– Но почему «Хостел»?
– Могут быть у режиссёра профессиональные тайны? Не загоняйте меня в угол, господа, вы снижаете рейтинг фильма в глазах будущих зрителей.
В аэропорту вся съёмочная группа была спустя час. Впритык успев на регистрацию, наскоро попрощавшись с жёнами и детьми, сотрудники Юнивёрсала и актёры заняли места в зафрахтованном самолёте, который вылетел без задержки – в 17:40.
Вечером в аэропорту Сараево их встретили, как и договаривались, люди Драгана. Сам он не приехал – было поздно, да и работы сегодня никакой не намечалось. Планировалось разместиться в отеле и отдохнуть, чтобы утром, с места в карьер, приступить к работе.
Около 11 часов несколько чёрных мерседесов и один матовый микроавтобус той же фирмы были у ворот гостиницы. Драган вышел из машины, чтобы поприветствовать американских коллег.
– Рад видеть вас на сербской земле, дамы и господа, – он протянул руку Элаю. Они тепло поздоровались.
– Когда в последний раз сербы говорили это американцам? – горько пошутил Дерек Ричардсон, исполнитель одной из главных ролей.
– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отмахнулся Драган и жестом пригласил гостей усаживаться по машинам. Они с Ротом ехали вместе.
– Послушай, – спросил Драган, когда они остались в машине вдвоём. От водителя пассажиров, сидевших на заднем сиденье, отделяло плотное воздухонепроницаемое стекло. – Они знают, кто я такой?
– Нет. Это посеет панику среди моих коллег, а мне с ними ещё работать. Сам понимаешь…
– Но как ты им потом всё объяснишь?
– Как знать, может, ещё и не придётся. Меня больше занимает другой вопрос.
– ???
– Ты не боишься, что после съёмок с бизнесом придётся покончить? Начнётся резонанс, общественное внимание… Шила в мешке не утаишь.
– Нет, не боюсь. Здесь есть несколько причин. Во-первых, без надёжных контактов с местной полицией и Интерполом я не смог бы столько лет содержать и обслуживать столь… специфический проект. Причём связи уходят корнями очень глубоко – настолько глубоко, что вырвать их не получится, это подорвёт всю подземную древесную систему. А, во-вторых, даже если что-то и случится, что маловероятно, то жалеть об этом я не стану. Всё это на протяжении последнего года я делал во имя одного человека, а его больше нет.
– Дай угадаю. Его тоже принесли в жертву? На него поступил заказ?
– Нет, тут другое. Видишь ли, раньше я любил дело, которому служил, как мне казалось, отдавался ему со всем рвением, что было у меня в душе. А сейчас ненавижу. А когда человек начинает ненавидеть свою работу, работу пора менять. Или вовсе уходить на покой – всему выходит срок, и машинам, и людям.
– Это из-за того человека? Из-за того, что он погиб?
– Да, но виновата не собственно организация. Виноваты те, кто за ней стоял все эти годы – акулы мирового капитала, как раньше писали в учебниках той страны, в которой я вырос и на которую тоже достаточно долго гнул спину. Сначала у станка, потом с автоматом в руках. Они начали всё это. Месть – вещь благородная, но с ней нужно быть аккуратным. Нужно следить, чтобы месть не превратилась в источник удовлетворения ежедневных потребностей. Я где-то эту грань упустил, но тот человек, о котором мы начали говорить, обратил моё внимание на недосмотр. Когда я всё понял, было уже поздно – маховик раскрутился донельзя…
– А что сейчас? Синдикат работает? Колёса маховика вращаются?
– Сейчас, как видишь, ты причиняешь мне убытки своими съёмками.
– И большие убытки? Дорого?
– Не дороже человеческой жизни.
– Так, может, расскажешь мне о том, кто способен даже в таком суровом человеке, как ты, пробудить сентиментального правдолюбца?
Драган с некоторым презрением посмотрел на своего собеседника – тон его казался ему надменным и вычурным.
– Мы приехали.
Картина, открывшаяся взору членов съёмочной группы, ужасала и несколько шокировала. Перед ними стояло огромное – длинное, но не очень высокое – этажа в четыре – здание старой постройки. Когда-то здесь были нормальные подъездные пути, но война разрушила их и оставила лишь направления. Однако ворота были крепкие, надёжно охранялись. По бокам от пути следования кортежа располагались вольеры с собаками – всё как и положено в подобных случаях. Само здание, серое, мрачное, больше напоминало некий заброшенный завод или мастерскую. В небо тянулась огромная дымовая труба.
