– Вяжи этого боярина. Я на него давно зубы точил! – кричал Федька, хватая за руки князя Львова и скручивая их назад веревкой. В одно мгновение князь, Ружинский и Шак были связаны.

Один Ивницкий еще отмахивался своей саблей, стоя на самом краю струга. Толпа наступала все сильнее и сильнее.

– Бери живьем, потешимся над бусурманином! – ревели стрельцы.

– Не удастся же вам потешиться! – крикнул Ивницкий и бросился в воду.

– Ушел, бусурман! – ревели в толпе.

– А ловок, бестия, – говорили другие.

Князь Львов, Ружинский и Шак сидели связанные.

Маленькая лодка с двумя стрельцами и сотником Данилой Тарлыковым отделилась от струга.

– Куда ты? – кричали стрельцы.

– Встречать Степана Тимофеевича, – отвечал Тарлыков. Но, отплыв несколько сажен от струга, круто повернул вниз по Волге.

– Уйдет в Астрахань!

– Надо бы догнать их.

– Нет, надо поскорее послать к Степану Тимофеевичу, – слышалось в толпе.

Струги казаков были уже близко.

Стрельцы махали шапками и приветствовали Разина:

– Здравствуй, батюшка Степан Тимофеевич!

– Да, так, они должны быть под Черным Яром, – говорил между тем Александр.

– Живы ли они? – сказала Ружинская, вздохнув.

Все молчали.

– Дети, помолитесь за отца, – сказала Ружинская сидевшим около нее двум сыновьям…

Дети опустились на колени и начали молиться. Мать, Анжелика и Александр смотрели на них.

– Пойдем и мы молиться, – вздохнула Анжелика, и все отправились в комнату пана Ивницкого.

Сотник Тарлыков прибежал в Астрахань. Страшна была его весть.

– Струги князя разбиты, князь в плену, все офицеры побиты, стрельцы перебежали, – говорили во всех домах, на всех улицах и проулках города.

Воевода был страшно встревожен. Но, несмотря на это, немедля начал собирать рать и назначать осадных голов. В тот же день на стенах города закипела работа, город начали укреплять: другой надежды, кроме стен, не оставалось.

Услыша грозную весть, Александр бросился отыскивать сот-ника Тарлыкова. Он нашел его в приказной избе. Тарлыков сидел в прохожей приказной избы, задумчиво повеся голову, воевода не велел ему отлучаться.

– Что, где пан Киприан Ивницкий? – был первый вопрос Александра.

– Да все там же, где и все, – угрюмо отвечал стрелец.

– Но ты это наверно знаешь? – спрашивал Александр.

– Пан Ивницкий на моих глазах в Волгу бросился сам, не дался в руки, – отвечал стрелец. – Остальных связали при мне и только ждали Стеньку, чтобы всех в воду, – угрюмо добавил он.

Александр поспешил к Анжелике. Она знала уже страшную весть и оплакивала свою потерю.

– Теперь я одна осталась на свете! – говорила она, рыдая и ломая руки.

– Нет, не одна, – вскричал Александр, – я с тобой и люблю тебя! – И он схватил за руку молодую девушку.

– Верю, пан Артамонов, – сказала она, крепко сжимая ему руку, – и благодарю, что не оставил меня в эту горькую ми-нуту…

– Могу ли я оставить тебя, когда я так люблю? – говорил Александр, целуя руку девушки.

– Но, пан, удержи свою восторженность, теперь не время говорить о любви, – отвечала Анжелика.

– Как не говорить, Анжелика. Город в опасности, только день наш, только час наш, а для счастья довольно и часу, будем счастливы, Анжелика, хоть один день – и довольно.

– И будем счастливы, но не теперь. Вот будет приступ, ты, может быть, отличишься в битве и тогда будешь праздновать свадьбу.

– А может быть, и похороны, – грустно отвечал Александр.

– Нет, этого не будет… – отвечала Анжелика.

– Так ты теперь моя невеста, и мы будем принадлежать друг другу, а по окончании осады отпразднуем свадьбу, – сказал Александр и обнял стан молодой девушки. Пышные волосы ее коснулись его волос. Он был счастлив, как три года тому назад.

