– Ты животное, Майкл, – прорычала она. – Этот недоносок выстрелил мне прямо сюда.

– Я сделаю тебе массаж, – пообещал я, вынимая трубку мобильного телефона. – Позовите лейтенанта Маллена.

– Массаж? – Девушка сердито фыркнула и заправила майку. – Кто-то здесь собирался задрать мне юбку.

Его звали Мартин Эльмерих, и он был лейтенантом полиции нравов города Темных Эльфов.

Он шел, глубоко засунув руки в карманы. Его бесцветные, сонные глаза не замечали ни людей, окружавших его на оживленной улице, ни возносившихся к небу изрезанных пальмовых листьев.

Он шел так, как могут ходить по улицам только полицейские, люди, для которых улица – не просто шеренги зданий и текущий между ними людской поток, не бездушная лестница эскалатора, единственное предназначение которой – доставлять людей туда, куда они хотят попасть, или мешать им оказаться там вовремя.

Для Эльмериха улица была иным – огромным миром, со своими законами и обитателями; миром, который всегда находится на глазах у людей, но о существовании которого они подозревают так же мало, как и об истинных мыслях своих близких.

Улица была для Эльмериха местом, где он работал, местом, где протекала его жизнь. Он знал ее, как можно знать машину или коня; и он знал, что улица тоже знает его.

Около газетного киоска Эльмерих остановился. Он сунул правую руку в карман и пошарил там, не сразу нащупав звенящие кругляши монет среди ключей, бумажек и прочего мусора, оттягивавшего истертую материю брюк.

Когда Эльмериху удалось высвободить из кармана руку, в которой были зажаты две монеты, он обернулся.

Никто не следил за ним.

Он знал, что так и должно быть. Ни один человек не мог знать о том, что предстояло сделать Мартину Эльмериху. Если бы даже кто-нибудь из тех, кто его знал, случайно оказался поблизости, этот нежданный свидетель не понял бы, что только что произошло на его глазах.

И тем не менее Эльмерих обернулся. Улица была его миром, а в этом мире всем следовало быть осторожным.

Даже если ты полностью уверен в собственной безопасности.

– «Икземинер», – попросил он.

Его сонные глаза пробежали широкий заголовок: «Долгожданные переговоры в Раусте. Будет ли Тайра вовлечена в войну?»

Мартин Эльмерих не знал, о чем идет речь в этой статье; политика находилась вне его мира и почти не влияла на жизнь его обитателей.

Эльмерих сложил газету, надеясь, что найдет что-нибудь интересное в спортивном разделе.

Но он не собирался читать газету сейчас.

Он постоял перед газетным прилавком еще секунд сорок, рассеянно просматривая заголовки, словно раздумывал, не купить ли еще какую-нибудь газету. Передовицы рассказывали о слиянии крупных компаний, о перевороте в одном из княжеств кобольдов, о серии убийств, в которых оказалась замешана религиозная секта.

Журналы, развешанные повыше, рекламировали какую-то новую компьютерную игру. Яркий бульварный листок, стыдливо высовывавшийся из-под стопки солидных газет, задавался вопросом: «Инопланетные захватчики среди нас?»

Компьютерная игра была выдумана для развлечения публики; но и статьи про зеленых человечков, убийц-сектантов или политические интриги – все это были лишь трескучие погремушки, имевшие целью пробудить интерес к жизни в душе скучающего обывателя, но никоим образом не соприкасавшиеся с реальной жизнью.

Мартин Эльмерих знал, что такое настоящая жизнь.

Знал он и то, что должен делать, чтобы в жизни все было правильно.

Пусть он не может исправить всего; но ему известно, в чем состоит его долг, и он будет его выполнять.

Кто бы ни пытался ему помешать, пусть даже это не кто-то, а что-то.

Эльмерих отошел от газетного киоска. Он прошел еще три с половиной квартала, прежде чем окончательно убедился, что никто за ним не следит. Он перешел на противоположную сторону улицы и вошел в будку телефона-автомата

Ее он выбрал случайно, и это было важно.