– А это здесь зачем? Ты же говорил, что это была лечебница для душевнобольных.
– Для буйных. В основном для преступников.
– А труба?
– А их отапливать, по-твоему, не надо? Зимы здесь холодные, да и горы недалеко – это всё же не Америка.
Путь внутрь лежал через проходную. Она была разбита и разгромлена. Некогда она занимала два этажа, но сейчас от помещения осталась лишь маленькая каморка да следы былого величия – каркасные сваи да балочные перекрытия.
– А плиты куда дели?
– Что-то разрушено в результате ваших бомбёжек, что-то местные хулиганы да мародёры растащили.
Но самое интересное начиналось потом.
Весь корпус, дорога в который лежала через проходную, занимал четыре этажа с подвалом и чердаком. Подвал использовался для переодевания – там размещались специальные большие комнаты типа раздевалок или гардеробных, а также душевые. Там каждый приезжающий имел возможность переодеться в любой костюм, какой ему было угодно – обычно, по словам Драгана, дресс-предпочтения озвучивались в канун приезда дорогого гостя в столицу Сербии. Здесь, как в театре, костюмы были на любой вкус – и маски чумных докторов, и кожаные комбинезоны, и латексные облегающие одеяния, и латы древних рыцарей, и тоги римских императоров.
Этажом выше начиналось основное место действия. Здешние боксы были оборудованы различными столярными инструментами – тесаками, отвёртками, ножами, пилами, резаками, ножовками, зубилами, – верстаками, а также простыми незамысловатыми стульями или табуретами, привинченными к полу. Дверь каждого бокса запиралась на электронный замок – и открывалась с пульта охраны, расположенного в конце коридора. Там же сидел дневальный, который с помощью мониторов отслеживал происходящее в каждой из изолированных комнат. Стены здесь были толстые, а потолки низкие. Освещение тусклое, в лучах которого едва можно было различить очертания собеседника – другого редкие и маломощные флуоресцентные лампы не могли создать, да и ни к чему оно было здесь. Окон, понятно, не было ни в коридоре, ни в камерах – буйным больным дневной свет был не положен.
Передвижение между этажами осуществлялось с помощью старого механического лифта. Полы, стены, потолки – всё, казалось, было пропитано кровью, хотя внешних следов этого найти было нельзя, Драган подготовился к приезду гостей и поручил своим людям навести здесь идеальную чистоту. Давило здесь всё – начиная от потолков и заканчивая спёртым воздухом. Находиться здесь больше десяти минут не смог бы, наверное, ни один человек даже с железными нервами.
– Послушай, ты говорил, что труба нужна здесь на зимний сезон, – спросил Рот. – А когда мы подъезжали, я видел, что из неё валит дым?
Драган посмотрел на пытливого режиссёра и сказал группе.
– Вы останьтесь здесь, а мы с вашим руководителем отойдём ненадолго.
Они вдвоём снова спустились в подвал и прошли в самую его глубину. Тут режиссёр с удивлением открыл для себя, что есть ещё один лифт – сооружённый, видимо, для персонала, в другом конце параллельных коридоров. Он вёл напрямую в бойлерную, которая на деле давно была переоборудована под крематорий. Они остановились прямо перед входом туда.
Элай понял, что это за место, судя по трупному запаху и кровавому шлейфу, что тянулся от закрытого лифта к дверям котельной.
– Понял, что здесь? Мне не хотелось бы заходить туда, там сейчас работает мой человек…
– Он… коронёр? Он избавляется от трупов?
– Уничтожает их. Захоронить такое количество тел означает оставить массу следов – и документальных прежде всего. Да и никто не дал бы нам разрешение на такое захоронение, времена братских могил, по счастью, канули в Лету. Но здесь опять меня ждала удача – крематорий остался ещё с коммунистических времён, когда товарищ Броз устроил здесь свой персональный ад для личных врагов. Иначе я бы на его постройке разорился – это дорогое удовольствие, а денег у меня тогда было немного. Благо, строили раньше на совесть.
