и, не зная броду, сунулась в, возможно, самую глубокую реку в своей жизни – о чём не жалела ни тогда, ни сейчас.

Мы вместе побывали в Швейцарии, Италии, Португалии, и вдруг он почему-то решил на пару дней заехать в Турцию – перед самым концом отпуска. Я не стала возражать, подумав, что турецкое солнце и пляжи пойдут на пользу моей изголодавшейся по ультрафиолету коже. Первый день мы провели с ним вместе, разошедшись ночью по номерам. Засыпая, я думала, что пожалуй, это – ярчайшее знакомство за всю мою жизнь, которое, возможно, будет иметь совершенно непредсказуемое (или, наоборот, предсказуемое) продолжение… Однако утром моим планам суждено было рухнуть…

– А где господин Хебранг из номера 404?

– Он выписался сегодня утром, – отвечал мне улыбчивый администратор, коего я раньше почему-то не видела.

– Как? Мы должны были уехать вместе…

– Ничем не могу помочь, мисс. Он выписался.

Номер его был отключён. Это совсем не походило на его поведение. Я опрометью бросилась в полицейский участок, в дверях которого меня остановил знакомый голос.

– Мюнхэ?

Я обернулась. Передо мной стоял шикарный чёрный мерседес, из которого показался Чолич.

– Драган? Как хорошо, что вы здесь. Лукас пропал, и мне нужна ваша помощь. Как давно вы выходили с ним на связь?

Чолич приложил палец к губам и поманил меня к себе:

– Вы слишком громко говорите для этих мест. Могут подумать, что случилось Бог весть что.

– По-моему, это и случилось…

Через пару минут мы с ним сидели за чашкой кофе в ближайшем кафе «Дель Мар».

– Я хочу кое в чём признаться, – говорил обычно молчаливый Драган.

– Вы меня пугаете. Где Лукас?

– Это вы меня пугаете. Вы знаете человека без году неделя, и уже относитесь к нему едва ли не как к любовнику.

– Что за нотации? Кто мы друг другу?

– Это неважно. Важно, кем был Лукас вашему отцу?

– И кем же?

– Палачом. Да будет вам известно, что лагеря смерти в Хорватии находились в его компетенции. Он был прав – Туджман их не строил. Их строил Хебранг – человек, для которого по зову крови все этнические сербы – это враги.

– И что теперь?

– Вас разве не мучает несправедливость? Он погубил вашего отца – пускай не сам, но с его согласия и по его приказу там убивали сербов. Меня, как солдата Сербской армии, это не может оставить равнодушным…

– Как бывшего солдата? Вы как бывший солдат строите с ним свой бизнес?

– Бизнес и война – вещи разные. Война стала для меня жизнью. Там я оставил семью, родину, любовь. А бизнес – всего лишь средство зарабатывания денег, которые, как известно, не пахнут… И солдат, к вашему сведению, бывших не бывает.

– И поэтому вы убили его?

Чолич вскинул брови. Он явно не ожидал от меня такой прозорливости, ведь не знал ещё о моём эмпатическом складе характера.

– Я его не убивал. Может быть, он ещё и вовсе не умрёт…

– Может быть?

– Видите ли, не только вашего отца Хебранг погубил в лагере смерти. Таких десятки и сотни тысяч. А когда международное правосудие отказалось осудить его и ему подобных мерзавцев, это ещё пуще всколыхнуло волну народного гнева. А народ, как известно, состоит не только из крестьян. Он состоит и из людей обеспеченных, которые могут себе позволить…

– Заказать даже Хебранга? – не дала договорить я.

– Именно. Но заказать только доставку. Знаете, как доставляют пиццу или суши на дом.

– И его доставили? Это сделали вы?

– Это делает специализированная организация, которую я возглавляю. Что с ним будет дальше – не моя забота, я лично никого не убиваю.

– Интересный юридический ход.

– Именно так. С волками жить – по-волчьи выть. Но была бы моя воля – я бы ему голову отрезал, как это делал он в годы войны.

– Почему вы рассказываете мне это? Где гарантия, что я не отправлюсь в полицию с этими данными?

– Можете. Но с моим арестом будут проблемы – я иностранный подданный, и местные власти предпочтут с этим не связываться. Хебрангу же это никак не поможет. А рассказал я вам это только потому, что… вы мне очень нравитесь, да вы и сами наверняка это понимаете… не хочу что-либо от вас скрывать…

– Однако… – выдохнула я. – Утро признаний. Даже не знаю, как мне отреагировать.

– Никак. Примите к сведению. Когда вы собираетесь назад?

– Должны были сегодня вечером, но теперь не знаю. Видимо, останусь ещё на пару дней.

– Хорошо. Я живу в «Мариотте», вот моя визитка. Сообщите мне, когда соберётесь улетать, я предоставлю вам персональный самолёт. Ещё раз извините за откровенность. Надеюсь на ваше понимание.

«С пониманием у меня проблем нет», – иронично подумала я, глядя ему вслед.

Мысли путались в голове, но верх брала одна – я не верила ему, и всё же думала, что, вернувшись, встречу Хебранга, который не иначе решил надо мной подшутить столь скверным образом. А уж, коль скоро он шутит, то можно и мне.

Этот турок, Рашид Кеттель, жил с нами в одной гостинице и давно оказывал мне знаки внимания. Вернувшись в отель, я встретила его на завтраке. Сама подсела к нему за столик.