Он ждал три гудка, зная, что на четвертом повесит трубку, и больше сегодня не станет звонить.

На противоположном конце трубку подняли; бесцветные глаза Эльмериха стали еще более сонными.

На расстоянии свыше трехсот пятидесяти миль к северо-востоку, отделенный от города Темных Эльфов линией гор Василисков, границей Аспоники и заливом Опаловых Каракатиц, человек произнес по-харрански:

– Я слушаю вас, мистер Эльмерих.

Человеку, сидевшему за письменным столом, недавно исполнилось пятьдесят три года.

Его отец был простым крестьянином; от него он получил звучную фамилию Илора, переливающуюся, как горный ручей, и гордое имя Ортега, надежное и устремленное к небесам, как вершины гор Василисков.

И еще отец завещал ему его жизнь – ту, какую он теперь вел, ту, какую он выбрал из тысячи путей, открывавшихся перед ним в молодости.

Жизнь, посвященную борьбе за чистоту человеческой расы, борьбе против тех, кто хоть чем-то отличался от людей и, следовательно, представлял для них угрозу.

Родись Ортега Илора в четырнадцатом веке в Италии, он стал бы инквизитором, будь его кожа белой, будь на календаре 1962 год и живи Ортега Илора в доме среди хлопковых плантаций – он надевал бы по ночам остроконечный колпак с прорезями для глаз.[3]

Но Ортега Илора родился метисом, поэтому ему сложно было стать расистом того или иного толка; к тому же он появился на свет в эпоху, когда человеческая гордыня и суетность превратили бога в некое существо, менее значимое, чем персонаж телесериала, а пережитая им в отрочестве трагедия полностью закрыла ему путь в бесноватую стаю религиозных фанатиков.

Не раз и не два на протяжении жизни человека перед ним открываются новые пути, но что-то в душе заставляет его выбрать только один и идти по нему не сворачивая, отмахиваясь от всех других.

Тяжелые каменные своды тюрьмы Сокорро смыкались над его головой, делая таким же пленником, как и те, кто томился в подземных казематах. Однако неволя коменданта тюрьмы была еще более глубокой и более безнадежной, нежели та, на которую он обрекал своих узников.

Ибо у тех, кого железные цепи приковывали к влажным стенам, в темнице находилось лишь тело; Ортега Илора же создал тюрьму для своей души – тюрьму столь же мрачную и мучительную, как та, которой он управлял.

Ортега Илора был пленником собственной горечи и злобы, и не существовало ключа, который смог бы разомкнуть его кандалы.

Ибо есть люди, которые никогда не станут счастливы и никогда не позволят, насколько достанет их власти, быть счастливыми людям вокруг.

– Я слушаю вас, мистер Эльмерих, – сказал комендант.

Сонные глаза Мартина Эльмериха на мгновение блеснули. Ему не понравилось, что собеседник произнес его имя вслух; и снова Мартину Эльмериху подумалось, что комендант стал чересчур самоуверен и чересчур беспечен.

Ибо власть людей поколеблена; ибо крикливые демагоги, разглагольствующие о правах человека, открывают дорогу к свету темным демонам и кровавым тварям, до сей поры прятавшимся в глубоких щелях и выжидавшим своего часа. В такое время нет более места ни для самоуверенности, ни для беспечности.

Эльмерих это понимал.

Он не стал говорить того, о чем думал; ему было известно, что осторожность не входит в число добродетелей коменданта, как и то, что человеческая глупость является лучшим союзником для его врагов.

Но Эльмерих знал также, как мало осталось среди людей тех, кто отдает себе отчет в происходящем; его долг, дело, которому он посвятил свою жизнь, требуют от истинных людей сплотиться, но не ссориться между собой.

Эльмериху еще раз подумалось, как это скверно – иметь союзника, на которого нельзя положиться.