Против лжецов, которые хуже убийц, ибо поражают не тело человеческое, но его душу, приучая уважать себя, сочувствовать другим, свободно выбирать свою дорогу в жизни.

Все было кончено; но Ортега знал, что бой этот вечен.

Как вечно стремление человека ощущать себя не тварью, но творцом, не смиренным рабом Божиим, но Человеком.

– 600 метров – расстояние до цели.

Наводчик поворачивал короткий ствол пушки.

– Наверное, им там будет жарко, – произнес я.

Огненный столб вырвался из каменной земли в том месте, где только что темнел жук-бронетранспортер.

Массивную металлическую коробку подбросило в воздух, точно это был спичечный коробок. БТР начал заваливаться на бок, когда прогремел второй взрыв.

На сей раз огонь полностью скрыл под собой боевую машину. Внутренности транспортера наполнились струями жидкого пламени, в которых гнулись металлические обломки.

Серые глаза Франсуаз вспыхнули, отражая алые отблески. Девушка презрительным движением вогнала в дистанционный пульт полосу антенны.

– Это и называется братской могилой, – усмехнулась она. – Или братским крематорием.

Теперь бронетранспортер стоял на боку, объятый пламенем. Его задняя часть была жестоко разворочена, как бумажная коробка, разорванная нетерпеливыми детьми. Взяв полевой бинокль, я мог бы рассмотреть, что находится внутри; там не осталось ничего, кроме огня.

Отсек управления оставался целым снаружи, но это единственное, что сохранилось от боевой машины. Я мог расслышать, как трещат и рвутся снаряды внутри металлического корпуса, детонируя от высокой температуры и взрывной волны.

– Полыхнуло, как фейерверк, – заметила Франсуаз, разворачивая наш джип и направляясь в сторону города. – А я всего лишь прикрепила взрывчатку к задним дверцам.

– В каждой из них по топливному баку, – пояснил я, прикрывая глаза. – Еще один – в центре транспортера, между отсеками управления и пехоты. Он сдетонировал от взрыва.

Губы Франсуаз презрительно скривились.

– Какой же кретин придумал встроить бензобак в задние дверцы?

– Не знаю, – ответил я. – Это асгардская модель.

Солнце, багровое, зловещее, опускалось за горы Василисков. Высоко над головами людей тревожно светились облака. Казалось, этот закат – последний.

Для кого-то так оно и будет.

Каменная пустыня быстро остывала, в воздухе уже повеяло ночным холодом.

Цепь тяжелых боевых машин с глухим рокотом двигалась по пустыне, отражая металлическими боками последние солнечные лучи. Вот они замедлили ход и стали разворачиваться, направляя короткие пушки на одну общую цель.

Люди, одетые в темно-зеленую форму, занимали позиции за бронированными бортами. Одни из них становились за транспортерами, используя их в качестве прикрытия, другие спрятались между острыми камнями, алыми в лучах заходящего солнца.

Тяжелые вертолеты повисли в воздухе, словно хищные птицы, вылетевшие из своих гнезд на снежных вершинах гор Василисков. Они были почти неподвижны, и даже черные лопасти винтов, сливаясь в единый круг, словно замерли в окровавленном воздухе.

Вертолеты ждали, ждали, как ждут стервятники, кружась над полем боя. Однако этот бой еще не начался.

Военные автомобили остановились за линией бронетранспортеров. Солдаты повыпрыгивали на землю, повинуясь отрывистым командам, и стали растягиваться в цепь, перемещаясь короткими перебежками.

Невысокий человек в форме генерала застыл неподвижно, приложив к голове наушники военной рации. Два офицера, стоя в нескольких шагах от него, что-то ему докладывали, сверяясь со своими записями. Кажется, каждый из них говорит о своем, но генерал успевает расслышать и принять к сведению все.

Или только делает вид.

Маленький человечек пристроился недалеко от военных. Он смотрел в одну сторону и ни к кому не поворачивал головы. Впрочем, никто к нему и не обращался.

Этот человек выглядел маленьким, хотя на самом деле был среднего роста; просто он так старался делать вид, будто его здесь нет, что словно уменьшился в размерах.

