Оценивая знания Черчилля, принципиальным является не то, насколько хорошо или плохо он смог овладеть французским. Куда более важно, что он активно использовал этот язык в повседневной жизни, часто вставляя в переписку французские слова и выражения, наслаждаясь французскими классиками, распевая французские песни, а также, когда требовала ситуация, – ведя на французском переговоры на правительственном уровне и выступая перед французской аудиторией³⁷⁹. Не менее важным является и то, что французский язык позволил ему, общепризнанному франкофилу³⁸⁰, полнее погрузиться в великую культуру великой страны. Черчилль настоятельно будет советовать своему брату изучать французский, объясняя, что владение этим языком окажет ему «величайшую услугу в жизни»³⁸¹. Аналогичные требования он будет предъявлять и к своим детям³⁸². «Уинстон любит Францию, словно женщину», – отмечал в своем дневнике личный врач политика³⁸³. «С Францией все будет хорошо. Это благословенная земля», – скажет Черчилль в конце жизни своему другу Вальтеру Грабнеру³⁸⁴.

Среди других иностранных языков у будущего премьера будет возможность выучить немецкий, однако язык Шиллера и Гёте оставил его равнодушным³⁸⁵. Не желая распыляться, он решит сосредоточиться на одном иностранном языке, также отказавшись от возможности изучать хиндустани во время своего пребывания в Индии³⁸⁶, несмотря на просьбы своей матери³⁸⁷.

Главным же лингвистическим пристрастием Черчилля был английский язык. Сам он не без самоиронии признавал, что в связи со скромными академическими успехами его считали неспособным к другим языкам, кроме английского³⁸⁸. Разумеется, это не так. И когда в конце 1920-х политик сядет за описание истории своей жизни, акцент на изучении английского языка докажет свое принципиальное значение. Все должно иметь свои истоки, и любовь Черчилля к письменному слову, его талант писателя и историка берут начало именно в стенах Хэрроу: с простого разбора сложных английских предложений.

Выстраивая логическую цепочку между своими лингвистическими увлечениями в детстве и юности и достижениями на литературном поприще в зрелые годы, Черчилль был недалек от истины. За время пребывания в Хэрроу он действительно смог впитать «в плоть и кровь» структуру английского языка, полюбив его всем сердцем³⁸⁹. «Невозможно написать страницу, чтобы не испытать наслаждения от богатства, многообразия, подвижности и глубины английского языка», – скажет он в феврале 1908 года, выступая перед членами лондонского Клуба авторов³⁹⁰. В последующие годы Черчилль будет призывать, чтобы «все молодые люди изучали английский язык». «Особенно умные могут продолжить совершенствоваться в латинском для почета и в греческом – для удовольствия, – заметит он. – Но единственное, за что бы я их порол, так это за незнание английского языка. Причем здорово порол бы»³⁹¹.

Подход Черчилля не потерял актуальности и по сей день. В его отношении к английскому важным было не то, что он любил именно английский язык. Важным было то, что он любил родной язык. Посмотрите на греков, говорил он. Почему им удалось превратить свой язык в «самый изящный и лаконичный инструмент для выражения мыслей», сделать так, чтобы он «стал эстетическим эталоном, которым человечество не перестает восхищаться и сегодня»? Это достижение стало возможно благодаря тому, что греков «интересовал родной язык». «Они любили, лелеяли и обогащали его, – объясняет наш герой. – Нужно как можно больше времени и внимания уделять родному языку, ведь именно от него в значительной мере зависит грядущий прогресс»³⁹².

В становлении личности Черчилля ключевую роль сыграло самообразование. Но в отношении английского языка на его жизненном пути встретился человек – «замечательный человек», – перед которым политик, по его собственным словам, был «в неоплатном долгу»³⁹³. Речь идет об учителе английского языка Роберте Сомервелле (1851–1933), который использовал для обучения своих воспитанников собственную методику. Описание этой методики кратко представлено в мемуарах Черчилля «Мои ранние годы»: «Он брал достаточно длинное предложение и разбивал его на составные части, используя при этом чернила разного цвета: черные, красные, синие и зеленые. Подлежащее, сказуемое, дополнение; придаточные и условные предложения, соединительные и разделительные союзы! У каждого был свой цвет, своя группа. Это напоминало натаскивание, и мы занимались этим чуть ли не ежедневно»³⁹⁴.

Это описание достаточно известно и приведено во множестве исследований, посвященных британскому политику. Куда менее известно то, что, приступая к написанию своих мемуаров в конце 1920-х годов, Черчилль связался с бывшим учителем и попросил передать материалы по методике, оставившей глубокий след в его памяти. «Я всегда полагал, что ваши наставления принесли мне огромную пользу, научив меня писать на сносном английском», – признается он Роберту Сомервеллу в 1927 году³⁹⁵.

«Видишь, Чарльз, все это началось в Хэрроу», – скажет Черчилль в 1943 году, обращаясь к своему личному врачу Чарльзу Макморану Уилсону, 1-му барону Морану (1882–1977)³⁹⁶. Что политик имел в виду? Именно в Хэрроу он начал писать. Среди наиболее интересных работ следует отметить эссе (май 1888 года) о Палестине времен Иоанна Крестителя с цитированием двух первых строф «Псалма жизни» известного американского поэта Генри Уодсворта Лонгфелло (1807–1882)³⁹⁷:

На эти же годы приходится подготовка детально проработанного эссе в стиле Джона Гилпина[20] о мифическом царе Египта Рампсините – одном из героев рассказов Геродота³⁹⁸. «Никогда не мог поверить, что встречу ученика, который в четырнадцать лет будет испытывать такой пиетет перед английским языком», – не скрывая своего удивления, признавал Сомервелл³⁹⁹. Незадолго до окончания Хэрроу, в декабре 1892 года, Черчиллем также была написана небольшая пьеса в четырех актах с интригующим названием «Беглый взгляд в будущее», посвященная школьной жизни⁴⁰⁰.

Самым же интересным сочинением в период учебы Черчилля в Хэрроу является эссе 1889 года о битве между Англией и Россией. В противнике автор эссе ошибется, пойдя на поводу у преобладающих в британском обществе настроений. Зато с шокирующей точностью он угадает начало международного противостояния – июль 1914 года. Эссе, занимавшее по объему почти две тысячи слов и содержащее шесть карт, написано от имени полковника Сеймура, адъютанта командующего кампанией. Завершалось оно словами главного героя, которые можно отнести к первому афоризму Черчилля: «Победа – лучший в мире наркотик»⁴⁰¹.

Не зная, кем станет его воспитанник, и понятия не имея, какие испытания будут ждать Европу в июле 1914 года, Сомервелл обратит внимание на высокое литературное качество текста и решит сохранить эту работу. Впоследствии она окажется у его сына, барона Дональда Брэдли Сомервелла (1889–1960), занимавшего с 1936 по 1945 год пост генерального атторнея Англии и Уэльса. В 1942 году он решит выставить эссе в библиотеке Хэрроу, предварительно согласовав это с автором сочинения. Черчилль ответил, что «не возражает, если оно и в самом деле достойно такой чести». Единственное, он попросит подождать окончания войны, не желая, чтобы эссе попало «сейчас на страницы газет»⁴⁰².