– Какой ты чудной, а еще москвич, – молвила она. – Будущее в воле Божьей. Не о свадьбе теперь надо думать, а о жизни, как ее спасти…

«Теперь нужно думать о спасении себя и Анжелики. Устоит или не устоит город, а меры все же не мешает принять, это не трусость, а просто осторожность», – говорил сам с собой Александр, возвращаясь на квартиру. Он велел Ивану сыскать и купить двух верховых лошадей в полном седельном уборе и две пары полного казацкого платья и вооружения.

Между тем воевода посылал в Москву гонцом сотника Тарлыкова.

– Москва не знает о нашей невзгоде, – говорил он сотнику, – первое дело – пробраться в Москву: для этого нужно ловкого, сметливого человека, а таким я считаю тебя, Данило. – И воевода положил руку на плечо сотника.

– Что прикажешь, я исполню, – отвечал сотник, обрадованный лаской, оказанной ему важным боярином, который прежде и не замечал его, маленького человека.

– Да, я считаю тебя способным и ловким офицером и даю важное поручение: ступай в Москву с грамотой к самому государю. По Волге проехать нельзя, проберись в Терки к брату, а оттуда в Москву. Чин полковника и пятьсот рублей дадут тебе в Москве за исполнение поручения, а теперь я дам тебе сорок рублей на дорогу и трех татар провожатых.

– Сегодня ехать, боярин? – спросил стрелец.

– Сегодня: время дорого.

Была половина июня. Александра вновь пригласили к воеводе. Там были Бутлер, Бойль и Видерос. Воевода был по-прежнему очень грустен, но вместе с тем любезен с гостями.

– Капитан, – повернулся он к Бутлеру, – я поручаю тебе охрану важного пункта – Вознесенских ворот. Собери всех своих мастеров и не выпускай их из города. Государь наградит вас.

– Рады служить, – отвечал капитан Бутлер.

Обед кончился, гости собирались уходить. Вдруг на площади поднялся шум. Все бросились к окнам: стрельцы нестройною толпою шли к дому воеводы.

– Это бунт! – Воевода побледнел.

– Скорее скачи к отцу митрополиту, а ты к Красулину, зовите их сюда, – обратился воевода к приставам.

Стрельцы подошли к дому.

– Воеводу хотим видеть! – кричали они.

Воевода, окруженный гостями, подошел к открытому окну.

– Что вам нужно? – спросил он громовым голосом.

Но как ни грозен был его голос, он заметно дрожал.

– Подай нам денежное жалованье! – кричали стрельцы.

Один из них, человек средних лет, с большой черной бородой, выступая вперед, сказал:

– На войну посылаете, жалованье не платите. Это не порядки!

– Это кто такой? – спросил воевода стоящего около него Виовского, указывая на говорившего стрельца.

– Филатка Колокольчиков, любимец Красулина, – отвечал Виовский.

– Братья, – начал воевода ласково, – время ли теперь бунтовать, когда на нас идут воры? Жалованье ваше и служба ваша за великим государем не пропадет.

– Да пропадает. Ты давно не платил нам жалованье! – кричал Колокольчиков.

– Давай жалованье, без того не пойдем, – ревела толпа.

– Что нам даром драться! – кричал Колокольчиков.

– У нас нет ни денег, ни запасов! – кричали стрельцы.

– Казны великого государя я еще не получал, – отвечал воевода, – но я дам вам жалованье из монастырской, митрополичьей и своей собственной казны.

– Так давай! – кричал Колокольчиков.

– Дам, дам. Но только и вы послужите честно и не сдайтесь ворам, – говорил воевода.

– Коли жалованье отдашь, будем служить, – отвечал Колокольчиков.

Скоро в палаты воеводы приехали митрополит и Красулин. Митрополит сказал увещание и обещал дать денег, а Красулин проехал по рядам стрельцов. Стрельцы успокоились.

Посовещавшись с воеводой, митрополит послал в Троицкий монастырь, к келарю Аврааму и к своему ключарю Негодящеву за деньгами.

Стрельцы все еще стояли на площади, ожидая выдачи жалованья. Келарь и ключарь скоро пришли с деньгами.

– Вот две тысячи шестьсот рублей, – сказал воевода, подавая стрельцам деньги, – нужно будет – дадим еще, но и вы по-служите государю, и будет вам награда, о какой вам и на мысль не приходило.

– Рады служить великому государю! – крикнули стрельцы.