Человечек не отрывал взгляда от той точки, которую выбрал после долгих поисков. В первый момент сложно было определить, что именно привлекло его внимание.

Ни тяжелые, неторопливые черепахи-бронетранспортеры, ни металлические стрекозы, ни в спешке разворачивавшиеся отряды солдат не приковывали взгляда маленького человечка.

Напротив, он выбрал ту единственную точку на каменной равнине, где ничего не происходило.

Он не хотел быть здесь и не хотел, чтобы здесь вообще что-либо было.

Это был сенатор Густаво Матиас, глава сенатской комиссии по надзору за федеральными тюрьмами.

Генерал вернул наушники на металлический корпус рации, но лицо его не изменило своего выражения. Было неясно даже, слушал ли он или просто терся ухом о прорезиненную поверхность.

Людей вокруг было так много, и все они находились в движении; казалось, никто не в состоянии руководить таким количеством солдат.

Что-то большое и темное возвышалось в центре суживавшегося кольца военных. Словно каменный нарост в центре пустыни. Корпуса со слепыми окнами, сторожевые вышки.

Солнце садилось все ниже, и серые здания купались в кровавых солнечных лучах.

Пока что в солнечных лучах.

Тюрьма Сокорро, исправительное учреждение специального назначения. Еще вчера она находилась под особым патронажем ведомства национальной безопасности.

Сегодня правительство бросило батальон сухопутных войск, чтобы стереть ее с лица земли.

Моя партнерша Франсуаз Дюпон шагнула из джипа и, приложив руку козырьком к глазам, окинула пустыню неодобрительным взглядом.

– Они хотят штурмовать тюрьму? – спросила она. – Глупцы.

Я захлопнул за ней дверцу.

На мгновение я задержался возле автомобиля.

Меня беспокоили два вопроса. Стоит ли снимать солнцезащитные очки, если спускаются сумерки, и можно ли оставить наш джип там, где так много незнакомых людей.

Что, если они его угонят?

Франсуаз решительно направилась вперед, перешагивая через камни, в твердой уверенности, что стоит ей обернуться, как я тут же окажусь рядом.

Люди перемещались вокруг с такой суетливой целеустремленностью, словно приехали сюда из военной базы на берегу Рио-Браво дель Норте только затем, чтобы не стоять на месте.

Наверное, так должен выглядеть изнутри горящий муравейник, если бы кто-нибудь вывернул его наизнанку.

Человек с нашивками заместителя командира батальона приблизился к моей партнерше, что-то говоря; девушка нетерпеливо отмахнулась, и человек кубарем отлетел, словно от крепкой пощечины.

Франсуаз умеет разговаривать с людьми.

Генерал Бретон стоял, неестественно высоко подняв плечи, словно боясь, что стоит их опустить, как звезды с его черно-зеленых погон посыпятся на землю.

И где-то он был прав.

Я мало что понимаю в том, как проводить крупномасштабные военные операции. Зато я твердо знаю, что гораздо лучше не проводить их вовсе.

Согнать вместе тысячи людей и дать им в руки оружие – это самый простой способ убить и покалечить эти тысячи людей.

Но есть те, кому массовые бойни доставляют удовольствие; это странно, но гораздо удивительнее то, что еще больше найдется людей, которые готовы участвовать в таких бойнях в роли пушечного мяса.

Обычно они даже не знают, за что воюют.

Генерал Бретон взглянул на нас так, как военные всегда смотрят на штатских – с чувством ненависти.

Военные считают, что единственное место гражданских – в графе «потери среди населения».

Если бы в мире были одни штатские, не существовало бы войн; может ли военный перенести такую ужасную перспективу?

Бретон открыл рот, чтобы приветствовать нас; что бы он ни собирался произнести, эти слова умерли одновременно с его добрыми к нам чувствами.

Если таковые были.

– Что это за балаган? – резко спросила Франсуаз.

Генерал Бретон ощутил себя сперва полковником, потом майором, затем капитаном и наконец полковым поваром.